Апсида (греч. hapsis – свод) — выступ здания, полукруглый, граненый или прямоугольный в плане, перекрытый полукуполом или сомкнутым полусводом. Первые апсиды появились в античных римских базиликах, термах и храмах. Апсиды христианских храмов ориентированы на восток и содержат в себе главный алтарь.
Антаблемент (фр. table – стол, доска) — верхняя горизонтальная часть сооружения, лежащая, обычно, на колоннах. Делится на несущую часть — архитрав, опирающийся на него фриз или бордюр, и верхнюю часть — карниз.
Династия Юлиев — Клавдиев
Далее: Принципат. Гальба (68 — 69 гг)
Назад: Принципат. Нерон (54 — 68 гг)
Тиберий, второй римский император, умер в 37 году после 23 лет правления. К этому времени у него не оставалось живых детей, а назначенный наследником племянник Германик тоже умер много лет назад. Однако был жив сын Германика, Гай Цезарь, внучатый племянник Тиберия и правнук жены Августа Ливии.
Родился Гай Цезарь в 12 году в Германии, когда его родители Германик и Агриппина находились в военном лагере, и несколько первых лет своей жизни провел среди легионеров. Солдаты, утомленные однообразием лагерной жизни, с удовольствием развлекали сына своего командира. Германик же, довольный возможностью поддержать настроение солдат, одевал сына как положено легионеру, включая миниатюрные копии солдатских сапог. Отсюда и пошло прозвище Калигула (сапожок), прилипшее к нему на всю жизнь, однако не встречающееся в официальных документах.
После поездки с отцом в Сирию Калигула, наконец, оказался в Риме. Здесь его, с одной стороны, баловали и окружали роскошью, а с другой — ему, как возможному наследнику, всегда грозила смерть. Это рано научило мальчика осторожности и подозрительности. Вместе с тем, он часто встречался с наследниками тронов сопредельных государств, по разным поводам приезжавшими в Рим. Эти люди привили ему интерес к монархическому типу правления, принципиально отличавшемуся от римского. Его воображение поразила пышность восточных принцев и неограниченная власть их отцов.
К 19 годам он был вызван Тиберием на Капри. Тогда же он впервые сбрил бороду и надел тогу совершеннолетнего. Там, на Капри, многие пытались хитростью вызвать в нем какое-либо недовольство, но он ни разу не поддался искушению.
Немного позже Калигула женился на Юнии Клавдилле, дочери Марка Силана, одного из знатнейших римлян. Затем он был возведен в сан понтифика и назначен авгуром. Это было важным знаком признания и серьезной надеждой на наследство. После того, как Юния умерла в родах, Калигула обольстил Эннию Невию, жену Макрона, начальника преторианской гвардии. Через нее он втерся в доверие к Макрону и, как подозревают некоторые, отравил Тиберия. Умирающий Тиберий еще дышал, когда Калигула приказал накрыть его подушкой.
Так он достиг власти. Гай Цезарь был самым желанным правителем для большинства провинций и войск, где его помнили еще младенцем, и для римской толпы, которая любила его отца Германика и жалела его почти погубленный род. Когда он вступил в Рим, ему сразу была вручена полная высшая власть по единогласному решению сената и ворвавшейся в курию толпы, вопреки завещанию Тиберия, назначившего ему сонаследником своего несовершеннолетнего внука. Ликование народа было таким, что за три неполных месяца было зарезано более 160 000 жертвенных животных.
Правление Калигулы начиналось довольно спокойно и вызывало чувство глубокого облегчения. Его окружение было куда веселее, чем во времена мрачного немолодого Тиберия. Он разрешил должностным лицам править суд ни о чем его не спрашивая и пытался вернуть народу право выбора чиновников, восстановив народные собрания. Италия была освобождена от введенного Августом полупроцентного налога на распродажи. Пострадавшие от пожаров получили возмещение своих убытков.
Дважды Калигула устраивал всенародные раздачи, по 300 сестерциев каждому. Неоднократно им проводились гладиаторские бои и цирковые состязания. Устраивались зрелища и в провинциях. Через залив между Байями и Путеоланским молом был перекинут мост длиной 3,6 км. Для этого были собраны и выстроены на якорях в два ряда грузовые суда, после чего на них насыпали земляной вал и выровняли его по образцу Аппиевой дороги. Два дня подряд Калигула разъезжал по этому мосту взад-вперед. Вот что пишет об этом Светоний:
«Я знаю, что, по мнению многих, Гай выдумал этот мост в подражание Ксерксу, который вызвал такой восторг, перегородив много более узкий Геллеспонт, а по мнению других — чтобы славой исполинского сооружения устрашить Германию и Британию, которым он грозил войной. Однако в детстве я слышал об истинной причине этого предприятия от моего деда, который знал о ней от доверенных придворных: дело в том, что когда Тиберий тревожился о своем преемнике и склонялся уже в пользу родного внука, то астролог Фрасилл заявил ему, что Гай скорей на конях проскачет через Байский залив, чем будет императором».
Помимо устройства развлечений Калигула завершил постройки не законченные Тиберием — храм Августа и театр Помпея. Сам он начал строить водопровод из Тибура и восстанавливать ряд построек в провинциях.
Однако, все оказалось совсем не так безоблачно. В одном человеке совмещались две сущности — заботливого правителя и чудовища. Одни говорят, что так было еще с детства Калигулы, и со временем вторая стала брать верх над первой, другие же утверждают, что в чудовище его превратила серьезная болезнь, поразившая в 38 году его мозг.
Уже за первый год своего правления Гай Цезарь умудрился растратить все деньги, собранные Августом и Тиберием за семьдесят лет, — 2 700 000 000 сестерциев. Но после 38 года страсть к расточительству обуяла Калигулу настолько, что для добывания денег ему пришлось прибегнуть к особым мерам. И эти меры сделали его настоящим тираном. В то время обвинение богатого человека в измене и его казнь приводили к конфискации его имущества в пользу государства, а по факту — в пользу кармана императора. Простого каприза правителя было достаточно, чтобы казнить неугодного человека и пополнить казну в обход законных наследников. Калигула широко пользовался этими правами. Например, он велел привезти в Рим ни в чем не повинного короля Мавритании, потомка Марка Антония, и казнил его, забрав себе не только его личное состояние, но и деньги, принадлежавшие государству.
Он купался в благовонных маслах, пил драгоценные жемчужины, растворенные в уксусе, говоря, что «нужно жить или скромником, или цезарем». Несколько дней подряд он бросал в народ деньги с крыши Юлиевой базилики. Он построил галеры с десятью рядами весел, с жемчужной кормой и разноцветными парусами, огромными купальнями и портиками, пиршественными покоями и виноградниками и плодовыми садами и под музыку плавал вдоль берегов Кампании. Виллы и загородные дома, плотины в море, проходы в кремневых утесах… Забывая о всяком здравом смысле, он старался лишь построить то, что построить, казалось, невозможно. И все это сооружалось с невообразимой скоростью, ибо здесь действительно промедление было смерти подобно.
Были введены новые, небывалые ранее налоги. За все продававшееся в городе съестное взималась твердая пошлина. Со всякого судебного дела заранее взыскивалась сороковая часть спорной суммы, а тех, кто договаривался без суда, наказывали. Носильщики платили восьмую часть дневного заработка.
