Гай Юлий Цезарь родился в 100 году до н.э. 12-го числа месяца квинктилия, который впоследствии был назван июлем по его имени. Его отец, того же имени, дослужившийся только до претуры, умер, когда сыну шел 16-й год. Его мать, Аврелия, происходившая, как и ее муж, из весьма знатного рода, уделяла большое внимание воспитанию сына, который относился к ней с благодарной любовью до самой ее смерти. Под наблюдением этой прекрасной женщины богатые способности мальчика получили превосходное развитие. При необыкновенной восприимчивости и сильном прилежании он быстро развился и усвоил все те знания, которые дали ему право на влиятельное участие в общественных делах как в мирное, так и в военное время. Его юношеские годы прошли при начале междоусобицы между Марием и Суллой. Марий, женатый на сестре отца Цезаря, после своей победы над Суллой в 87 году сделал его, еще 13-летнего мальчика, жрецом Юпитера. Так Цезарь вступил в общественную жизнь.

Проницательность его рано созревшего ума дала ему возможность понять, что республика уже отжила свой век. Но предводители той и другой партии не внушали ему доверия, и он решил идти своим, отдельным путем и уничтожить одну партию с помощью другой, чтобы затем повелевать обеими. Этому плану он следовал с непоколебимой твердостью и трезвым расчетом, но так умеренно и осторожно, что не позволял себе никакого увлечения страстью и умел достигать успеха то разумным выжиданием при неблагоприятных обстоятельствах, то быстрым, решительным образом действий в удобную минуту.

После того как Сулла, окончив войну с Митридатом, победил марианцев и сделался властителем Рима, молодой Цезарь оказался в опасном положении уже потому, что был родственником Мария. Но еще более он раздражил всемогущего диктатора, дерзнув нарушить его волю. Пизон, по воли властителя, развелся с вдовой Цинны, Аннией, Помпей – с Антистией. Сулла потребовал, чтобы и Цезарь развелся с Корнелией, дочерью Цинны, на которой он женился год тому назад по любви. Но Цезарь отказался исполнить это требование. Он охотнее соглашался терпеть преследование, чем недостойным поступком заслужить одобрение. Он был объявлен вне закона, из-за чего лишился должности жреца Юпитера, потерял имение своей жены и свое собственное. Больной лихорадкой и переодетый изгнанник блуждал по сабинской земле, где за два таланта выкупил свою жизнь у сыщика. Наконец, по просьбе весталок и двух родственников он был помилован Суллой, но Сулла сдался неохотно, и когда ему говорили о молодости осужденного и его незначительности, он заметил, что в этом Цезаре сидит не один Марий и что этого мальчика следует остерегаться.

Цезарь доказал свою твердость и показал, чего можно ожидать от его характера. Этого для него было пока достаточно. Чтобы избавиться от опасности, он отправился в Азию, где поступил на военную службу. Он помог пропретору Минуцию Терму при осаде Метилены, отошедшей от Рима во время войны с Митридатом, отличившись при взятии этого города, и был награжден гражданским венком. Затем он поступил во флот к проконсулу Сервилию Исаврийскому, чтобы сражаться с пиратами. Но едва только началась кампания, как он получил известие о смерти Суллы и поспешил возвратиться в Рим.

В Риме тотчас же после смерти Суллы консул Лепид сделал попытку свергнуть учрежденное Суллой правительство и уничтожить силу его партии. Он предложил Цезарю соединиться с ним. Но Цезарь знал, что могущество партии Суллы очень крепко для того, чтобы быть уничтоженным Лепидом, который начал это дело без достаточной подготовки, и потому уклонился от участия в этом предприятии. Слишком поспешный план Лепида потерпел полную неудачу. Тогда Цезарь удовлетворился тем, что привлек к суду за притеснение отдельных выдающихся личностей из приверженцев Суллы – Корнелия Додабеллу и Антония – и этим достиг двоякой цели: выказал свой отличный ораторский талант и желание добра народу и возбудил недовольство тогдашним правительством, так как сенаторский суд отказался от осуждения обвиняемых.

Чтобы укрыться от ненависти сильных противников, он отправился зимой 76 года на остров Родос, где хотел совершенствоваться в ораторском искусстве под руководством знаменитого ритора Молона. Во время своего путешествия недалеко от Милета, близ острова Фармакузы, он был взят в плен морскими разбойниками. Рассказывают, что в продолжение 38 или 40 дней, проведенных им против воли на пиратском корабле, он считал себя вовсе не пленником, а господином пиратов. Когда ему хотелось спать, он приказывал соблюдать тишину, когда они недостаточно хвалили его стихи и речи, которые он читал им для препровождения времени, он шутя бранил их, называя грубыми варварами, и грозил, что велит всех их распять. Они потребовали с него 20 талантов выкупа, а он, говорят, обещал им 50, потому что за такого человека, как он, 20 талантов было бы слишком мало. Когда жители Милета доставили выкуп и Цезарь был высажен на берег, он в следующую же ночь собрал несколько милетских кораблей, захватил пиратов при Фармакузе и велел распять их в Пергаме, как говорил им раньше.

На Родосе Цезарь пробыл недолго. Когда в 74 году началась третья война с Митридатом, он поспешил в провинцию Азию, собрал, как частный человек, войско и обратил в бегство неприятеля, явившегося сюда, чтобы взбунтовать города против Рима. В это время он был заочно избран понтифексом на место своего умершего дяди Аврелия Котты. Поэтому он опять поехал в Рим, не без страха перед пиратами, от которых он, в крайнем случае, решил избавиться самоубийством.

В последующие годы Цезарь мало участвовал в общественных делах, но старался приобрести расположение народа ласковым обращением и щедрой раздачей денег и хлеба. Оптиматы с завистью видели, что влияние их молодого противника с каждым днем возрастает, но надеялись, что с растратой имущества он утратит и свое влияние. Однако Цезарь, нисколько не беспокоясь, делал долги за долгами, в твердой уверенности, что расположение народа поможет ему достигнуть должностей, в которых он будет в состоянии поправить свои расстроенные дела. Когда Помпей возвратился из Испании после войны с Серторием, Цезарь был уже влиятельнейшим главой народной партии и делал все возможное, чтобы привлечь на сторону народа этого высокопоставленного человека, который был в разладе с сенатской партией, и окончательно поссорить его с оптиматами. Его план состоял в том, чтобы при помощи Помпея уничтожить преобладание сенатской партии, а впоследствии, когда он, благодаря союзу с Помпеем, поднимется высоко, самому пожать плоды этого союза, поскольку Помпей, не способный поддерживать отношения с народом, никогда не будет иметь в народе твердой почвы. Помпей охотно принял услуги ловкого и умного народного вождя, не опасаясь, что Цезарь станет работать только на себя самого. Когда он во время своего консульства в 70 году уничтожил конституцию Суллы, Цезарь, душа этого дела, стоял на заднем плане.

В 68 году Цезарь стал квестором. Эта должность открывала путь к курульной карьере. В этом году умерла его супруга Корнелия, дочь Цинны. Потеря жены была для него прискорбна, но он воспользовался ей, чтобы воззвать к тени старых вождей народа, Мария и Цинны, и возбудить надежды демократии. Он сказал надгробную речь на форуме, что было неслыханным делом по отношению к столь молодой женщине, как Корнелия, но эти надгробные речи были скорее похвальными речами Марию и Цинне и их принципам. Кроме того, на похоронах Юлии несли изображение Мария, несмотря на то, что над ним тяготела опала. Оптиматы были раздражены, но народ радостно одобрил Цезаря и признал в нем человека, призванного возвратить старые времена народного господства.

После этого Цезарь ближе сошелся с Помпеем, женившись на его родственнице, Помпейе, внучке Суллы, и стал поддерживать законопроекты Габиния и Манилия, которыми Помпею поручалось начальство в войне с морскими разбойниками и с Митридатом. Этим он обязал Помпея, получившего полное удовлетворение своему честолюбию, и сам во время семилетнего отсутствия Помпея в Риме получил возможность действовать свободно, чтобы снискать расположение народа.

Должность эдила, принятая им в 65 году, предоставила ему для этого весьма удобный случай. Цезарь всегда был обременен долгами, но, несмотря на это, давал народу очень дорогие игры, на которые должен был давать свое согласие его напарник Бибул. При этом вся благодарность выпадала на долю Цезаря, друга народа. Поэтому Бибул сравнивал себя с Поллуксом, который имел на форуме храм, общий со своим братом, но называвшийся всегда храмом Кастора. Во время игр форум, базилики и Капитолий были изукрашены с неумеренной роскошью, а сами игры устраивались с блестящим великолепием. Сенат, из недоверия к Цезарю, ограничил число гладиаторов, которые могли принять участие в играх, но Цезарь все-таки вывел 320 пар в серебряных доспехах. «Если бы позволил сенат, то он, для нашего удовольствия, вывел бы и еще больше» – так думал народ.

В свое время Сулла приказал разрушить находившиеся в Капитолии статую Мария и трофеи, взятые им в Югуртинской и Кимврской войнах. Но однажды утром статуя и трофеи были снова найдены на том же месте в целости. Старые солдаты и сторонники Мария проливали слезы и все прославляли Цезаря как достойного преемника своего высокоуважаемого родственника. Всякий знал, что именно Цезарь был человеком, приказавшим восстановить статуи и трофеи. Когда сенат, испуганный этим делом, поспешил собраться, Катул, отец которого был убит по приказу Мария, воскликнул, что теперь не просто подкапываются под государство, но и открыто нападают на него. Впрочем, из страха перед народом статуя и трофеи были оставлены в покое.

Не беспокоясь о недовольстве сенатской партии, Цезарь продолжал борьбу с теми законами Суллы, которые еще продолжали существовать. По одному из этих законов были освобождены от наказания все, кто во время проскрипций принимали участие в убийствах. Цезарь же, председательствуя в суде, разбиравшем дела об убийствах, привлек к ответственности и осудил двух лиц, которые во времена Суллы убивали опальных. Точно так же в 63 году он возбудил преследование против Рабирия, убившего 36 лет назад народного трибуна, Апулея Сатурнина, и Рабирий, несмотря на защиту консула Цицерона, был бы осужден в народном собрании, если бы претор Метелл не пустился на хитрость и не прервал народного собрания на Яникуле. Цезарь, как объясняется из речи Цицерона, возбудил преследование престарелого Рабирия не из личной вражды. Осуждением его он хотел возвысить значение трибуната и напугать сенат.