Помимо этого, Калигула постарался превратить римский принципат в подобие восточной монархии с почитанием себя, как божества. Римских императоров часто обожествляли после смерти. Это мало что значило в мире, где богов было как… В общем, много. Зато сенаторам льстило право решать, заслуживает император божественных почестей или нет. Лишение божественного сана совсем не огорчало покойного, но приносило огромное удовлетворение обиженным им живым. Калигуле таких посмертных почестей показалось мало и он потребовал, чтобы его провозгласили божеством еще при жизни.
Для Рима такая просьба была нарушением древних традиций. Римлян очень обеспокоило то, что их император начал облекаться в одежды Юпитера и потребовал, чтобы его статуи устанавливались в соответствующих храмах на месте статуй верховного божества. Он распорядился привезти из Греции изображения богов, в их числе даже Зевса Олимпийского, чтобы снять с них головы и заменить своими. Свой Палатинский дворец он продолжил до самого Форума, а храм Кастора и Поллукса превратил в его прихожую и часто стоял там, между статуями близнецов, принимая почести от посетителей. Причем некоторые величали его Юпитером Латинским. Помимо этого, он перебросил мост с Палатина на Капитолий прямо через храм божественного Августа, а затем заложил себе новый дом на Капитолийском холме.
Для тех, кто еще помнил времена республики, такое обращение к обычаям варваров было просто шокирующим. Август и Тиберий были «первыми среди равных». Несмотря на всю свою мощь, теоретически, они оставались просто римскими гражданами, и любой другой гражданин мог считать себя равным им. Но если Калигула претендовал на роль божества, об этом уже не могло быть и речи. Все подданные империи, включая римских граждан, при таком раскладе становились лишь его рабами.
Своих родственников Калигула казнил или травил ядом. Со всеми своими сестрами он жил в преступной связи и не раз отдавал их на потеху своим любимцам. Кончилось это тем, что он сам осудил их за разврат и соучастие в заговоре против него. «О браках его трудно сказать, что в них было непристойнее: заключение, расторжение или пребывание в браке» — пишет Светоний. Столь же мало уважения он выказывал своим друзьям и сенаторам. Стоит ли говорить о его отношении к простым гражданам…
Даже в часы отдыха, среди пиров и развлечений, его не покидала жестокость ни в речах, ни в поступках. В это самое время у него на глазах могли вестись допросы и пытки с последующим обезглавливанием заключенных. Однажды, среди пира, он расхохотался, а лежавшие рядом консулы стали льстиво спрашивать чему он смеется. «А тому, что стоит мне кивнуть, и вам обоим перережут глотки!» — ответил им Калигула.
Сочинения Вергилия и Тита Ливия вместе с их изваяниями он хотел изъять из всех библиотек. Первого он бранил за отсутствие таланта и недостаток учености, а второго — за многословие и недостоверность. Науку правоведения он так же хотел отменить, чтобы никакое толкование законов не перечило его воле.
В результате всех этих действий в Риме в 41 году против Калигулы возник заговор. О том, что произошло, послушаем Светония:
«Дело было в восьмой день до февральских календ, около седьмого часа. Он колебался, идти ли ему к дневному завтраку, так как еще чувствовал тяжесть в желудке от вчерашней пищи; наконец друзья его уговорили, и он вышел. В подземном переходе, через который ему нужно было пройти, готовились к выступлению на сцене знатные мальчики, выписанные из Азии. Он остановился посмотреть и похвалить их… О дальнейшем рассказывают двояко. Одни говорят, что, когда он разговаривал с мальчиками, Херея, подойдя к нему сзади, ударом меча глубоко разрубил ему затылок с криком: «Делай свое дело!» — и тогда трибун Корнелий Сабин, второй заговорщик, спереди пронзил ему грудь. Другие передают, что, когда центурионы, посвященные в заговор, оттеснили толпу спутников, Сабин, как всегда, спросил у императора пароль; тот сказал: «Юпитер»; тогда Херея крикнул: «Получай свое!» — и, когда Гай обернулся, рассек ему подбородок. Он упал, в судорогах крича: «Я жив!» — и тогда остальные прикончили его тридцатью ударами — у всех был один клич: «Бей еще!» … Вместе с ним погибли и жена его Цезония, зарубленная центурионом, и дочь, которую разбили об стену.»
Прожил Калигула 29 лет, из которых правил 3 года, 10 месяцев и 8 дней. Люди не сразу поверили в убийство — они подозревали, что Гай сам выдумал и распустил этот слух, чтобы разузнать, что о нем думают. Заговорщики же никому не собирались вручать власть, а сенат так стремился к свободе, что первое заседание было созвано не в Юлиевой курии, а на Капитолии, и некоторые даже подавали голос за истребление памяти о цезарях и разрушение их храмов.
Назад: Принципат. Тиберий (14 — 37гг)
Далее: Принципат. Клавдий (41 — 54гг)
Как получилось, что в Римской Республике, где за одну только попытку назваться царем грозила неминуемая смертная казнь, установилась абсолютная власть одного человека? Причем, без вооруженного захвата. Попробуем разобраться.
Когда в 44 году до н.э. был убит Юлий Цезарь, никто и не слышал ни о каком Августе. Тщедушного и склонного к болезням 19-летнего молодого человека звали просто Гаем Октавием или Октавианом. Его отцом был безродный человек из «новой волны». Однако, благодаря своей матери Октавиан приходился Юлию Цезарю внучатым племянником. Еще важнее то, что Цезарь его усыновил. Это позволило Октавиану взять себе фамильное имя убитого диктатора (см. Систему римских имен), обладавшее в глазах народа особым магнетизмом.
Когда в 43 году до н.э. вспыхнула новая гражданская война, Октавиан присоединился к Марку Антонию, сподвижнику Цезаря, под предлогом мести за своего приемного отца. Как воин Октавиан был не чета своему союзнику, но за робкой внешностью скрывались хитрый ум и безжалостная натура. В 42 году до н.э. в битве при Филиппах убийцы Цезаря потерпели окончательное поражение. Отсеченная голова Брута была отправлена в Рим и брошена к ногам статуи Цезаря. Антоний и Октавиан стали хозяевами Рима. А конфликт между ними стал неизбежен.
Решающее сражение между соперниками произошло на море у мыса Акций — поросшего деревьями берега в северо-западной Греции. Здесь 2 сентября 31 года до н.э. флот Октавиана столкнулся с объединенными флотами Марка Антония и Клеопатры, царицы Египта. 230 кораблей Антония оказались блокированы в заливе превосходящим по численности флотом Октавиана, поручившего командование своему сподвижнику Агриппе. Для начала флот Антония был обстрелян из катапульт огненными снарядами, а после этого окруженные корабли были взяты на абордаж.
Скорее всего, Антоний хотел лишь прорвать блокаду и бежать в Египет, чтобы там набраться сил для продолжения войны. Однако, Клеопатра вывела из сражения свои корабли, не оставив Антонию никаких шансов. Битва превратилась в избиение. Но в те времена мало кто об этом догадывался. Сражение при Акции рисовалось пропагандой как «битва титанов», сражение между западными и восточными ценностями, между римским благочестием Октавиана и распущенностью Антония и Клеопатры. Кто предпочтительней римским гражданам — стойкий и традиционно воспитанный гражданин Рима или обабившийся восточный царек, привязанный к порочной экзотической царице? Победитель Октавиан получил нечто большее, нежели военный успех. Он получил право объяснять смысл произошедших событий.
Победа отдала в руки Октавиана все римские войска и дала ему повод к завоеванию Египта. В его личном распоряжении оказалось самое большое состояние за всю предыдущую римскую историю и Октавиан не поскупился, чтобы заручиться поддержкой римского народа и армии. Завершение гражданской войны было отпраздновано тремя триумфальными шествиями. Солдаты получили богатое вознаграждение. Остальные римские граждане так же были одарены деньгами.
Присоединение Октавианом Египта к римским провинциям дало городу надежный источник зерна, о чем так же было сообщено народу. С этого времени Октавиан стал самым могущественным человеком римского мира. Дело оставалось за малым, но очень важным для Рима, — придать законность власти, обеспечиваемой этим могуществом, легитимизировать ее.
Отметим, что все это время в государстве формально продолжало существовать республиканское устройство. Формализм вообще был одной из существенных черт римского права. И особенно большое значение всегда придавалось правовому оформлению власти. Узурпации Суллы и Цезаря, например, прикрывались старинным институтом диктатуры. Положение же Октавиана по возвращении его в Италию стало неопределенным. Его полномочия триумвира истекли в конце 33 года до н.э., и хотя Октавиан и не сложил их, но и не считал возможным ими пользоваться.
Вернувшись в Рим, Октавиан получил новые почетные титулы. Была подтверждена его трибунская власть. В седьмой раз его приветствовали как императора. Нужно напомнить, что титул императора в те времена имел совсем не то значение, какое ему придается сегодня (откуда и возникает недопонимание). Император во времена республики — это почетный титул, дававшийся военачальнику, доказавшему в военной кампании свою способность самостоятельно вести успешные боевые действия. Этот титул позволял своему обладателю пользоваться высшей военной, а с учетом удаленности и гражданской, властью в провинции на время ведения войны. По прибытии в Рим и проведении триумфа титул слагался.
Начиная с 31 года до н.э. Октавиан ежегодно избирается консулом, но с властью фактически большей обычных консульских полномочий. В последние годы республики высшие должностные лица государства были наместниками той или иной провинции. Вот только провинция, которую получил Октавиан, будучи одним из двух консулов, оказалась «расширенной» — под его начало не менее чем на десять лет сенат отдал Галлию, Египет, Сирию и Кипр. Именно на этих территориях располагались основные военные силы Рима и ни один из вторых консулов не мог сравниться с Октавианом степенью своего влияния.
Так в руках Октавиана оказалось решение практически всех вопросов внешней политики. Оправданием такого положения вещей могла бы служить клятва (ius iurandum), принесенная ему как «вождю» для ведения гражданской войны, но она не имела правового значения, да и война уже закончилась. Оставались только «моральные обязательства» граждан перед человеком, закончившим гражданскую войну, так же, впрочем, не имеющие никакой юридической силы.
В 29 году до н.э. был составлен новый список сенаторов, в котором имя Октавиана стояло первым. Таким образом он был признан «первоприсутствующим в сенате» или Princeps Senatus. Принцепс не имел особых полномочий, отличных от полномочий других сенаторов, но занимал почетное положение. Светоний сообщает, что некоторые, за заслуги перед отечеством, хотели даже провозгласить его Ромулом, как нового основателя Рима. Октавиан же, хоть и сильно желая такого прозвания, опасался, что его будут подозревать в стремлении сделаться царем. На самом деле предполагалось, что это «новое основание» подразумевало возвращение государства к старинным политическим порядкам. По выражениям документов того времени Риму «была возвращена древняя и старинная форма правления».
13 января 27 года до н.э. на заседании сената Октавиан заявил о сложении с себя чрезвычайных полномочий, данных ему для ведения гражданской войны и, позднее, завоевания Египта. Но сенаторы, кто искренне, а кто из страха перед беспорядками, уговорили Октавиана снова принять власть. А 16 января народный трибун Мунаций Планк предложил назвать Октавиана Августом, т.е. «Божественным», после чего тот изменил свое имя на Imperator Caesar Augustus divi filius – «Император, сын Божественного Цезаря, Август». С этого дня и принято исчислять историю принципата, формы правления, которая, несмотря на свою юридическую неопределенность и «временность», просуществовала в Риме более двухсот лет.
Формальный отказ Октавиана от своих прежних полномочий на заседании сената 13 января 27 года до н.э. и предоставление ему новых полномочий, значительно расширивших его консульские полномочия, стали актами «учредившими» принципат, но, вместе с тем, и как бы восстановившими республику.
Полученный им эпитет Август (Augustus) не был титулом, дающим какие-либо полномочия. Он вошел особым когноменом (фамильным именем) в состав нового имени наследника Цезаря. К тому же в умах римлян это понятие было связано с Ромулом и словом авгур. Возможно, семантической связи между словами Август и авгур и нет, но важно, что современники ее видели, и в их глазах это сближало Октавиана с основателем города. Слово Август носило сакральный характер и было противоположно слову humanus (человеческий), подчеркивая божественность особы Октавиана.
Вместе с тем слово Augustus связано и со словом auctoritas. Посмотрим, какое значение последнее приобрело в конце республики.
Auctoritas senatus употребляется в смысле «влияния сената», мнения его членов, независимо от того, состоялось ли сенатское решение или же осталось просто мнением сенаторов. Так, если решение сената не выносилось, например из-за вето народного трибуна, его мнение, auctoritas, все равно имело значение. Но это понятие относилось не только к сенату, а и к лучшим, влиятельным, гражданам. Причем auctoritas частного лица не приобреталось происхождением. Для этого были нужны особые заслуги перед отечеством. Никаким образом невозможно было передать auctoritas другому лицу.
Обладание auctoritas давало возможнось влиять на поступки отдельных людей. Одним из возможных значений этого понятия можно считать авторитет. Так сенат мог заставить людей исполнять свою волю не в силу приказа, а в силу своего авторитета. Такой же силой мог обладать и авторитет частного лица. Советы и поступки такого, обладавшего авторитетом, человека всегда имели политическое значение. Ромул назначал первых сенаторов именно на основании обладания ими авторитетом. Завершив гражданскую войну, Октавиан стал полноправным обладателем такого auctoritas.
Со времени Августа auctoritas начинает входить в систему римского государственного права. А из всех его титулов больше всего положению Августа в государстве, созданному его авторитетом, соответствовал титул принцепса. Понятию принцепса вернулось значение, которое оно имело в 3 веке до н.э., т.е во времена классической республики, когда princeps senatus, не имея каких-то особых полномочий, нередко направлял внешнюю и внутреннюю политику государства, пользуясь своим авторитетом.
Приобретает особое значение и титул императора. Впервые Август принимает его еще в 43 году до н.э. после Мутинской битвы (за всю жизнь он 21 раз провозглашался императором). В 40 году до н.э. он меняет свое имя на Imperator Caesar, ставя таким образом титул в качестве преномена, т.е. личного имени. Август принимает его в качестве составной части своего имени как бы по наследству от Цезаря. По словам историка Диона Кассия, в 29 году до н.э. Октавиан получил от сената титул императора, имеющий значение отличное от прежнего — теперь он означал высшую власть в государстве, как при Цезаре, дающую право взимать налоги, объявлять войну и заключать мир, и распространяющуюся не только на провинции, но и на внутренние территории, включая сам Рим. С течением времени императором стали называть лицо, стоящее во главе империи, и титул императора вытеснил титул принцепса.