В том же году, после смерти Метелла Пия, оказалась вакантной должность верховного жреца. Цезарь объявил себя ее соискателем вместе с двумя старыми вождями оптиматской партии, Лутацием Катулом и Сервилием Исаврийским, заранее позаботившись об отмене закона Суллы о должностях жрецов и о восстановлении выбора жрецов в народном собрании. Он тратил такие большие суммы, что, отправляясь на выборы и вспоминая о сделанных им долгах, говорил своей озабоченной матери: «Ты увидишь меня или верховным жрецом, или беглецом!» Цезарь был избран огромным большинством голосов. Даже в трибах обоих своих противников он получил больше голосов, чем они. Гордый Катул, считавший себя по возрасту, сану и заслугам гораздо выше своего противника, принял это за большое оскорбление.

Вскоре после этого народ выбрал Цезаря городским претором на 62 год. Его успехи возбудили против него ненависть оптиматов. Самыми непримиримыми его врагами стали Катул и Пизон. Первый ненавидел его за свою неудачу на выборах в верховные жрецы, а второй – за то, что Цезарь привлек его к суду за притеснения и несправедливую казнь одного транспаданца, принадлежавшего к клиентам Цезаря. Эти два человека решили воспользоваться обнаружением заговора Катилины для того, чтобы погубить Цезаря. Они стали уговаривать консула Цицерона, имевшего в своих руках улики против заговорщиков, чтобы он при помощи какого-нибудь свидетеля обвинил и Цезаря в участии в заговоре, имевшем целью разрушение государства. Но Цицерона нельзя было заставить замешать в дурное дело любимца народа и друга Помпея. Он даже оказал Цезарю доверие, передав ему одного из заговорщиков, всадника Статилия. Видя это, враги Цезаря сами стали распространять слух о том, что он принимал участие в заговоре и что свидетели дали против него важные показания. Когда на заседании сената 5 декабря, где решалась судьба заговорщиков, Цезарь стал выступать против смертной казни, предложенной выдающимися людьми из партии оптиматов, и предложил приговорить виновных к пожизненному заключению и конфисковать их имущество, это снисходительное мнение принято было за заступничество, и Катон недвусмысленно упрекнул его в участии в изменническом плане.

1 января 62 года Цезарь, вступив в должность претора, не стал по старинному обычаю провожать новых консулов в Капитолий, а созвал народное собрание, на котором предложил, чтобы достройка храма Юпитера Капитолийского, сгоревшего в 83 году, была отнята у Катула, которого он обвинил в сокрытии денег, и передана Помпею, и чтобы в надписи, которая будет сделана на здании, было выставлено имя не Катула, а Помпея. Как только слух об этом разнесся среди оптиматов, находившихся в Капитолии, они оставили консулов и вместе с Катулом поспешили на форум, чтобы возражать против предложения Цезаря. Последний не пустил Катула на ораторскую трибуну, но не смог помешать и тому, чтобы имя его было вырезано на храмовой надписи. Это нападение Цезаря на Катула имело причиной вовсе не ненависть и не жажду мщения. Это дело было ловко рассчитанной услугой Помпею, который таким образом убедился в верности своего союзника и еще более разошелся с партией оптиматов, поскольку сенат воспротивился предложению Цезаря.

Во время этих событий Помпей еще находился в Азии, но готовился к отъезду в Рим. Когда присланный им в качестве трибуна Метелл Непот предложил, чтобы Помпею было позволено возвратиться в Италию со своим войском, он нашел в Цезаре сильную поддержку против не желавших этого оптиматов.

В конце этого года в семье Цезаря произошло прискорбное событие. Когда римские матроны справляли в его доме праздник «Доброй Богине», на котором не мог присутствовать никто из мужчин, Клодий, человек развратный и испорченный, в женском платье пробрался в дом, чтобы встретиться с женой Цезаря, Помпеей. Он был узнан и привлечен к суду, но Цезарь не выступил против него ни в качестве обвинителя, ни в качестве свидетеля и таким образом расположил к себе этого даровитого и отважного человека. Жену же свою он отпустил, объявив, что хотя и не подозревает ее в неверности, но все-таки не может с ней жить, потому что целомудренная женщина не должна подать повода к подозрению в дурном деле.

Вскоре Цезарь в качестве пропретора на 61 год отправился в дальнюю Испанию. Так как кредиторы не хотели его отпускать, Красс снабдил его 830 талантами. Но эта сумма едва ли составляла и десятую часть того, что нужно было Цезарю, чтобы сказать, что у него нет долгов. В Испании он прибавил к своим 20 когортам еще 10 и тотчас же начал войну с разбойниками – горцами Лузитании. Обещаниями добычи и славы он привлек к себе племена, жившие между Того и Дуэро, и с моря напал на Галисию, где взял город Бриганциум. Здесь он впервые выступил в качестве самостоятельного полководца. Войско назвало его императором, а сенат почтил благодарственным праздником, после чего он стал претендовать на триумф. В гражданской администрации он действовал произвольно, но на пользу провинции — улучшил судопроизводство, дела о налогах и о долгах. В то же время он не упускал случая и в войне и в управлении богатой провинцией собирать сокровища, в которых так нуждался, и вместе с тем обогащать свое войско и государство.

Приобретя славу полководца, которой он до сих пор не имел, Цезарь летом 60 года вернулся из Испании и, расположившись перед воротами Рима, стал хлопотать о триумфе и должности консула. Так как противники не позволяли ему хлопотать о консульстве до тех пор, пока он будет находиться вне города, при приближении консульских выборов Цезарь отказался от пустого почета триумфа и явился в город, чтобы не потерять более важной цели. Аристократы делали все возможное, чтобы не допустить его до консульства, но народ избрал его огромным большинством голосов. Но и другая партия добилась того, что Бибул, закоренелый страстный аристократ, смертельно ненавидевший Цезаря, был избран ему в товарищи.

Еще до своего вступления в должность Цезарь заключил с Помпеем и Крассом триумвират. Этот союз некоторое время держался в тайне, пока сильная власть, достигнутая Цезарем в должности консула, не обнаружила, что все трое были заодно. Но в этом союзе нельзя было найти ничего противозаконного, и их противники ограничились гневом, насмешками и криком. Варрон, намекая на грозного Цербера, назвал этот союз «трехголовым», Цицерон в одном из писем к своему другу Аггию называет триумвиров «династами». Вскоре после заключения триумвирата Цезарь выдал за Помпея свою дочь Юлию.

Вслед за вступлением в должность консула Цезарь выказал такую деятельность, которая напугала его врагов. Прежде всего он распорядился, чтобы дела, рассматриваемые в сенате и в народных собраниях, записывались и публиковались. До тех пор записывались только постановления. Это распоряжение Цезаря имело целью подчинить сенат контролю народа и было необходимо, так как он задумал выступить с аграрным законом, который должен был встретить в сенате сопротивление. Этот закон, предлагавший разделить кампанскую и стеллатскую землю между наиболее бедными гражданами, имеющими троих или более детей, и рассчитанный особенно в пользу ветеранов Помпея, во всех своих постановлениях отличался умеренностью, но встретил в сенате такой протест, что Цезарь решил предложить свой проект непосредственно народу. Он созвал народ на форум, чтобы еще раз заставить предводителей народной партии высказать свое мнение. Консул Бибул противился закону и удалился с угрозой: «Не бывать этому, пока я консул!» Тогда Цезарь обратился к Помпею, прося его высказать свое мнение. На вопрос, одобряет ли он этот закон, Помпей громко отвечал «Да», а когда вслед за этим Цезарь спросил, что он намерен делать, если этому закону воспротивятся силой, отвечал, что он поддержит его щитом и мечом. Когда и Красс заявил то же самое, другие уже не осмеливались противоречить.

При приближении комиций, в которых этот закон должен был подвергнуться голосованию, Бибул, желая помешать его утверждению, заявил, что он во все дни комиций будет наблюдать небо, а в такие дни, по законам, нельзя обращаться к народу. Но Цезарь не обратил внимания на заявление Бибула и в назначенный день созвал народное собрание. Ночью накануне собрания вооруженные ветераны Помпея и часть народа со спрятанными кинжалами заняли форум. С рассветом, как только Цезарь, стоя на ступенях храма Диоскуров, обратился к народу, явился Бибул с несколькими трибунами и бывшими консулами, с другими людьми его партии и множеством клиентов. Он подошел к Цезарю и прервал его. Произошла схватка. Бибул был сброшен со ступеней в грязь, два трибуна, бывших вместе с ним, ранены. Катона два раза стаскивали с ораторской трибуны. Когда все противники были прогнаны, обсуждение закона возобновилось, и он был принят. Бибул до конца года уже не выходил из дома и ограничился тем, что наблюдал небо и противодействовал намерениям своего товарища эдиктами, полными ругательств. С тех пор остряки стали говорить, что в Риме два консула – Юлий и Цезарь. Аристократы, оставленные своим предводителем, вынуждены были подтвердить аграрный закон Юлия в сенате. Вследствие этого более 20 000 бедных граждан сделались землевладельцами. Надел продолжался и в следующие годы.

Аграрным законом Цезарь привязал к себе беднейший класс населения. Другим законом он приобрел расположение сословия всадников. Всадники, бывшие откупщиками податей в Азии, вследствие войны с Митридатом понесли значительные убытки и до сих пор тщетно просили сенат о снятии с них откупной суммы. Цезарь выхлопотал народное постановление, по которому третья часть этой суммы была с них снята. Помпея он расположил к себе тем, что убедил народ одобрить его распоряжения в Азии. Кроме упомянутых законов, Цезарь, или сам, или через преданных ему трибунов, провел еще несколько предложений, всегда обращаясь к помощи народа. К сенату он обращался редко, и когда однажды созвал его, то в собрание явились лишь немногие. Когда он по этому поводу выразил свое удивление старому сенатору Конфидию Галлу, тот сказал, что иные не идут в сенат потому, что не могут быть уверены в своей безопасности там, а сам он является, потому что уже слишком стар, чтобы бояться смерти.

Сенат постановил, что оба консула 59 года не должны получать никакой провинции. Цезарю вместо богатой провинции по истечении срока его деятельности должна была достаться незначительная должность – надзор за лесами и дорогами в Италии. Он сделал вид, что он всем доволен, и говорил, что для себя лично ни в чем не нуждается. Но для своих дальнейших целей он все-таки нуждался в провинции и потому попросил Ватиния доставить ему при помощи народа то, чего не дал ему сенат. По закону Ватиния Цезарь получил от народа Цизальпинскую Галлию и Иллирию с тремя легионами на 5 лет, а когда его друзья стали говорить еще и о третьей провинции, испуганный сенат прибавил ему и Трансальпийскую Галлию с четвертым легионом.