Итак, несмотря на формальное восстановление республики, власть Августа, несомненно стала автократической. По республиканским понятиям с титулами принцепса и императора, а так же с авторитетом, не связывались какие-либо полномочия, но именно они будут в дальнейшем служить для обозначения монархической власти. Не будучи магистратскими (т.е. должностными), они, тем не менее, стали основными источниками единоличной власти римских императоров. Магистратские же полномочия императоров (должности консулов, трибунов, цензоров и пр.) стали служить лишь юридическим оформлением этой власти.
С 31 по 23 годы до н.э. Август ежегодно избирается консулом с расширенными полномочиями, предоставленными ему в 27 году до н.э. Однако это начинает походить на единоличное правление и приводит к возникновению замыслов убийства нового «царя». Тогда, в 23 году до н.э. вместо консульства Август получает пожизненную трибунскую власть с правом вносить предложения на заседаниях сената. Он многократно усилил значимость этого второстепенного поста и стал образцовым защитником интересов римских граждан. Тогда же он получил и пожизненную проконсульскую власть. Кроме того, ему было позволено составлять списки сенаторов, проводить ценз, снабжать Рим продовольствием. В 13 году до н.э. его решения приравниваются к постановлениям сената.
Наряду с различными магистратскими полномочиями Август, будучи членом нескольких жреческих коллегий, сосредоточил в своих руках и ряд жреческих функций. В 12 году до н.э. он избирается верховным понтификом. А во 2 году до н.э. ему присваивается почетный титул отца отечества (pater patriae).
Как видно, власть Августа формально складывалась из обычных римских полномочий. А в случаях, когда он разделял власть с другими магистратами (например, будучи одним из двух консулов), Август даже не отличался от них юридически. Его особое же положение определялось приобретенным им в силу исторических событий авторитетом. Люди не забыли, что это именно он принес стабильность погруженной в хаос стране.
Еще раз. Следует различать должности и титулы. Должности (консул, трибун) давали полномочия, но не единоличные. Титулы (принцепс, император) — единоличные, но только привилегии. Своими должностями Август не отличался от прочих граждан. Но вот их сочетание с титулами помноженное на авторитет и дало ему возможность единоличного правления, названного принципатом. Не самая простая и надежная конструкция, требующая для своего поддержания незаурядного ума, но просуществовавшая, тем не менее, как уже было сказано, более двухсот лет.
Далее: Принципат. Август. Часть 2. Империя
Назад: Поздняя Республика. Основные события
Поиски в интернете карты современного Рима с границами семи главных холмов не дали никакого сносного результата. Пришлось воспользоваться Фотошопом и совместить две карты — города и холмов. Получилось как-то так:
Скачать файл размером 2362х3030 px в формате jpeg можно здесь.
Люций Эмилий Павл был сыном павшего при Каннах консула того же имени. В 192 году при выборах на должность курульного эдила он одержал верх над двенадцатью другими соискателями, которые впоследствии, как говорят, все достигли консульства. Через год после этого Павл стал претором и получил в свое распоряжение Западную Испанию для ведения в ней войны против Лузитании. Он понес ощутимое поражение при городе Ликоне, но в следующем году разбив лузитанцев наголову. Победа эта несколько успокоила Испанию, а в Риме сенат устроил в честь победителя благодарственный праздник. Павл оставил провинцию, не обогатившись от похода ни на один динарий, потому что мало дорожил богатством и вовсе не заботился о сбережении своего имущества, несмотря на то, что последнее было незначительно. В провинции он оставил по себе такую добрую память, что народы, населявшие Западную Испанию, впоследствии избрали его своим патроном.
Только в 182 году после многократных неудачных попыток Эмилий Павл добился консульства. В следующем году, на который его полномочия были продлены, он начал войну против лигурийцев, разбойничавших на пространстве до Геркулесовых столбов и сильно мешавших торговле. Как только он расположился со своим 8000 войском на земле неприятелей, они прислали к нему послов и запросили мира. Павл ответил, что заключает мир только с теми, кто сдается. Тогда они выхлопотали себе перемирие для того, чтобы связаться со своими. Полководец согласился. Но в это время неприятель, отправив послов только для того, чтобы обмануть римлян, собрал за ближайшими горами все свое 40 000 войско и внезапно напал на римский лагерь. Павл едва смог устоять против превосходящих сил.
15 000 лигурийцев полегли на месте, 2500 были взяты в плен. Три дня спустя подчинились и представили заложников ингауны. Полностью уничтожить лигурийцев римляне не хотели, потому что те служили для Рима оплотом против движений галлов, но был положен конец их разбоям. Эмилий снес стены их городов и не оставил у них ни одного более чем трехвесельного судна. При этом он освободил множество римлян и иностранцев, попавших в руки разбойников на море и на суше. За эти подвиги Эмилий удостоился триумфа.
Впоследствии он неоднократно выступал кандидатом на консульскую должность, но неудачно. Его аристократическая натура, пренебрегавшая обыкновенными уловками для получения должностей, не нравилась народу. Поэтому он, по возможности, устранялся от общественных дел и посвящал свое время отправлению должности авгура, в которой обнаружил большие познания, а также воспитанию своих детей. От первой жены он имел двух сыновей, перешедших, вследствие усыновления, в другие семейства. Один из них – знаменитый впоследствии Публий Корнелий Сципион Эмилиан – был усыновлен сыном Сципиона Африканского, а другой – сыном или внуком Фабия Максима Кунктатора. Оба сына от второй жены остались при нем. Кроме того, у него были три дочери, из которых одна вышла замуж за сына Марка Порция Катона, другая – за Элия Туберона, превосходного человека, отличавшегося среди римлян благородством, с каким он переносил свою бедность. Элиев было 16, все родственники. Они сообща владели одним маленьким домом и довольствовались одним имением. Кроме того, они вместе со своими женами и многочисленными детьми пользовались одним очагом. Среди этих жен находилась и дочь Эмилия, которая не стыдилась бедности своего мужа, а, напротив, гордилась его добродетелью, бывшей причиной этой бедности.
Любовь и забота Эмилия о своих детях были беспримерны в тогдашнем римском мире. Насколько позволяли ему общественные дела, он всегда присутствовал на уроках и занятиях и доставлял им самых лучших учителей. Они не только воспитывались, подобно своему отцу, в духе патриотизма, но и обучались самым тщательным образом греческим наукам и искусствам. Греки давали им уроки грамматики, красноречия и философии. Они были окружены греческими скульпторами, живописцами, гимнастами и охотниками. Знаменитый греческий историограф Полибий, который после третьей Македонской войны был перевезен в Италию в числе тысячи знатных ахейцев, вероятно, состоял учителем при сыновьях Эмилия.
Через четырнадцать лет после своего первого консульства Эмилий был избран консулом вторично. Это случилось в то время, когда все хотели окончания вяло текущей третьей Македонской войны. Ему тогда было около 60 лет, но, еще обладая силой и энергией, он не имел особого желания снова выступать на общественном поприще. Однако, поддавшись уговорам своих молодых сыновей и зятей, родственников и многочисленных друзей, а также по настоянию народа, ежедневно собиравшегося массами перед его дверьми, он наконец согласился выступить кандидатом и был избран консулом. Когда же на его долю выпало командование войсками в Македонской войне, всеми овладела радостная надежда, что при таком опытном главнокомандующем эта война будет скоро окончена.
Филипп, царь Македонии, озлобленный нападками римлян и вмешательством в его дела их надменных союзников, стал, после разгрома его Фламинином, снова тайно готовиться к войне, но умер в 179 году. Персей, наследник его престола и его ненависти к римлянам, продолжал приготовления своего отца еще усерднее и в 171 году начал войну с римлянами, имея значительные боевые средства. Но эти средства оказались в слабой и нерешительной руке. Персею недоставало царственного духа, отваги и энергии его отца. Посвятив приготовлениям много времени и хитрости, он, когда наступила решительная минута, вдруг испугался энергичных действий и применения всех этих средств на деле. Самым низким и пагубным его пороком была скупость. Союзники большей частью покинули его из-за того, что он не желал расстаться со своими деньгами.
Несмотря на то, что Персей вел войну крайне вяло, римляне все-таки не могли извлечь из этого значительной выгоды. Римские полководцы неспособностью и нравственными недостатками еще более превосходили Персея. Для того чтобы приобрести популярность среди солдат и обеспечить себе их голоса на дальнейших выборах, они привели дисциплину в такой упадок, что войска сделались непригодными для какого бы то ни было серьезного предприятия. Даже численность их сильно уменьшилась, потому что за деньги всякий солдат мог получить отпуск и отставку. Когда же на боевое поприще вступил Эмилий Павл, человек строгий к самому себе и своим подчиненным, и, по свидетельству современников, бывший почти единственным римлянином, не бравшим взяток, тогда в войске и в ведении войны водворился новый дух.
Павл отправился на место действия со своим претором Октавием, который должен был получить командование над флотом. Первым его делом было восстановить дисциплину в распущенном и одичавшем войске. Он собрал своих солдат и объявил, что каждый из них должен заботиться о трех вещах — сохранении физической силы, содержании оружия в полном порядке и наличии при себе всего необходимого на случай неожиданных приказаний. Обо всем остальном будет заботиться он, полководец, и те офицеры, которые будут приглашены им для участия в военном совете. Солдатам остается молчать и повиноваться и быть готовыми по данному знаку приступить к немедленному исполнению долга. Для того чтобы приказания исполнялись в буквальном смысле и без шума, который мог бы поставить неприятеля в известность о намерениях римлян, Эмилий Павл сделал распоряжения, чтобы на будущее трибуны передавали данное приказание только первому полковнику, тот, в свою очередь, следующему и так далее по очереди. Часовым было запрещено выходить в караул со щитами. По объяснению главнокомандующего, эта часть вооружения была не нужна часовым в карауле, так как они выходили туда не для сражения, а только для того, чтобы в случае надобности призвать к оружию других. Присутствие же щита вело к тому, что часовой, устав, опирался на свою пику, клал голову на край щита и, заснув, не замечал приближения неприятеля. Форпостам, которые до тех пор стояли под ружьем и с взнузданными лошадьми целый день, консул приказал сменяться в полдень для того, чтобы постоянно быть со свежими силами.
Строгие меры главнокомандующего произвели на солдат самое лучшее впечатление. Бездействие в армии прекратилось. Повсюду проявлялась воинственность, энергия, и можно было ожидать, что, в случае сражения, каждый выступит с твердой решимостью победить или умереть. Оба лагеря стояли друг против друга в Темпейской долине у горы Олимп, где Персей думал преградить римлянам переход из Фессалии в Македонию. Лагерь царя был укреплен самым лучшим образом. Когда же Персей заметил, что с появлением нового полководца в римском лагере началась новая жизнь, то стал еще сильнее укрепляться, считая все предпринимавшиеся им меры недостаточно энергичными для борьбы с таким неприятелем.
Несмотря на то, что с обеих сторон происходили такие усиленные приготовления, обе армии не вступали в бой довольно продолжительное время. Так как прямое нападение на лагерь Персея представлялось слишком опасным, Эмилий попытался обойти его с тыла через горы. Совершить этот обход вызвались трибуны Сципион Назика, зять Сципиона Африканского, и старший сын Эмилия, Фабий Максим, бывший в то время еще совсем юношей. Во главе 5000 избранного войска Эмилий приготовился к выступлению в Гераклею под предлогом намерения сесть там на корабли для опустошительного похода на македонский берег. Но как только наступила ночь, Назика повернул в горы и благополучно достиг Пифиума, расположенного на Олимпе, на 6000 футов над уровнем моря. Здесь он дал своим усталым войскам немного отдохнуть. Персей, которого Эмилий отвлекал ложными нападениями, узнал о намерении римлян от перебежчика и спешно отправил 12 000 человек для занятия высоты. По рассказу Полибия, этот отряд был застигнут римлянами во время сна и без труда сброшен вниз.
Когда Персей узнал, что враги спустились в долину и обошли его лагерь, им овладел ужас, и он поспешил отступить в Македонию до самой Пидны. Под стенами этого укрепленного города, он решился ждать римлян и вступить с ними в решающее сражение. Эмилий, соединившись с Назикой, двинулся прямо против неприятеля, но, увидев войска Персея, выставленные перед лагерем в боевом порядке, и убедившись, что они значительно превосходят численностью его армию, остановился в нерешительности, не желая втянуть своих усталых солдат в битву со свежими силами неприятеля.
Но молодые знатные офицеры его армии, и особенно Назика, настаивали тотчас же начать сражение, чтобы неприятель не успел выскользнуть из их рук. Консул отвечал Назике: «И я был некогда такого же мнения, как ты теперь, и как я думаю теперь, так будешь думать ты впоследствии. Долговременный опыт научил меня, когда следует драться и когда нужно воздерживаться от битвы. На виду у стоящего перед нами врага я не могу теперь же разъяснить тебе, по каким причинам нахожу более целесообразным сегодня остаться спокойным; поэтому спроси меня в другой раз; теперь же удовольствуйся ответом старого полководца». Юноша замолчал и подчинился. После этого Эмилий, замаскировав свои действия от неприятеля, беспрепятственно разбил лагерь. Вслед за тем трибун второго легиона, Гай Сулпиций Галл, созвал с разрешения консула всех солдат и объявил им, что следующей ночью между вторым и четвертым часом будет затмение Луны.
Затмение действительно случилось в указанное время (это было в ночь на 4 сентября по римскому календарю, 22 июня по календарю юлианскому), и римские солдаты, удивляясь мудрости Галла, наблюдали его без всякого страха. Македоняне же страшно испугались и объясняли себе исчезновение луны предзнаменованием погибели их царства и царя. Лагерь огласился криками скорби и отчаяния, продолжавшимися до тех пор, пока луна снова не появилась на небе.
На следующий день ни Персей, ни Эмилий, не имели желания драться, но случай ускорил развязку вопреки их желанию. Между обоими лагерями находилась маленькая река, из которой брали воду как македоняне, так и римляне. Для охраны водоносов на обоих берегах перед лагерями были выставлены сильные караулы. До 9 часов вечера в этот день все было тихо и спокойно, как вдруг одна вьючная лошадь из римского обоза ушла от своих сторожей и переправилась на противоположный берег. Три солдата поплыли за ней вдогонку, а так как в это время два фракийца уже успели захватить ее, то римляне убили одного из них и вернулись с освобожденным животным. Но на берегу стоял караул из 800 фракийцев, и некоторые из них захотели отомстить за смерть своего соотечественника и переправились через реку. За ними последовали другие. Произошла ожесточенная рукопашная схватка. Ходил слух, что Эмилий умышленно перегнал лошадь на неприятельский берег для того, чтобы навязать неприятелю бой и тем заставить Персея дать генеральное сражение, которое, благодаря случаю или согласно намерению полководца, действительно последовало, так как с обеих сторон двинулась на помощь своим масса солдат, и военачальники оказались перед необходимостью вывести из лагеря все войско. Без щита и панциря проходил Эмилий по рядам и сам осматривал своих солдат. Как только у него все было приведено в порядок, македонская армия тоже двинулась вперед.