Цизальпинская Галлия, или Верхняя Италия, была, по выражению Катона, акрополем Италии. Оттуда один человек, подобный Цезарю, мог наблюдать и господствовать над Римом. Провинция же, лежащая по ту сторону Альп, предоставляла ему путь к завоеваниям и военной славе, к образованию способного к бою, преданного ему войска, и к приобретению сокровищ, в которых он так нуждался. Таким образом, Цезарь достиг того, чего желал. Благодаря галльским провинциям он рассчитывал сделаться властелином римского государства. Но прежде чем отправиться в Галлию, Цезарь позаботился о том, чтобы сохранить неприкосновенными законы, которые он провел во время своего консульства при помощи народа. За этим должны были наблюдать, кроме Помпея и Красса, консулы следующего года — Пизон, отец третьей жены Цезаря, Кальпурнии, и Габиний, клиент Помпея. Цицерона и Катона, которые более всего угрожали этим законам, Цезарь удалил из Рима при содействии трибуна Клодия.

В конце марта 58 года Цезарь поспешно отправился в свою провинцию, где его присутствие было в высшей степени необходимо, так как Трансальпийской Галлии угрожала, опасность переселения гельветов. Цезарь запретил им проходить через свою провинцию и напал на них за то, что они по дороге опустошили область его союзников эдуев. В двух битвах гельветы были почти уничтожены, а оставшиеся в живых принуждены возвратиться в оставленные ими горы. Но Цезарь не удовольствовался обеспечением своих границ. Он пришел в Галлию с твердым намерением начать завоевательную войну и, по возможности, покорить всю Галлию. Эта война доставила ему славу и опытное войско. Кроме того, она имела для Рима и национальный интерес — она велась против галлов, неприятеля, некогда разрушившего Рим.

Положение дел в Галлии того времени было таково, что она должна была сделаться добычей или римлян, или германцев, так как многочисленные галльские племена, враждовавшие между собой, были уже отчасти подвластны германскому вождю Ариовисту, и новые полчища германцев постоянно стремились от Рейна на юго-запад, к границам римских владений, становясь опасными соседями для римлян. Поэтому после покорения гельветов ближайшей задачей Цезаря было уничтожение германского владычества в Галлии. В то же лето 58 года он начал войну с Ариовистом, разбил его недалеко от Везонциона (Безансон) и оттеснил за Рейн. Приобретения Ариовиста достались победителю. Почти вся Средняя Галлия подчинилась Цезарю. Однако здесь нельзя было закончить дело несколькими битвами, как на Востоке — приходилось покорять племена, которые при первом удобном случае восставали. Но римское военное искусство, римские легионы были им не под силу, особенно под начальством такого вождя, как Цезарь, показавшего себя в Галльской войне гениальным полководцем, достойным стать в ряд с величайшими полководцами всех времен.

Покорив в первый год своего правления гельветов и Ариовиста, Цезарь утвердился в Средней Галлии и в следующие два года покорил почти все галльские племена. Затем, в 55 году, когда его власть была продолжена еще на пять лет, он уничтожил германские племена узипетов и тенктеров, которые снова угрожали спокойствию Галлии, перешел через Рейн в Германию и переправился в Британию, чего не отваживался еще ни один римлянин. Во второй раз он ходил в Британию в 54-м, а в Германию – в 53 годах. В эти годы ему пришлось еще и иметь дело с новыми восстаниями галльских племен. В 52 году талантливому вождю Верцингеториксу из племени арвернов удалось объединить для войны против Рима почти все галльские племена. Может он и добился бы успеха, если бы, продолжая партизанскую войну, продержался до удаления Цезаря из провинции, но он сделал большую ошибку собрав свои главные силы в укрепленном пункте Алезии (к западу от Дижона в Бургундии), в котором и был принужден к сдаче. Цезарь принял по отношению к побежденным народам более мягкие, чем обычно, меры. Казни, притеснения и грабежи прекратились, чтобы дать стране возможность успокоиться, так как в Риме дела были в таком положении, что Цезарь предвидел надобность вести свои легионы в другое место. Война с Помпеем и сенатом была готова начаться.

В ту же зиму 51-50 годов Цезарь собрал все свое войско, 10 легионов, на большой смотр в земле тревиров. Впервые после окончания Галльской войны все войско увидело его, любимого полководца, с которым оно достигло таких успехов. Много трудов и опасностей перенесли они в течении 8 лет под его начальством и, конечно, от него, так заботливо хлопотавшего о ветеранах Помпея, они могли ожидать в будущем не простого вознаграждения. Их сердца и руки принадлежали ему. Он был всемогущей душой войска, оторванного от родины и совершенно преданного ему и его делу. Только легат Лабиен, который до сих пор был отличаем Цезарем, теперь казался полководцу подозрительным. Цезарь сделал его командующим в Цизальпинской Галлии, чтобы дать ему возможность перейти на сторону Помпея и сената, поскольку знал, что изменник может вредить, находясь только вместе с ним, а не с его противниками. Лабиен так и сделал, и Цезарь был настолько великодушен, что переслал ему его деньги и вещи.

В 49 году началась война с Помпеем. В биографии последнего рассказано, как он после смерти Красса и Юлии все более отдалялся от Цезаря и в союзе с правительственной партией старался вырвать у него из рук силу, пока, наконец, Цезарь, вынужденный защищаться, не перешел через Рубикон и не овладел за 60 дней всей Италией. Пока Помпей собирал свои силы на Востоке, Цезарь быстро овладел Западом. Сам он оставил за собой Испанию, Сардинию занял его легат Валерий, Сицилию – Кутион. В то время когда Цезарь был в Испании, в Риме его избрали диктатором. Но вскоре он сложил с себя эту должность и был избран консулом на 48 год вместе с Сервилием Исаврийским. Затем он переправился в Грецию, и, потерпев неудачу при Диррахиуме, разбил Помпея при Фарсале 9 августа 48 года. К своим врагам Цезарь проявил величайшую снисходительность и мягкость и этим выиграл не менее, чем удачей своего оружия.

Цезарь весьма поспешно и с небольшим войском преследовал Помпея, бежавшего в Египет. С 35 кораблями, 3 700 человек пехоты и 800 конницы он высадился в Александрии, где убийцы Помпея принесли ему голову убитого. Слезы, выступившие у Цезаря при взгляде на эту голову, были непритворны. Царь Птолемей и его сестра Клеопатра вели друг с другом войну за власть. Цезарь, пленившись прелестями Клеопатры, уладил этот спор и помирил споривших. Но Потин, евнух, опекун царя и соучастник в убийстве Помпея, видел, что наступивший мир опасен для его собственного существования, и поднял против Цезаря население Александрии, сделав попытку отравить его на пиру, устроенном в честь примирения. Один раб выдал его, и он был казнен.

В это время египетское войско, 20 000 пехоты и 2000 конницы, под начальством Ахилла, союзника Потина, вступило в Александрию и вместе с гражданами и их рабами напало на Цезаря, который укрепился в одной части города и оказался в опасном положении будучи окружен с моря и с суши. Наместник Азии Домиций Кальвин послал ему на помощь один легион. Цезарь удачно ввел этот легион в город, и начались сражения на море и на улицах. Между тем из Киликии, Сирии и других пограничных областей в Египет явились значительные подкрепления под начальством Митридата. Птолемей, которого Цезарь взял в плен, но потом отпустил, вышел во главе войска навстречу римлянам, но был разбит. Он бежал и утонул в Ниле. Этим окончилась Александрийская война. Цезарь вернулся в Александрию, которая стала просить о пощаде и получила ее. Правление он передал Клеопатре и ее младшему брату Птолемею, который должен был жениться на ней. Пробыв в Египте 9 месяцев, с начала октября 48 до июля 47 года, он оставил эту страну и, оставив там все свое войско, за исключением одного легиона, отправился в Сирию, а оттуда в Малую Азию, чтобы наказать Фарнака, сына Митридата Великого.

Фарнак овладел Боспорским царством своего отца и воспользовался междоусобицей в Риме, чтобы снова покорить Понтийское царство. Разбив при Никополе легата Цезаря, Домиция Кальвина, он не встретил дальнейшего сопротивления. Обстоятельства требовали возвращения Цезаря в Италию, но он не хотел оставлять Азию, пока не усмирит Фарнака. Он перешел через Тавр и двинулся через Каппадокию в Понт, где с четырьмя легионами в четырехчасовом сражении при Целе одержал решительную победу над войском Фарнака. Это было 2 августа, в тот самый день, в который два года назад легаты Помпея сдались Цезарю в Испании. Фарнак с немногими всадниками бежал, но был умерщвлен своим вельможей Азандером. Битва при Целе была ожесточенной, но вся война закончилась за пять дней. В порыве радости при столь быстром успехе Цезарь написал своему доверенному лицу в Рим известные слова: «Veni, vidi, vici» – пришел, увидел, победил.

Сделав в Азии необходимые распоряжения, Цезарь вернулся в Рим в конце 47 года, раньше, чем его ожидали. Его присутствие было в высшей степени необходимо. После битвы при Фарсале он поручил управление Римом и Италией Марку Антонию, но последний предался удовольствиям и мало заботился о порядке и спокойствии. В Риме стали происходить кровопролитные уличные схватки, а легионы Цезаря, стоявшие в Кампании, отказались идти в Сицилию и Африку, пока им не будут выданы обещанные деньги и земли. Антоний не смог усмирить ни этого мятежа, ни беспорядков в Риме. Мятеж легионов грозил сделаться опасным. Заставив бежать легатов Цезаря, они двинулись на Рим и расположились на Марсовом поле. Они объявили, что хотят вести переговоры только с самим Цезарем. Когда Цезарь в качестве императора безбоязненно появился среди них и спросил, чего они хотят, они стали требовать роспуска. Он ответил коротко: «Вы распущены, квириты». Так обращались к гражданам, уже не состоящим в войске. Этого они не ожидали. Пораженные, они стояли некоторое время без слов, а затем с раскаянием стали просить диктатора, чтобы он не прогонял их, но разгневанный и огорченный полководец не мог решиться на это, особенно жалуясь на неблагодарность десятого легиона, который он всегда ценил так высоко. Тогда к нему подошли ветераны этого легиона и униженно просили, чтобы он наказал каждого десятого из них. Упрямство воинов было сломлено, и Цезарь простил их.