Победоносное для римлян сражение не длилось и часа. Дольше всех выдержали его три тысячи избранных воинов македонской фаланги. Они бились до тех пор, пока не были изрублены все до единого. Остальные падали во время бегства в громадном количестве, так что равнина до самого подножия горы была покрыта трупами, а река Левкос еще на следующий день катила окровавленные волны. Многие бежали к морю и, попадав в воду, молили о спасении экипаж римского флота. Но так как римские матросы подъехали к ним на лодках и стали рубить их, то они поспешили обратно и нашли смерть на суше. Всего здесь было изрублено 20 000 человек. Из бежавших в Пидну около 6000 человек попали живыми в руки неприятеля, а из рассеявшихся в бегстве были взяты в плен еще 5000 человек. У римлян погибло не более 100 человек.
В то время как римские воины с ликованием возвращались в свои палатки, украшенные плющом и лавровыми венками, сам полководец был погружен в глубокое горе, потому что из двух его сыновей, служивших в войске, младший, Сципион Эмилиан, который превосходил всех братьев способностями, пропал без вести. Отец не сомневался, что молодой человек из-за своей воинственности и честолюбия был убит. Солдаты прекратили пиршества, и в то время как одни из них собрались перед палаткой отца, другие отправились искать пропавшего между трупами. Наконец, поздно ночью, когда уже исчезла всякая надежда, юноша вернулся в сопровождении нескольких воинов, покрытый свежей кровью неприятеля. Это был столь знаменитый впоследствии Сципион Эмилиан, разрушитель Карфагена и Нуманции.
Царь Персей бежал из Пидны в свою резиденцию Пеллу в сопровождении всадников, малодушно покинувших поле сражения. Когда пехота нагнала этих беглецов, то стала обзывать их трусами и изменниками, срывать с лошадей и избивать мечами. Царь испугался и скрылся с немногими приближенными. Чтобы не быть узнанным, он снял с себя пурпурную одежду и положил ее перед собой на лошадь, диадему же держал в руках. Мало-помалу все оставили Персея, опасаясь жестокости царя, который приписывал свое несчастье всем, кроме себя. Когда он прибыл в Пеллу и убил там кинжалом своих казначеев за то, что они позволили себе обратиться к нему с упреками и советами, тогда уже все, за исключением трех приближенных, отдалились от него. Эти трое вместе с Персеем и его сокровищами бежали в ту же ночь по направлению к Амфиполису. Из Амфиполиса Персей со своими богатствами, составлявшими в итоге две тысячи талантов, отправился на остров Самофракию и там искал приюта в храме Диоскуров, надеясь добраться до Котиса во Фракии, несмотря на стоящий на якоре перед Самофракией флот претора Октавия.
Македонский царь привлек на свою сторону критянина по имени Ороанда, который обещал взять его на свой маленький корабль с частью его сокровищ. Как истый критский мошенник, Ороанд ночью нагрузил на свое судно все богатство Персея, и, когда в следующую ночь царь со своей женой и детьми пролез сквозь узкое окошко в стене и явился на берег, уже простыл след и корабля и Ороанда. Царь вернулся в свое жилище, и, так как положение его стало совершенно безысходным, вместе со своим старшим сыном Филиппом сдался Октавию. Младших его детей уже прежде изменнически выдал Октавию любимец царя Ион. Претор отправил Персея к Эмилию. В простом солдатском платье темного цвета, не имея около себя ни одного провожатого, явился македонский владыка в римский лагерь. Когда он вошел в палатку военачальника, Эмилий встретил его и подал ему руку. Преемник Александра хотел броситься перед ним на колени и с подобострастными мольбами протянул к нему руки. Консул взглянул на него с негодованием и воскликнул: «Несчастный! Почему снимаешь ты с судьбы самое тяжелое обвинение и доказываешь своим поведением, что несчастье постигло тебя по заслугам? Почему позоришь ты мою победу, не выказывая себя благородным, достойным римского народа противником? Стойкая отвага заставляет врага смотреть на несчастного с высоким уважением, малодушие же даже в счастливом человеке служит для римлян предметом величайшего презрения». Затем Эмилий передал пленника под надзор зятя, Элия Туберона.
После этой сцены консул долго сидел в глубокой задумчивости в своей палатке, приводя этим в изумление своих сыновей, зятей и нескольких молодых офицеров, присутствовавших тут же. Наконец Эмилий обратился к ним и сказал: «Подобает ли человеку, одержавшему победу, радоваться своему счастью, когда от его руки пал народ, город, царство? Не должна ли, напротив, такая превратность судьбы убеждать победителя, что нет в мире ничего прочного и постоянного? Видя раздавленным в течение одного часа наследника того Александра, который был владыкой величайшего царства, видя, как царь, которого еще за несколько минут до этого окружали целые миллиарды воинов и телохранителей, теперь должен получать насущный хлеб из рук своих врагов неужели вы можете думать, что наше дело покоится на прочном, долговечном основании? Нет, прогоните от себя всякую суетную гордость и тщеславие и смотрите смиренно в будущее, в котором божество может послать каждому тяжелое испытание за счастье, которым он пользуется в настоящее время».
Эмилий блистательно исполнил свою задачу: через две недели после принятия начальства над войском он в битве, длившейся всего один час, уничтожил царство Александра Великого. В продолжение двух дней покорилась вся Македония, и вскоре после этого сам царь со своими детьми и сокровищами отдался в его руки. В Греции Македонская партия подверглась повсеместному преследованию, и римляне потребовали выдачи тех, кто провинился дружескими отношениями с Македонией. Более тысячи благороднейших и почетнейших ахеян, в том числе и историограф Полибий, были вынуждены отправиться в Рим. Их долго держали как пленников, не приступая к разбирательству дела, и только в 151 году были отпущены на родину еще остававшиеся в это время в живых около 300 человек.
Эпир, который один из всех греческих государств открыто перешел на сторону Персея, подвергся жесточайшему наказанию. Эмилий, совершив в это время путешествие по Греции для обзора художественных произведений и достопримечательностей этой страны, получил от сената поручение разорить Эпирские города и отдать их на разграбление воинам. Такое поручение было противно его гуманной душе, но он должен был повиноваться. Прибыв с войском в Эпир, он потребовал к себе по десять знатнейших жителей от каждого города и приказал им выдать ему в назначенный день все золото и серебро, находившееся в их домах и храмах. В каждый город был послан отряд солдат с офицерами для розыска и принятия золота. Когда наступил назначенный день, солдаты в один и тот же час начали грабить города, так что в продолжение одного дня подверглись опустошению семьдесят городов и 150 000 человек были обращены в рабство. Это страшное разорение доставило каждому всаднику 400 динариев, а каждому пехотинцу – 200.