Многие влиятельные люди противной партии вышли навстречу Цезарю, ехавшему из Брундизиума в Рим, желая получить прощение победителя. Цезарь отнесся к ним великодушно и снисходительно и старался расположить их к себе благосклонностью и дружественным обращением. С особенным расположением он отнесся к Цицерону, высказав желание, чтобы тот не удалялся от общественных дел и поддерживал его своими советами. Цицерон снова переехал из деревни в Рим, но все еще боялся диктатора и был озабочен, как бы не повторились проскрипции времен Суллы. Он не умел оценить благородного, примирительного образа мыслей победителя.

Цезарь снова получил диктатуру на год, стал консулом следующего года, пожизненным трибуном и в конце 47 года отправился на войну в Африку, где предводители помпеевской партии – Метелл Сципион, Катон, Лабиен и другие, бежавшие после битвы при Фарсаде – снова собрали, при содействии нумидийского царя Юбы и пропретора Аттия Вара, значительное войско, начальство над которым принял Сципион. У них было 10 римских легионов и 4 нумидийских, много легковооруженных воинов, бесчисленное множество конницы, 120 слонов и, кроме того, значительный флот. В конце декабря 47 года Цезарь отправился на судах в Сицилию с 6 легионами и 2000 всадников, но зимние бури разбили его флот, так что при высадке он имел только 3000 пехоты и 150 всадников. Сходя с корабля при Адрумете, он споткнулся и упал. Сделав вид, что поступил так намеренно, он в ту же минуту воскликнул: «Ты в моих руках, Африка!» Так он обратил дурное предзнаменование в хорошее и успокоил солдат. С небольшим войском ему долгое время пришлось бороться с гораздо более многочисленным неприятелем, а пополнять свои войска он мог только постепенно. Наконец, когда неприятель считал его отрезанным на полуострове, на котором находился укрепленный город Тапс, Цезарь 6 апреля 46 года произвел стремительную атаку и уничтожил все войско неприятеля. Так как помпейцы позволяли себе бесчеловечные жестокости и убивали всякого цезарианца, попадавшего в плен, Цезарь ни просьбами, ни угрозами не мог усмирить ярости своих солдат — даже бросившие оружие были перебиты в схватке. Республиканцы и нумидийцы потеряли до 50 000 человек. Цезарь – только 50 убитыми и несколько ранеными. Юба, Петрей и Сципион после битвы покончили жизнь самоубийством. Лабиен, Вар и другие бежали в Испанию.

Катон с самого начала войны занял Утику. Будучи осажден Цезарем и считая оборону невозможной, он решил умереть, чтобы не пережить падения республики, за которую всегда сражался мужественно и ревностно. Он позаботился о том, чтобы оптиматы, находившиеся вместе с ним, могли сесть на суда и спастись, а сам приготовился к смерти. После ужина, во время которого он живо рассуждал с несколькими своими друзьями о философских предметах, он удалился и, лежа на постели, стал читать сочинение Платона о бессмертии. Заметив, что сын унес его меч, он с бранью стал требовать его назад и в гневе наказал медлившего раба. Сын и друзья вошли к нему в комнату, обняли его и со слезами просили, чтобы он пощадил себя. Он отвечал им упреками и настаивал на своем. Тогда они удалились. Затем он продолжил чтение и спокойно заснул до полуночи. Получив от своего отпущенника Бута уведомление, что отосланные им оптиматы уплыли, он запер двери и пронзил себя мечом. Рана была не смертельна и друзья, услышав, что он упал, пришли к нему и сделали перевязку. Но когда они ушли, он сорвал повязку и истек кровью. Так умер, 49 лет от роду, этот почтенный, благородный человек, отличавшийся твердостью воли и силой патриотизма. Он принял для себя за образец своего предка, Катона Старшего, ревнивого оберегателя нравов доброго старого времени, но ему недоставало силы и здравого, практического ума его предка. Получив известие о смерти Катона, Цезарь пожалел, что не успел простить его при жизни. Друзья Катона похоронили его на берегу моря близ Утики, где впоследствии ему была поставлена статуя. Его обыкновенно называют Катоном Утическим.

В конце июля 46 года Цезарь вернулся в Рим. Победа его теперь казалась полной, и сенат с услужливой преданностью поспешил встретить неограниченного властелина, все еще опасаясь, что Цезарь сбросит с себя маску и начнет мстить своим врагам. Сенат устроил в его честь сорокадневное празднество и дал ему четыре триумфа – над Галлией, Египтом, Фарнаком и Юбой, назначил его диктатором на 10 лет и блюстителем нравов на три года. Ему были даны цензорские права исключать, по своему усмотрению, членов сената и всадников из их сословия и дополнять эти сословия. В августе Цезарь с большим великолепием праздновал в разные дни свои четыре триумфа. Народу было устроено роскошное угощение и розданы подарки. Были устроены разнообразные игры, а солдаты получили большие награды и земельный надел. Еще во время этих праздников Цезарь издал ряд законов для обеспечения спокойствия и восстановления порядка. Одной из наиболее значительных его заслуг стало установление календаря, который из-за произвола и небрежности понтифексов находился в весьма запутанном состоянии. Календарем, названным по его имени юлианским, он занимался сам, так как обладал значительными познаниями в математике и астрономии, но все же большая часть дела была исполнена александрийским математиком Созигеном и писцом Флавием.

В том же году Цезарю снова пришлось идти на войну. После битвы при Тапсе остатки помпеевской партии под начальством Лабиена, Вара и двух сыновей Помпея – Гнея и Секста – бросились в Испанию, где находились мятежные войска Цезаря, и снова заняли там угрожающее положение. Легаты Цезаря просили его явиться лично и ликвидировать опасность. Осенью 46 года Цезарь за 27 дней прибыл в Испанию. Целые месяцы прошли в маленьких стычках, пока, наконец, 17 марта 45 года оба войска не сошлись при Мунде, к северу от Гранады. У помпейцев было 13 легионов, у Цезаря – 80 когорт. Его легковооруженные воины и конница были сильнее, но неприятель имел более выгодную позицию, на крутом холме, перед сильно укрепленной Мундой, что давало ему возможность безопасного отступления. Цезарь, приближаясь к неприятельской боевой линии, остановился и помпейцы отважно бросились вперед на равнину. Произошла ожесточенная схватка. «Смерть! Нет пощады!» – слышалось с обеих сторон.

Цезарь печально смотрел на это кровопролитие, в котором дело должно было решиться не искусством, а личной храбростью и стойкостью сражавшихся, и начинал сомневаться в его счастливом исходе. Его ветераны уже колебались. Тогда он оставил свою лошадь и с обнаженной головой, желая быть узнанным, бросился в передние ряды, воскликнув: «Неужели вы отдадите меня мальчишкам?» Многие пали под его ударами, но и ему смерть грозила со всех сторон. День уже склонялся к вечеру, а схватка все еще продолжалась с одинаковым успехом. Тогда мавританский царь Богуд, сражавшийся в войске Цезаря, без приказания и несвоевременно повел своих всадников с правого крыла в тыл Гнея Помпея. Лабиен, увидя это, отвел свои пять когорт назад. Цезарь воскликнул: «Они бегут!» Его победный клич быстро разнесся по всему войску и испугал помпейцев. Они действительно побежали. 33 000 помпейцев пали, в том числе и Лабиен, и Аттий Вар. Гней, старший сын Помпея, раненый оставил поле сражения и несколько недель спустя был убит. Секст Помпей не участвовал в битве. Цезарь, как говорят, потерял только 1000 убитыми и 500 раненными. Из всех битв гражданской войны это сражение было самое упорное и опасное, так как помпейцы сражались отчаянно, не рассчитывая на милость. Цезарь говорил, что во всех других битвах он сражался за победу, а в этой – за свою жизнь. Но здесь помпеевской партии был нанесен смертельный удар.

В сентябре 45 года Цезарь снова был в Риме, где низкая лесть осыпала его новыми, неслыханными почестями. Еще до его прибытия сенат решил устроить в его честь 50-дневное благодарственное празднество. Затем было решено, что на будущее время на игры в цирке вместе со статуями богов будет привозиться в великолепной колеснице статуя Цезаря, сделанная из слоновой кости, и что другая статуя диктатора, с надписью «Непобедимому богу», будет поставлена в храм Квирина (Ромула), чтобы почтить Цезаря как второго основателя Рима. Неограниченная власть, которой он пользовался фактически, была законно утверждена за ним особыми титулами — он был назначен пожизненным диктатором и судьей нравственности, а так же консулом на 10 лет. Кроме того, он получил право пользоваться титулом императора, как прозванием, и передать его своим потомкам, вследствие чего получил законное право распоряжаться всеми вооруженными силами и государственной казной Рима. Его особа была объявлена неприкосновенной, как особа трибуна. Было дано публичное обещание охранять его безопасность. Толпа сенаторов и всадников служила ему прикрытием и всякий сенатор должен был поклясться, что будет защищать его своей жизнью.

Все распоряжения Цезаря получили силу закона, и чиновники при вступлении в должность должны были давать клятву в том, что не будут действовать против какого бы то ни было из его постановлений. В знак своей высокой должности при всех торжественных случаях он носил, по распоряжению сената, одежду триумфатора. Лавровый венок – украшение триумфатора – он носил постоянно, что должно было быть особенно приятно для него, так как он был плешив. Цезарь восседал в сенате и в суде на высоком золотом кресле, одетый в царскую пурпурную одежду. Ему было дано прозвание «Освободитель» и титул «Отец отечества». Он мог выбивать свое изображение на монетах, что прежде не дозволялось ни одному смертному. В его честь было воздвигнуто множество статуй. День его рождения был общим праздником, месяц, в котором он родился, был назван июлем. Его дом был украшен фронтоном, как храмы. В честь потомка Венеры (род Юлиев производили от Юла, Энеева сына), полубога, каждые пять лет должны были праздноваться игры, на которых жрецы и весталки молились за него. Он был назван Jupiter Julius, а за его кроткое обращение ему и богине Клеменции (Милости) был построен храм.

Цезарь стал единовластным правителем, республика обратилась в ничто, в пустое слово, хотя ее формы большей частью еще оставались в прежнем виде. Республиканские должности сделались пустыми титулами. Цезарь увеличил число этих должностей, чтобы, раздавая их своим друзьям и бывшим противникам, привязать к себе этих людей. На том же основании, а также для того, чтобы уничтожить значение сената, число членов этого учреждения было постепенно увеличено до 900. Ветеранов и безземельный народ Цезарь привлек к себе раздачей земель и основанием колоний. Были воздвигнуты огромные здания, проведены дороги, высушены Понтинские болота. Он приказал собрать и привести в порядок существующие законы и задумал основать большую латинскую и греческую библиотеку под руководством ученого Марка Теренция Варрона. Кроме того, Цезарь занимался приготовлениями к войне с парфянами. Эта война должна была стать возмездием за поражение римского войска под начальством Красса, национальной войной, способной соединить и примирить между собой все партии в государстве. После победы над парфянами он хотел завоевать страны, лежащие по берегам Каспийского и Черного морей до пределов Германии и Галлии. Уже были сделаны все приготовления к его отъезду из Рима и Италии, а войско из 16 легионов и 10 000 конницы отправлено в Азию. Сам император намеревался ехать вслед за ним через четыре дня, но в это время, в мартовские иды (15 марта) 44 года, в сенате на него напала толпа заговорщиков, и он был убит.