День битвы при Пидне Полибий считает началом всемирного господства римлян. Все образованные государства Востока очутились с этой поры в зависимости от Рима, так как его власти добровольно покорились также Египет и Сирия. Окончив свою миссию на греческом полуострове, Эмилий отправился в Италию со всей своей армией, плененным царем и несметной добычей. Для себя и своих солдат он из этой добычи не взял ничего, но отдал все квестору для внесения в государственное казначейство. Только библиотеку македонского царя он подарил своим сыновьям и при раздаче почетных наград за храбрость вручил своему зятю, Туберону, серебряную чашу в 5 фунтов весом. Это было первое серебро, появившееся в доме Элиев.
Когда Эмилий по Тибру подошел к городу на царской галере в шестнадцать рядов весел, украшенной военными трофеями и пурпурными парусами, весь народ кинулся ему навстречу и приветствовал его с неописуемым восторгом. Но солдаты сильно гневались на своего военачальника за то, что он не дал им ничего из богатой македонской добычи, и поэтому не очень усердно поддерживали его притязания на триумф. Когда гражданский трибун Тиберий Севпроний предложил собравшемуся в Капитолии народу почтить Эмилия триумфом, солдаты начали шумно возражать и, может быть, склонили бы на свою сторону народ, если бы сенат и особенно почетный консул Сервилий не выступили с негодованием против этих злобных проявлений. Речь Сервилия так усмирила солдат и произвела такой переворот в настроении народа, что устройство триумфа было решено единогласно.
Триумф этот, один из самых великолепных, какие когда-либо праздновались в Риме, был распределен на три дня, из которых первого едва хватило на то, чтобы показать народу все отнятые у неприятеля статуи и картины, привезенные на площадь на 250 телегах. На второй день народ любовался провозившимся мимо него прекраснейшим и драгоценнейшим македонским оружием, сгруппированным по всем правилам искусства. За этими телегами следовали три тысячи человек с серебряной монетой в 750 сосудах. Каждый сосуд несли четыре человека. Другие несли чаши, рога для питья, кубки. Шествие третьего дня открыли трубачи звуками боевого марша. За ними следовали 120 жирных, предназначенных к принесению в жертву быков с вызолоченными рогами и украшенных лентами и венками. Сопровождали их мальчики с жертвенными чашами из золота и серебра. Далее несли золотую монету, которая, подобно серебряной, была размещена в 77 сосудах, по три таланта в каждом. Вслед за тем несколько человек торжественно продвигались вперед с изготовленной по приказанию Эмилия священной чашей. Она была из золота, весила 10 талантов и была украшена драгоценными камнями. Другие показывали народу художественно сделанные кубки самых разнообразных форм и прочую посуду, употреблявшуюся за столом у Персея.
Потом ехала колесница Персея, на которой лежали его оружие и диадема. В некотором отдалении от нее шли малолетние дети Персея – два мальчика и одна девочка, в сопровождении целой толпы дядек, учителей и воспитателей. Все они со слезами протягивали руки к зрителям и заставляли делать то же самое малюток. Вид этих детей, еще не понимавших всего своего несчастья, возбуждал глубокое участие зрителей, так что многие не могли удержаться от слез. Сам Персей с женой шел вслед за детьми и прислугой в платье темного цвета, в македонской обуви. Неожиданное несчастье так ошеломило его, что он, казалось, потерял сознание. Позади царя двигалось множество его любимцев и приближенных. На их лицах выражалась глубочайшая скорбь, и, позабыв о своем собственном несчастье, они не переставали смотреть со слезами на своего злополучного государя. Персей просил Эмилия избавить его от позорного участия в триумфальном шествии, но Эмилий посмеялся над его малодушием и сказал: «Он давно мог избавиться от этого». Этим ответом он дал понять Персею, чтобы он смелым самоубийством избавил себя от позора; но мужественный совет пришелся не по вкусу македонскому владыке, и он, тешась надеждой, предпочел выставить себя напоказ, как часть отнятой у него добычи.
Вслед за царем несли 300 золотых венков, присланных Эмилию в виде победных наград разными городами Греции и Азии. Наконец, появился и сам победитель, стоя на великолепно украшенной колеснице, вызывая всеобщее уважение своим возрастом и почтенной наружностью. На плечах его красовалась вышитая золотом пурпурная мантия, в руке он держал лавровый венок. С лавровыми венками шло и все войско, следовавшее за колесницей полководца. Оно было разделено по центуриям и когортам и, согласно обычаю, пело то насмешливые песни, то гимны в честь подвигов Эмилия. Каждый пехотинец получил после триумфа 100 динариев, офицер – вдвое больше, всадник – втрое. Чистыми деньгами Эмилий внес в государственное казначейство 120 миллионов сестерциев – огромную сумму, которая когда-либо вносилась в римскую казну. Общественная касса так обогатилась благодаря доставленной Эмилием добыче, что с тех пор до 43 года римские граждане не платили никаких податей.
Персей, как военнопленный, был перевезен в Альбу на Фуцинском озере и там прожил еще довольно долго в самом бедственном положении. Рассказывают, что он наконец лишил себя жизни полным воздержанием от пищи. Рассказывали также, что солдаты, сторожившие его и питавшие к нему крайнюю ненависть, не давали ему спать, так что он наконец умер от упадка сил. Двое его детей также умерли. Оставшийся в живых сын Александр отлично выучился токарному искусству и занимал должность писца у начальника города Альбы.
Но не только свергнутый с престола царь Македонии явил собой поразительный пример превратности человеческого счастья. То же самое представлял и его доблестный победитель в день своего триумфа. В то время когда он проезжал на своей победной колеснице, приветствуемый ликующим народом, под золотом и пурпуром его одежд таилась глубокая сердечная рана. Из двух его сыновей от второго брака, единственных наследников его имени, младший, мальчик двенадцати лет, умер за пять дней до триумфа, а через три дня после этого триумфа скончался и старший, четырнадцати лет. Эмилий заплатил судьбе за свои удачи. Римлян привела в ужас такая жестокость судьбы, и они выказали несчастному отцу величайшее участие. Но Эмилий и в этом горе обнаружил стойкое мужество. Он созвал народ в собрание и произнес там речь как человек, не нуждающийся ни в каком утешении, но старающийся сам утешить своих сограждан в их соболезновании его несчастью.
«Перед человеческой силой, – сказал он, – я никогда не робел; но из божественных сил я всегда боялся счастья, как существа в высшей степени изменчивого и шаткого, и особенно в теперешней войне, где оно сопровождало все мои предприятия подобно попутному ветру, я постоянно ожидал перемены к худшему. В один день я совершил плавание из Брундизиума в Корциру, через пять дней после того уже приносил богу жертву в Дельфах, еще пять дней спустя стоял во главе войска в Македонии. Сделав смотр этой армии, я немедленно приступил к делу, и через пятнадцать дней война была уже окончена блистательнейшим образом. Полный недоверия к судьбе из-за столь благоприятного хода вещей, я страшился, что на обратном пути меня постигнет какое нибудь бедствие, так как после таких побед я вез с собой огромное победоносное войско, богатую царскую добычу и плененную царскую фамилию. Но когда опасения мои и тут не оправдались, когда я благополучно прибыл сюда и застал вас всех радующимися, ликующими и приносящими благодарственные жертвы богам, – страх все-таки не покинул меня, ибо я хорошо знал, что счастье никогда не наделяет людей своими высочайшими дарами без того, чтобы не заставить их поплатиться за это. И от этих тревожных предчувствий мое сердце, полное боязни за будущую участь города, избавилось только тогда, когда меня поразило это великое семейное горе, и я должен был, в одно время с торжественным празднованием моей победы, похоронить двух дорогих сыновей, остававшихся моими единственными наследниками. Таким образом, я теперь успокоился насчет самого главного и вполне уверен, что с этих пор счастье будет служить вам без всякого коварства и измены. Зависть свою удаче наших планов оно достаточно уже выместило лично на мне, и на победителе явило такой же поразительный пример человеческой слабости, как и на побежденном, с той только разницей, что Персей и побежденный окружен своими детьми, Эмилий же, хотя победитель, лишился своих».