Цезарь навлек на себя подозрение в стремлении к царской власти и основанию наследственной монархии. Победив своих врагов, он позволил поставить свое изображение в ряду царских, позволил своим друзьям в близком кругу называть себя царем и даже делать попытки доставить ему этот титул при содействии народа. Чтобы узнать настроение народа, они надели лавровый венок и диадему на статую Цезаря, стоявшую на ораторской трибуне. Трибуны Марулл и Цезетий сняли эту диадему и арестовали виновных, «так как диктатор не желает таких беспорядков». Цезарь жалел только о том, что трибуны опередили его. Когда 26 января 44 года, в день латинского праздника, он торжественно входил в Рим, возвращаясь с Альбанской горы, многие приветствовали его как царя, но народ, вместо того чтобы поддержать эти возгласы, безмолвствовал и роптал. Однако, его друзья не успокоились. В праздник Луперкалий, 15 февраля, когда Цезарь в триумфальной одежде сидел на ораторской трибуне, к нему подошел консул Марк Антоний и хотел возложить на него диадему, но народ не приветствовал его. Тогда Цезарь отклонил этот подарок – и раздался всеобщий крик одобрения. Диктатор объявил, что только Юпитер может называться царем в Риме, и отослал диадему в Капитолий. Конечно, Цезарь сам давал повод к подобным попыткам, но он убедился, что царский титул был по-прежнему ненавистен народу. Поэтому он обратился к сенату, в котором заседало много его ставленников, пытаясь пустить в ход религиозные средства. В Сивиллиных книгах нашли предсказание, что римляне только тогда победят парфян, когда будут иметь царя. Приверженцы Цезаря потребовали в сенате, чтобы ему было дано право носить царский титул вне Италии. Если бы эта цель была достигнута, можно было бы надеяться, что счастливый победитель, вернувшись в Рим, уже не встретил бы отказа в царском титуле. Но на заседании сената 15 марта, на котором этот вопрос должен был решиться, Цезарь был убит.

Тем не менее стремление к царской власти не было единственной причиной смерти Цезаря. Хотя убийцы и говорили, что действуют ради спасения свободы и республики, к преступлению их побуждали и более простые, корыстные мотивы. Недовольные находились и среди самых цезарианцев, и среди пощаженных врагов, считавших себя оскорбленными и униженными. Несмотря на то, что Цезарь обошелся с ними благосклонно, они хотели удовлетвориться местью за то, что диктатор дал им менее того, на что они рассчитывали, и считали унижением для себя быть обязанными врагу. Главным виновником заговора можно считать Кассия Лонгина. Он принадлежал к партии Помпея, был прощен Цезарем, но считал, что Цезарь недостаточно внимательно отнесся к его заслугам в войне с парфянами. Он гневался на то, что другие были посланы наместниками в провинции, а он получил только должность младшего претора в Риме, тогда как старшим претором был сделан молодой человек Марк Брут. Он решил отомстить, свергнув тирана, и стал подыскивать себе помощников.

Кассий нашел много недовольных людей и привлек их на свою сторону, но с тем условием, чтобы и Брут принял участие в этом деле. Брут был человек влиятельный и слыл вторым Катоном. Кассий решил помириться с ним и привлечь его на свою сторону, хотя и завидовал ему, как любимцу Цезаря. Брут не был врагом Цезаря, а потому на него нельзя было подействовать, возбудив в нем обыкновенные страсти. Нужно было внушить ему мысль, что он призван для спасения свободы отечества. И он был, возможно, единственным человеком, в действиях которого можно предполагать эту благородную цель. Чтобы заставить его согласиться на смерть тирана, были пущены в ход различные средства. Ему внушали, что от него зависит спасение отечества и что он не может не исполнить своей высокой миссии. Брут был мечтателем и позволил себя одурачить. Когда он дал заговору свое имя, стало возможным легко привлечь к этому делу еще многих. Их было более 60 человек.

Заговорщики долго не решались относительно выбора времени и места и, наконец, назначили заседание сената 15 марта для исполнения своего плана. Они должны были спешить, так как при столь большом числе среди них мог легко найтись изменник. Утром назначенного дня заговорщики собрались на Марсовом поле около курии Помпея, чтобы ожидать Цезаря. Цезарь долго не являлся, и Децим Брут, бывший его доверенным лицом, пошел к нему в дом, чтобы разузнать о причине его отсутствия, и, если будет нужно, уговорить его идти. Оказалось, что Цезарь остался дома только из-за опасений своей жены Кальпурнии, которой ночью снились беспокойные сны. Он уже поручил своему товарищу Марку Антонию отложить заседание сената до другого дня. Брут стал его уговаривать не оскорблять сенат, собравшийся по его приказанию, и не откладывать заседания из-за женских снов, и что, если уж он верит предсказаниям и снам, то должен, по крайней мере, лично распустить сенат. Цезарь еще колебался, но Брут почти насильно увлек его с собой. Говорят, что по дороге ему было представлено письменное разоблачение заговора, но при множестве просьб, которые ему подавались, он не обратил на это внимания. Когда Цезарь прибыл в сенат, заговорщики в страхе увидели, что Попиллий Лэна подошел к нему и стал говорить с ним весьма настойчиво. Они думали, что он выдает их, и уже решились самоубийством избавиться от ареста, но затем по выражению лица Попиллия поняли, что он о чем-то просит, и успокоились. В то время как другие пошли вслед за диктатором в курию, Требоний остался, чтобы разговором удержать на улице Антония, которого заговорщики опасались из-за его привязанности к Цезарю, его смелости и силы.

Цезарь сел на золотое кресло, и заговорщики окружили его. Тиллий Цимбер выступил вперед и стал просить за своего изгнанного брата. Все поддержали его просьбу, схватили Цезаря за руки, стали целовать его в голову и в грудь, чтобы убедиться, что на нем нет панциря или какого-нибудь спрятанного оружия. Когда он, недовольный их навязчивостью, сделал усилие, чтобы встать, Тиллий обеими руками сорвал у него с плеч тогу. Это был условный знак для нападения. Каска, стоявший позади Цезаря, первый обнажил кинжал и дрожащей рукой нанес ему легкую рану в шею. Цезарь обернулся к нему и, схватившись за рукоятку кинжала, воскликнул: «Несчастный Каска, что ты делаешь?» Тогда все заговорщики бросились на свою жертву и стали наносить удар за ударом так поспешно, что даже ранили друг друга. Цезарь некоторое время защищался, но увидя, что Марк Брут также поднял на него кинжал, горестно воскликнул: «И ты, сын мой?» Он обернул голову тогой и, пораженный 23 ударами, упал мертвым к подножию статуи Помпея. Еще накануне вечером, ужиная у Лепида, на вопрос о лучшем роде смерти он ответил, что самая лучшая смерть – неожиданная.

Заговорщики решили бросить труп тирана в Тибр, имущество конфисковать, а законы и учреждения отменить. Но когда они, совершив убийство, увидели, что сенаторы вместо одобрения в смущении побежали из курии, и что народ также отступился от них, тогда они, испугавшись и не зная, что предпринять, искали убежища в Капитолии. В это время трое слуг Цезаря вошли в опустевшую курию и отнесли к Кальпурнии окровавленный труп своего господина. Пораженная страхом, она побежала в дом консула Марка Антония, верного друга ее мужа, и передала ему частное имущество Цезаря вместе с его бумагами. Впоследствии Антоний воспользовался всем этим, чтобы усилить свое могущество. Чтобы успокоить обе партии, 17 марта сенат при содействии Антония дал амнистию убийцам и вместе с тем утвердил законы и постановления Цезаря. Сенат и аристократия надеялись снова забрать в свои руки управление республикой.

Тогда Антоний начал действовать. Он приказал открыть и прочитать завещание Цезаря, в котором главным наследником назначался его приемный сын Гай Октавий, внук его младшей сестры, но и народу также делались значительные подарки. Этим Антоний настроил толпу против убийц, защищаемых аристократией. При погребении Цезаря дело дошло до восстания. По распоряжению Антония тело Цезаря должно было быть предано сожжению и погребено на Марсовом поле рядом с могилой его дочери Юлии, но на форуме погребальная процессия остановилась, и консул начал произносить надгробную речь. Тело, принесенное чиновными особами, при воплях громадной толпы и цезаревских ветеранов, было опущено на помост, над которым возвышался позолоченный балдахин. Антоний в возбуждающей речи изобразил заслуги и подвиги великого человека, отца отечества, благодетеля народа и указал на преступную неблагодарность убийц и потворство сената, поклявшегося защищать Цезаря жизнью. Он показал окровавленную, разорванную одежду диктатора и велел открыть восковое изображение умершего с 23 ранами и обезображенным лицом. При виде этой фигуры народ, еще прежде прерывавший оратора жалобными возгласами и грозными криками, пришел в буйную ярость. Толпа стала искать убийц, чтобы растерзать их, но они спаслись бегством. Двое вооруженных людей зажгли факелами гроб, стоявший на форуме. Толпа тотчас же стала бросать все, что можно было найти – хворост, столы и скамьи с трибуналов и из лавок, и устроила костер. Мимы, участвовавшие в похоронных играх, стали бросать свои нарядные одежды в пылающий огонь, ветераны побросали туда все свое оружие, женщины и дети – свои украшения. Дом одного ненавистного помпейца, Беллиена, загорелся – и не случайно. Народ, схватив пылающие головни, бросился к домам заговорщиков, но Антоний сумел удержать разыгравшиеся страсти. Он достиг своей цели. Отпущенники Цезаря взяли его прах и похоронили в заранее приготовленной могиле на Марсовом поле.

Таково было погребение Цезаря, послужившее сигналом для новых междоусобных войн, которые были вызваны преступным делом заговорщиков. Заговорщики убили Цезаря в ту минуту, когда, благодаря его богатым талантам, после продолжительных раздоров и страстной борьбы партий стали, наконец, появляться признаки мира и порядка, стремление к примирению враждующих. Начались новые распри, которые должны были решить, какому государю достанется власть над Римом, и в которых прежде всего погибли сами заговорщики.

Гней Помпей происходил из семейства, принадлежавшего к сословию римских всадников и уже около 60 лет считавшегося консульским. После смерти отца, противника Мария, он был вынужден некоторое время скрываться от господствовавших в Риме приверженцев Мария и появился только после смерти последнего, в 86 году.

Преследования марианцев заранее указали молодому Помпею его место среди партий. Когда Сулла после войны с Митридатом вернулся в Италию, чтобы свести счеты с марианцами, Помпей навербовал в Пиценуме, где он был самым богатым землевладельцем, отряд в три легиона для помощи Сулле. Три марианских полководца окружили его тремя лагерями. Но Помпей разбил одного из них, Марка Брута, после чего другие отступили, и победоносно пошел навстречу Сулле, высадившемуся в это время в Брундизии (83 год).

Честолюбивый юноша стремился к отличию и славе. Сулла разгадал его при первой же встрече, когда Помпей вывел на смотр свое прекрасно экипированное войско. Полководец соскочил с лошади и поздравил 23-летнего юношу, честного человека, с титулом императора, т.е. самостоятельного полководца. Неслыханное отличие сделало его безусловно преданным Сулле. Он весьма усердно сражался за Суллу в Италии и оказал ему важные услуги. Чтобы еще более привязать его к себе, Сулла выдал за него свою падчерицу Эмилию.

Когда война в Италии закончилась, бежавшие предводители марианцев стали готовиться к новым сражениям за морем — в Сицилии, Африке и Испании. Помпей, по предложению Суллы, взялся их уничтожить. Сначала он стал готовиться к походу на Гнея Карбона, прибывшего в Сицилию из Африки. Карбон был схвачен и в цепях привезен в Лилибей. Помпей подверг его формальному суду и произнес смертный приговор человеку, некогда избавившему его от преследований марианцев и трижды бывшему консулом. За этот безжалостный суд современники жестоко порицали Помпея, называя его мальчишкой-палачом.

Помпей устроил дела на острове и с флотом из 120 военных и 800 транспортных кораблей переправился в Африку. Там он встретил войско Домиция Меднобородого в союзе с Парбом, нумидийским царем. Меднобородый пал после храброго сопротивления, а Парб бежал, но скоро попал в руки Помпею и был казнен. За несколько месяцев Помпей окончил поход, показав себя, как и всегда, храбрым, способным воином, сражаясь без шлема впереди своих солдат. Но с таким войском, какое было в его распоряжении, самый заурядный полководец мог бы так же хорошо исполнить свою задачу. Победа не доказывала его военных талантов, но Помпей все-таки имел притязания на отличие и славу и помышлял о триумфе, в котором мог бы явиться с блеском как покоритель Африки.

Однако, он неожиданно получил от Суллы приказ распустить свое войско, оставив только один легион, и ждать в Утике своего преемника. В Рим ему пришлось вернуться уже не полководцем, а частным человеком. Лучшие надежды Помпея были разбиты. Сам он не решался на открытое сопротивление, но войско (возможно, по его побуждениям), воспротивилось приказу и, восстав против тирана Суллы, объявило, что не расстанется со своим полководцем. Помпею было позволено оставить при себе армию. Так он возвратился в Италию с войском и был встречен толпой народа как второй Александр. Сам Сулла вышел ему навстречу, дружески протянул руку и громко поздравил с титулом «Великий» (Magnus), перешедшим впоследствии и на весь его род. Но Помпей не удовлетворился этим лестным отличием — он требовал триумфа, вопреки закону и обычаю, по которым триумф давался только исполнявшему ранее или теперь высшие государственные должности. Помпей же был только помощником полководца, легатом диктатора Суллы.

Сулла противился его желанию, говоря, что у него еще не отросла борода, что он еще слишком молод для сенаторства, и если он вступит в город триумфатором, это возбудит против Помпея всех граждан. Помпей не отступал и заметил Сулле, что восходящее солнце имеет больше почитателей, чем заходящее. Диктатор не побоялся такой угрозы «мальчика», но, досадуя на безграничную дерзость, воскликнул: «Ну пусть же будет ему триумф!» Таким образом, Помпей получил триумф двадцати шести лет от роду, как простой всадник, не будучи еще квестором. Чтобы сделать шествие более торжественным, он хотел въехать в город на четверке слонов, но ворота оказались слишком узкими, и пришлось довольствоваться простыми лошадьми. Солдаты также не с особенной радостью участвовали в триумфе — им было досадно, что денежные подарки не соответствовали их ожиданиям.

С этих пор Сулла стал относиться к Помпею весьма холодно. Он понял, что тот действует необдуманно, без плана, руководствуясь лишь честолюбием, и расходится с партией оптиматов, на которую следовало бы опираться. В 79 году Помпей употребил все усилия, чтобы доставить консульскую должность Эмилию Лепиду. Его тщеславие было польщено тем, что он, простой всадник, еще не бывший квестором, может дать государству консула против воли могущественного Суллы. С помощью народа, любимцем которого он уже успел стать, он добился того, что Лепид был назначен консулом на первом месте, тогда как Катул, кандидат, выдвинутый Суллой, получил только второе место. Когда Сулла увидел Помпея, гордо идущего по форуму домой в сопровождении толпы народа, он воскликнул: «Я вижу, молодой человек, что ты радуешься своей победе. Прекрасно и достойно похвалы, что Лепид избран в консулы прежде Катула, негодяй прежде честного человека, чего ты добился у народа; но я посоветую тебе быть настороже, не спать, потому что ты дал меч в руки своему врагу».

Лепид еще при жизни старался унизить Суллу перед народом, а после его смерти в 78 году старался воспрепятствовать его погребению на Марсовом поле и предложил народу проекты законов, уничтожающих учреждения Суллы. При этом он рассчитывал на поддержку Помпея, бывшего до сих пор его союзником, но Помпей, в действиях которого не было никакой обдуманности и последовательности, обратился в другую сторону и вместе с консулом Катулом встал во главе знати с целью противодействовать Лепиду и отстаивать законы Суллы. Лепид собрал в Этрурии войско против Рима, но был побежден Помпеем и Катулом и бежал в Сардинию, где вскоре и умер.

После победы над Лепидом Катул потребовал, чтобы Помпей распустил свое войско, но тот под разными предлогами оставался с войском недалеко от Рима, ожидая, что ему будет поручено вести войну с Серторием в Испании. Серторий один из всех марианцев оставался еще непобежденным и причинял господствующей в Риме партии немало хлопот. Сенат затруднялся с выбором полководца, который мог бы потягаться с Серторием, а Помпея не хотели снова сделать главнокомандующим, боясь диктатуры. Наконец, Луций Филипп заявил в сенате, что нет другого средства, как послать в Испанию Помпея, но что он едва ли может и хочет действовать в другой должности, кроме должности проконсула. «Проконсула? – спросил один сенатор. – Частное лицо, всадник?» – «Да, – отвечал Филипп, – ведь он пойдет не за одного, а за двух консулов». Предложение было принято.

Так в 76 году Помпей отправился в Испанию с 30 000 пехоты и 1000 всадников, чтобы вместе с Метеллом вести войну против Сертория. Здесь он впервые имел своим противником способного полководца, и Серторий был побежден не Помпеем и Метеллом, а мятежом собственного войска. Только когда он пал от кинжала убийцы и во главе войска встал неспособный Перперна, победа легко далась Помпею и Испания была снова подчинена римлянам. Метелл после смерти Сертория успокоился и предоставил окончание войны Помпею. Помпей снова начал превозноситься своими успехами и представлять себя единственным человеком, сумевшим умиротворить Испанию. На монетах, которые он приказал выбить своему легату Публицию, Испания подает ему пальмовую ветку, а надпись на трофеях, поставленных им в Пиренеях, на границе между Испанией и Галлией гласила, что он покорил 876 городов от Альп до самых крайних пределов Испании.

Пока Помпей и Метелл сражались на западе, а Лукулл – на востоке государства, восстание, вспыхнувшее в 73 году среди рабов и гладиаторов, привело Италию на край гибели. Количество рабов в римских провинциях, особенно в Италии и Сицилии, с течением времени несоразмерно увеличилось, и эта многочисленная толпа составляла опасный класс общества. Восстания рабов происходили во многих частях государства, и римлянам уже дважды приходилось вести со своими рабами кровопролитную войну в Сицилии (135-132 и 102-100 годы). В Италии во время политической неурядицы в массах рабов накопилось так много недовольства, что из-за незначительного повода возникла большая и опасная война. В 73 году в Капуе несколько рабов бежало из гладиаторской школы Лентула Батиата. Во главе их встали два кельта, Крикс и Эномай, и один фракиец, Спартак. Они бросились к Везувию в количестве 74 человек. Однако, количество это скоро значительно увеличилось. Посланный против них отряд в 3000 человек был рассеян и бежал, оставив свое оружие. В Лукании они разбили претора Вариния с двумя легионами и захватили его лагерь. После этого к ним стали стекаться рабы из Южной Италии, доведя количество восставших до 40 000 человек, и скоро открытая местность всей Южной Италии и немало городов были в их руках.

Чтобы потушить пожар, грозивший распространиться по всей Италии, в следующем году против бунтовщиков были посланы оба консула. Войско под начальством Крикса было уничтожено в Апулии претором Аррием, помощником консула Геллия, но Спартак, храбрый воин и способный полководец, весьма удачно сражался в Апеннинах и в Верхней Италии. Один за другим терпели от него поражение консулы и преторы. Спартак был предусмотрителен и знал, что со своими непокорными разбойничьими шайками он не сможет долго сопротивляться римской республике, и потому хотел перейти через Альпы, чтобы дать себе и своим воинам возможность вернуться на родину, но шайки, падкие на добычу, хотели сначала разграбить Италию. Он повел их назад и сначала пошел к Риму, но затем, по желанию своего войска, свернул в окрестные области для грабежа.