Благодаря своим великим заслугам Эмилий пользовался в народе огромной популярностью, несмотря на то, что он упорно держался своих аристократических принципов и не делал и не говорил ничего, только чтобы угодить толпе. В 164 году он получил должность цензора – высшую ступень общественных почестей. По окончании важнейших дел, сопряженных с этой должностью, он заболел сначала опасно, но потом опасность прошла, и болезнь приняла затяжной характер. По совету врачей он отправился на продолжительное время в поместье близ Велии (Элеа) в Лукании. Римляне между тем очень скучали по нему и нередко в театре громко высказывали желание, чтобы он поскорее возвратился. Через некоторое время в городе должно было совершиться большое жертвоприношение, в котором Эмилию необходимо было принять участие. Так как здоровье его значительно поправилось, он вернулся и вместе с другими жрецами исполнил обряд к великой радости собравшегося в большом количестве народа. Но на следующий день, принеся богам благодарственную жертву собственно от себя, он слег в постель. Скоро у него начался бред, и через три дня он скончался.
Похороны его были очень пышные. Присутствием на них засвидетельствовали умершему свою любовь, благодарность и уважение не только римляне, но и испанцы, лигурийцы и македоняне, в землях которых он командовал войсками. Младшие из этих иноземцев несли гроб на руках; старики следовали за ними, громко восхваляя человека, бывшего благодетелем их отечества, потому что он не только во время своих побед обращался с побежденными кротко и гуманно, но и после этого постоянно оказывал им услуги и заботился о них, как о друзьях и родных. Оба сына его устроили в честь покойного похоронные игры, на которых были представлены две комедии Теренция. Незначительное состояние, оставшееся после Эмилия, его сын Сципион, принадлежавший по усыновлению к богатой семье, уступил своему брату Фабию Максиму.
В 260 году до н.э., когда римляне столкнулись с необходимостью постройки флота, Гай Дуилий был консулом вместе с Гнеем Корнелием Азиной. Римляне взялись за сооружение флота с огромной энергией — за шестьдесят дней у них уже были готовы двадцать триер и сто квинквирем. Триеры (по латыни триремы) военные корабли с тройным рядом весел, служившие грекам во многих битвах, были уже давно известны римлянам и находившимся в их подчинении грекам Южной Италии. Большие же линейные суда, применение которых на войне началось в новое время и именно карфагенянами, в Италии никогда до этих пор не строились. Поэтому римляне взяли себе за образец одну карфагенскую квинквирему, потерпевшую крушение у берегов Бруциума. Гребцы обучались и упражнялись сразу во время постройки.
Однако, эти наскоро сделанные из сырого дерева корабли не могли сравниться прочностью и легкостью с карфагенскими. Так же гребцы и остальной персонал, которому было доверено управление судами, были намного ниже в своих навыках, чем карфагенские моряки. Между тем удачный исход битвы зависел главным образом от быстроты движения судов и умения маневрировать, так как тактика боя состояла в том, чтобы или пробить дно у неприятельского корабля, или переломить у него весла. По этой причине солдат на военном корабле было немного — всего человек по восемь на каждой палубе, а вот гребцов – от 50 до 60 человек на палубе. Римляне хорошо понимали неполноценность своего флота в этом отношении и пытались найти решение, при котором исход сражения зависил бы от солдат, а не от моряков, т.е. сделать морскую битву более похожей на сухопутную.
Они приспособили в передней части своих кораблей подвижную лестницу, которую можно было с помощью каната опускать в разные стороны и с помощью прикрепленного к ней мощного железного крюка (corvus) втыкать в неприятельское судно. Этот перекидной мост имел четыре фута в ширину, так что на нем могли одновременно поместиться два человека. По обеим сторонам моста были перила высотой до человеческих колен. Таким образом, как только мост втыкался в палубу неприятельского корабля, римские солдаты могли перебежать по нему и вступить в рукопашный бой.
По окончании постройки флота, происходившей под руководством консулов, Корнелий немедленно отправился в Мессану с 17 кораблями впереди основных сил. Однако, карфагенский полководец Богул хитростью заманил его в Липарскую гавань и там взял в плен со всеми кораблями. Сильно издевались карфагеняне над мореплавателями римлянами. Но это плохое начало не испугало консула Дуилия, который тотчас же отправился в Мессану с главными силами. Навстречу Дуилию вышел с 50 кораблями карфагенский полководец Ганнибал, уверенный, что ему удастся уничтожить неопытный неприятельский флот прежде, чем он успеет достигнуть берега Сицилии. Но у одного мыса Ганнибал неожиданно попал в середину римской флотилии и потерял больше кораблей, чем римляне у Липарских островов.
По другим сведениям, Дуилий еще до отплытия своего товарища уехал к стоявшему в Сицилии сухопутному войску. Командование же флотом он принял тогда, когда этот флот прибыл в Мессану и (по причине взятия в плен другого консула) остался без командира. Тут же были устроены на кораблях и вышеупомянутые перекидные мосты, изобретенные самим Дуилием.
Вооружившись таким образом, Дуилий немедленно двинулся навстречу неприятельскому флоту. Карфагеняне смотрели на слабые по их понятиям римские корабли как на легкую добычу и потому двинули на них свои сто тридцать судов безо всякого боевого порядка и особых мер предосторожности. Тридцать из этих кораблей, шедшие впереди остальных, были притянуты железными крюками римских мостов и без труда взяты в плен. Остальные, напуганные таким началом, пытались подобраться к римлянам тактическими маневрами. Но чуть только карфагенский корабль подходил к римскому, железный крюк втыкался в него, и следовало или взятие его в плен, или полное уничтожение. Когда таким образом погибла почти половина карфагенских судов, все прочие обратились в бегство, В руки римлян попал тридцать один корабль, в том числе и адмиральский – судно, некогда отнятое карфагенянами у Пирра. 3000 врагов было убито, 7000 были взяты в плен. У римлян, если верить рассказам, не погибло ни одного корабля.
Эта блистательная морская победа при Милах (260 год до н.э.) вызвала в Риме неописуемый восторг. Неодолимые на суше, они сделались теперь непобедимыми и на море, ибо разбили наголову первых моряков на свете. С этих пор, считали римляне, уже ни один народ не будет в состоянии сопротивляться им. После битвы Дуилий высадил свои войска на сушу, освободил Эгесту, осаждавшуюся неприятелем, взял штурмом Мацеллу и возвратился в Рим, окруженный громкой славой. Здесь он отпраздновал блистательным триумфом первую морскую победу римлян. Победителю позволили пожизненно при каждом возвращении вечером домой из гостей идти в сопровождении флейтистов и певцов с факелоносцем впереди. Воспоминания о победе народ увековечил сооружением на форуме колонны, украшенной отнятыми у неприятеля корабельными носами (Columna rostrata Duilii). Обломки этой колонны (или древнего подражания ей) уцелели до сих пор с частью надписи. Сам Дуилий в благодарность за победу воздвиг на форуме Олиториуме храм Янусу — богу благих начинаний.