Потерпев поражение, римляне поручили командование в походе против рабов претору Марку Крассу, показавшему себя при Сулле способным полководцем, и дали ему восемь легионов. Он подчинил распущенных солдат дисциплине, приказав казнить каждого десятого из отряда, бежавшего от разбойников, побросав оружие. В ближайшем сражении он разбил Спартака и принудил его отступить через Луканию в Рециум, откуда тот рассчитывал переправиться в Сицилию на кораблях пиратов. Пираты взяли условленную цену, и когда имущество войска рабов уже было частично на их кораблях, вероломно ушли. Красс заградил Бруттийский полуостров, на котором стоял Спартак, валом от моря до моря, но Спартак в темную зимнюю ночь прорвался сквозь линию укреплений и ушел в Луканию. Здесь среди рабов начались разногласия. Кельты и германцы, избрав собственного вождя, отделились от Спартака и были поодиночке уничтожены Крассом. Войска принудили Спартака идти в Апулию и вступить в решительное сражение с Крассом. В битве он пал геройской смертью. С ним пали храбрейшие из его воинов. Остальные рассеялись, и отдельные шайки были уничтожены или захвачены в плен и умерли смертью рабов – на кресте. По дороге из Капуи в Рим было поставлено 6000 крестов с распятыми рабами.

Так Крассом в 71 году была окончена война с рабами. 5000 рабов, бежавших из последнего сражения, поспешили в верхнюю Италию, чтобы оттуда спастись за Альпами. Их встретил и разбил Помпей, возвращаясь со своим войском из Испании. Затем он объявил сенату, что Красс победил рабов, а он уничтожил войну в корне. Народ поверил ему и охотно стал повторять его хвастливые слова. Но высокомерие Помпея должно было оскорбить Красса, так как Помпей, пользуясь незначительной удачей, старался лишить его заслуженных лавров. Между Помпеем и оптиматами со времени войны с Серторием начались пререкания. Он упрекал сенат в том, что ему не оказали достаточной поддержки в Испании, а оптиматы завидовали ему и опасались человека, так высоко поднявшегося из сословия всадников.

Чтобы иметь поддержку против сенатской партии, Помпей оставался во главе преданного ему войска и, стоя перед воротами Рима, требовал для своих солдат надела земли, для себя – триумфа и консульства на следующий год. Оба этих требования были противозаконны. Консулом мог стать только тот, кто прошел лестницу почетных должностей, начиная с квестуры, а Помпей еще не был даже квестором. Триумф же мог быть дан только тому, кто занимал высшую должность в государстве. Чтобы достичь своей цели, Помпей, бывший до сих пор опорой сенатской партии, вступил в союз с демократами. Так же и Красс, все еще находящийся во главе своей армии и, подобно Помпею, больше думающий о себе, чем о государстве, счел за лучшее подавить свое недовольство Помпеем и перейти на его сторону. Такому союзу сенат не мог противиться и согласился назначить обоих возмутившихся полководцев консулами на следующий, 70 год, дать Помпею триумф и наделить его солдат землей.

1 января 70 года Помпей и Красс вступили в должность консулов и отправились в Капитолий, чтобы исполнить свою первую обязанность – молитву и жертвоприношение. Оба консула старались приобрести расположение народа: Помпей – удовлетворяя страсть толпы к зрелищам и предлагая благоприятные для народа законопроекты, Красс – первый богач в Риме – щедро наделяя народ хлебом и съестными припасами. Но Помпей все-таки затмил своего товарища, так что тот снова стал склоняться на сторону сената и соперничать с Помпеем. Помпей снискал себе благосклонность народа тем, что восстанавливал учреждения, существовавшие до Суллы. Он восстановил полную власть трибунов, отнял у сената исключительное право суда, так что с тех пор только одна треть судей стала выбираться из сенаторов, а остальные две трети – из сословия всадников. Цензуру, отмененную Суллой, Помпей также восстановил. В цензоры были выбраны Лентул и Геллий, два человека, которые во время войны с рабами в 72 году были лишены сенатом начальства над войсками за свои дурные распоряжения. Находясь в полном распоряжении могущественного Помпея, доставившего им такую важную должность, они стали мстить сенату строгой люстрацией и вычеркнули из списка сенаторов не менее 64 человек.

Помпей обещал распустить свое испанское войско после триумфа, но не сдержал слова — войско так и стояло перед городом, служа ему поддержкой в государственных реформах. Красс также не распускал своего войска. Казалось, что один из двух полководцев, Помпей в союзе с демократией или Красс в союзе с сенатской партией, создаст для себя военную диктатуру, какую создал Сулла. Больше шансов имел Помпей, на которого толпа смотрела как на будущего повелителя государства. Но ни сенат, ни народная партия не хотели такого поворота. Так как Помпей отказывался распустить войско, не доверяя Крассу, люди народной партии, среди которых важнейшую роль играл Цезарь, попытались уговорить Красса сделать первый шаг к примирению и так обезоружить Помпея. Красс должен был перед всеми протянуть своему товарищу руку в знак примирения и лестью отнять у этого тщеславного и недальновидного человека орудие его силы. Красс подошел к нему, взял за руку и заговорил с ним, а затем сказал народу: «Сограждане, я думаю, что я не сделал ничего бесчестного и унизительного, если первый уступил Помпею, которого вы почтили титулом Великого еще в то время, когда он был безбородым юношей, и который получил два триумфа, еще не будучи членом сената». Помпей не мог отказаться от примирения и незадолго до окончания своего консульства распустил свое войско, которое уже не имел предлога держать. Сложив с себя консульство, он посчитал унизительным для себя принять в управление провинцию и в 69 и 68 годах оставался в Риме частным лицом. Он жил уединенно и лишь изредка показывался народу, всегда в сопровождении большой свиты, стараясь придать себе важный вид знатного человека. Так, с гордой самоуверенностью, он выжидал нового почетного назначения. Это случилось скоро.

Пиратство на Средиземном море было делом обычным, но в первые десятилетия 1 века до н.э. дошло до ужасающих размеров. Корсары образовали подобие государства с особым духом и с прочной организацией, желая разделить с римлянами господство над миром. Они называли себя киликийцами, поскольку многие из них принадлежали к этому племени, но своих представителей среди этого сообщества имели все народы, жившие на берегах Средиземного моря. Здесь находили пристанище притесняемые или разоренные жители римских провинций, особенно из азиатских стран, бежавшие приверженцы различных побежденных партий и искатели приключений всякого рода.

Римляне неоднократно посылали флот для уничтожения пиратов. Но каждый раз после его ухода разбой начинался снова и с еще большей силой. Дело становилось час от часу хуже и невыносимее. Даже легионы ждали зимы, чтобы перебраться через море, не подвергаясь опасности. Государственное управление расстроилось, денежные посылки наместников и сборщиков податей попадали в руки пиратов, торговцы лишились прибыли, пошлины стали уменьшаться, прибрежные поля не обрабатывались, подвоз хлеба в Италию и в Рим был отрезан. Такому положению дел необходимо было положить конец.

В 67 году трибун Авл Габиний выступил (возможно, по воле Помпея) с предложением выбрать из бывших консулов для усмирения морских разбойников главнокомандующего с неограниченной консульской властью, без ответственности, на три года. Предоставить ему верховную власть над всем Средиземным морем и берегами на протяжении десяти миль от моря вглубь страны. Он должен будет избрать из сената 15 подчиненных ему полководцев с преторской властью и будет иметь право брать из государственной казны и провинциальных казначейств столько денег, сколько ему будет угодно. Ему будут даны 200 кораблей с полномочием набрать самому требуемое число солдат и матросов. Народ принял это предложение с восторгом, потому что дороговизна почти довела его до голода. Тотчас же было указано на Помпея как на человека, которого следует избрать для выполнения этой задачи. Но сенатская партия была против Помпея — она боялась предоставить такую большую власть человеку, который уже два раза заставлял делать себе уступки, находясь во главе войска.

На другой день, когда началось голосование, Помпей, чтобы казаться беспристрастным, удалился из города в свою деревню Альбанум. Когда закон был принят народным собранием, Помпей вернулся в Рим и народ принял его с восторгом. При громадном стечении горожан он совершил жертвоприношение и в новом собрании, при помощи Габиния, добился того, что народ, в благодарность за готовность Помпея служить ему, придал своему постановлению еще более широкие размеры. В распоряжение Помпея было предоставлено 500 кораблей, 120 000 человек пехоты, 5000 конницы и 24 помощника полководца вместе с двумя квесторами. «В тот же самый день благодаря надежде, пробудившейся при одном имени этого человека, хлеб, после крайнего недостатка, внезапно подешевел до такой степени, как этого можно было ожидать только после богатейшей жатвы во время продолжительного мира».

Помпей блистательно оправдал ожидание народа — ни в одной из своих войн он не обнаруживал таких способностей и такой деятельности, как в войне с морскими разбойниками. Впрочем, он обладал такой властью, которая могла сокрушить все. Вся война продолжалась не более трех месяцев и была скорее облавой, чем настоящей войной, так как пираты не решались вступать в сражение и, не имея возможности спасаться бегством, большей частью сдавались вместе со своими кораблями, женами и детьми. Так как Помпей щадил покорившихся и обращался с ними мягко, они указывали ему разбойничьи притоны в горах, что избавило его от продолжительной и опасной войны. Пиратство было уничтожено. Пленные пираты были поселены в разных местах: лучшие – в городе Содой, в Киликии, получившем имя Помпейополиса, другие в Адане, Мадле и Эпифании, так же в Киликии, остальные – в Димэ, в Ахаии и в Калабрии.

В то время когда Помпей был еще занят наведением порядка в южной части Малой Азии, городские общины острова Крит отправили к нему послов с просьбой принять их под свое покровительство, так как они надеются, что он обойдется с ними лучше, чем проконсул Метелл, который уже второй год успешно ведет войну на острове, но обращается с покоренными жителями весьма жестоко. По закону Габиния власть Помпея распространялась, конечно, и на Крит, но Метелл еще с прошлого года вел здесь самостоятельную войну, не принадлежа к легатам Помпея и почти уже окончил покорение острова. Он мог требовать, чтобы Помпей воздержался от вмешательства в критские дела. Но честолюбие Помпея нашло новый удобный случай пожать там, где он не сеял. Он принял критян под свое покровительство и послал на остров своего легата Октавия, чтобы запретить Метеллу вести войну и принять взятые им города. Так как Метелл не послушался приказа Помпея и продолжал осаждать и брать города, Октавий призвал сюда стоявшего в Ахайи легата Помпея, Корнелия Сизенну, с войском, и между войсками Метелла и Помпея началась настоящая война. Можно было опасаться междоусобицы, но Помпей прекратил раздор, за который многие его порицали, так как уже рассчитывал, что его пошлют на место Лукулла против Митридата.

Благодаря быстрому окончанию войны с морскими разбойниками слава Помпея и расположение к нему народа чрезвычайно увеличились. Народ боготворил его, как величайшего своего благодетеля, и считал способным на всякий подвиг. Было известно, что Помпей хотел получить начальство в войне с Митридатом и Тиграном, и народ был готов поручить ему эту войну в уверенности, что великий полководец быстро справится с азиатскими делами. Лукулл из-за мятежа своих солдат потерял все, что было им приобретено с такой славой. Его многочисленные враги в Риме, друзья Помпея, унижали его и выставляли Помпея единственным человеком, который в состоянии поправить дело. И вот, в начале 66 года, трибун Манилий, подстрекаемый Помпеем, выступил перед народом и предложил закон, по которому Помпей, стоявший на зимних квартирах на южном берегу Малой Азии, должен был получить место главнокомандующего в войне с Митридатом и Тиграном с неограниченной властью над войском и флотом на Востоке и с правами наместника не только в провинциях Азии, Вифинии и Киликии (вместо Лукулла, Глабриона и Марция Рекса), но и во всех других областях Азии до самой Армении.

Хотя аристократия и была убеждена в том, что с Лукуллом поступают несправедливо и неблагодарно, так как ему, лишившись заслуженного почета, придется уступить свое место преемнику не для войны, а для триумфа, но большинство было против этого закона, главным образом из боязни, что Помпею будет предоставлено слишком много власти, что может стать опасным для свободы. Однако во время восторженного народного голосования в пользу Помпея никто из них не решился противоречить народу, за исключением Катула и Гортензия. Последний заметил, что если возложить все на одного человека, то Помпей наиболее достоин этого, но возлагать все на одного нельзя. Катул напомнил, что не следовало бы отступать от примера и постановлений предков, но видя, что его речь не имеет успеха, окончил ее гневным восклицанием, обращаясь к сенаторам: «Так бегите же, как предки ваши, в горы и скалы, чтобы спасти свободу!» Закон поддерживали многие влиятельные люди, как, например, претор Цицерон и друг народа Юлий Цезарь. Трибы единогласно одобрили этот закон.

Когда Помпей получил известие о решении народа и поздравления от окружавших его лиц, он сделал вид, что такая честь ему в тягость. С печальным лицом он стал жаловаться на своих врагов, которые не перестают навязывать ему новые труды, в надежде, что он когда-нибудь не вынесет их тяжести. Слышавшие эти жалобы хорошо понимали, как следует смотреть на них. Самое страстное желание Помпея было исполнено. Он тотчас же перешел через Тавр, чтобы пожать там, где посеял Лукулл. Он двинулся против Митридата, который сначала просил мира, но затем, когда ему было предложено сдаться и выдать перебежчиков, решился биться не на жизнь, а на смерть. Силы Митридата, как и Тиграна, были сломлены Лукуллом. Не давая сражения, он отступил перед Помпеем и ушел из своей земли. В Малой Армении, недалеко от Евфрата, он был настигнут римлянами ночью, в одном проходе, почти на том самом месте, где Помпей потом основал Никополь (Город Победы). Митридат потерял все свое войско и остался один, с тремя спутниками, после чего удалился в Колхиду, где и перезимовал в Диоскурии.

Помпей не преследовал бежавшего Митридата, но вторгся в Армению, куда призвал его Тигран Младший, восставший против своего отца. Царь Тигран, видя, что его сыну и Помпею сдается город за городом, без войска, со своими друзьями отправился к Помпею просить мира. Когда он приблизился к римскому лагерю, стоявшему в 16 000 шагов от Артаксаты, все его спутники разбежались, и он поехал в лагерь один, без пурпура, только с высокой тиарой на голове и с царской повязкой. Здесь ликторы приказали ему спешиться, так как обычай никому не дозволял въезжать в римский лагерь на лошади. Явившись к Помпею, он, царь царей, снял с себя диадему, чтобы положить ее к его ногам и преклониться перед ним по азиатскому обычаю. Но Помпей не допустил его до такого унижения, снова возложил на него диадему и повел его в палатку. Здесь он указал ему место рядом с собой, а по другую сторону полководца сидел Тигран Младший, сердясь на то, что его отца еще признают царем.

Помпей решил, что царь должен удержать за собой Армению, но отдать сыну Софену и Гордиену. Остальные страны, завоеванные Тиграном, – Финикию и часть Киликии, Галатию и Каппадокию – он должен уступить Риму и заплатить 6000 талантов контрибуции. Этим решением царь был так доволен, что, кроме 6000 талантов, заплатил еще и большую сумму для раздачи солдатам. Но молодой Тигран ожидал для себя большего. Он не мог скрыть своего неудовольствия, и когда Помпей пригласил его к столу, отвечал, что для такой чести он не нуждается в Помпее и найдет то же самое у каждого римлянина. Так как он позволял себе еще и тайные происки и преследовал отца, Помпей приказал заключить его в оковы и потом взял с собой в Рим, чтобы вывести его в триумфе.

Часть своих войск Помпей оставил между Евфратом и Араксом, а сам вышел из области Артаксаты к северу и расположился на зимовку около реки Кира (теперь Кура), на юго-восточной границе Кавказа. Это обеспокоило соседние кавказские народы. Албанцы под начальством князя Оройза совершили набег на римский зимний лагерь, но были отбиты. В это время Митридат с войском пробрался по восточному и северному берегу Черного моря в основанное им Боспорское царство, где низложил своего сына Маха, перешедшего к римлянам, и принудил его к самоубийству. Идти вслед за царем через Кавказ для Помпея было слишком затруднительно и опасно. Он оставил Митридата в покое и, под предлогом восстания албанцев в тылу, вернулся к нижнему течению Киры. По дороге он покорил албанцев и заключил с ними, а также с иберами и другими кавказскими племенами договор, по которому они стали зависимы от Рима.

Летом 64 года Помпей отправился в Сирию, которая находилась в безнадежном состоянии. Царствующий дом Селевкидов вследствие постоянных споров из-за престола утратил свое могущество и значение. Между Евфратом и Средиземным морем теперь бесчинствовали князья арабских племен вместе с мелкими разбойниками. Только иудеи, освободившиеся в 167 году из-под власти сирийских царей, старались приобрести себе политическое могущество. Но внутренние религиозные и политические разногласия между фарисеями и саддукеями привели к кровопролитным междоусобицам, которые истощали силы нации. Помпей прибыв в эту страну, встал на сторону фарисеев и приказал, чтобы царская власть была отменена и снова восстановлена древняя власть первосвященников. Фанатичные приверженцы царя удалились на скалу Иерусалимского храма и упорно держались там в продолжение трех месяцев. В одну из суббот храм был взят Помпеем, и те, что избежали смерти от меча солдат, окончили свою жизнь под топорами ликторов. Страна сделалась зависимой от римлян и должна была платить дань. Помпей сильной рукой положил конец беспорядкам и разбоям во всей Сирии. Дом Селевкидов был объявлен лишенным престола и Сирия стала римской провинцией.

В 63 году во время похода на Петру, главный город набатеев в Аравийской пустыне, Помпей получил известие, что Митридат умер. Из-за восстания своего сына Фарнака он сам лишил себя жизни. Боспорское царство досталось Фарнаку, который в своем письме заявлял, что вступает на престол для себя и для римлян. Фарнак отослал труп отца в Понт к Помпею, который приказал похоронить его в царских гробницах Синопа. Со смертью Митридата война в Азии закончилась. Помпей употребил оставшееся время на устройство восточных дел, пользуясь своим полномочием в Малой Азии.

Распорядившись судьбами народов и государей Востока, Помпей осенью 62 года стал готовиться к возвращению со своим войском в Италию. В Риме ожидали покрытого славой полководца, которому, во главе преданных ему войск и при расположении народа, было бы не трудно сделаться самодержавным. Все видели, что Помпей старался удержать за собой военную власть в Италии, вероятно для того, чтобы доставить себе постоянную диктатуру. Каково же было всеобщее удивление, когда Помпей, высадившись в Брундизиуме, распустил свое войско и в начале 61 года поехал в Рим как частный человек. Как ни сильно желал он власти, у него не было смелости для открытого нарушения законов. Свой триумф он отпраздновал 29 и 30 сентября в 46-й год своего рождения, и без войска. Теперь он в третий раз входил в Капитолий как триумфатор, как завоеватель Азии, тогда как раньше он праздновал победы над Африкой и Испанией или, как ему было приятно слышать, над Европой.

Большое количество вывезенных напоказ сокровищ пришлось оставить, хотя процессия шла два дня. На досках, которые несли впереди, были написаны имена покоренных народов и стран: Понт, Армения, Каппадокия, Пафлагония, Мидия, Колхида, иберы, албанцы, Сирия, Киликия, Месопотамия, Финикия, Палестина, Иудея, Аравия, наконец – морские разбойники. Там же было написано, что он взял 1000 крепостей, около 900 городов и 800 кораблей, основал 39 городов, увеличил дань с 50 до 85 млн. драхм и обогатил казну на 20 000 талантов. Тут же вели пленников, в числе которых, кроме начальников пиратов, были: молодой Тигран с женой и дочерью, супруга царя Тиграна, Аристобул, царь иудейский, сестра, пять детей и несколько скифянок – жен Митридата, заложники от иберов, албанцев и царя Коммагены. В конце процессии ехал сам триумфатор на колеснице, украшенной драгоценными камнями, в одежде Александра Великого, с которым охотно позволял себя сравнивать.

Блеск этого триумфа очень льстил его тщеславию, но не имел для него никакой реальной выгоды. Он желал прежде всего, чтобы сенат утвердил его распоряжения в Малой Азии, назначил его вторично консулом и согласился на раздачу земель, обещанных Помпеем своим солдатам. Но сенатская партия, особенно Катул, Катон, Лукулл, Метелл Критский, ставила ему всевозможные препятствия и отказалась исполнить его требования, поэтому он, не имея ловкости в борьбе политических партий, решил подкупом доставить своим друзьям должности, чтобы они держали его сторону. Но сообщники оказались столь же неспособными, как и он сам. В это время с ним сблизился Гай Юлий Цезарь, ловкий и энергичный предводитель народной партии, который и прежде оказал Помпею несколько услуг, хотя всегда имел в виду свои собственные интересы. Он только что вернулся из Испании, которой управлял после своей претуры, и хлопотал о консульстве на 59 год. Помпей должен был помочь ему добиться этой должности, а взамен этого Цезарь обещал, что, сделавшись консулом, он добьется утверждения распоряжений Помпея в Азии и поземельного надела для его ветеранов.

После того как Цезарь огромным большинством голосов был избран консулом, он постарался примирить между собой Помпея и Красса и соединить их вместе с собой в один союз. Красс был человек обыкновенного ума и образования, но, благодаря своей деятельности, приобрел огромное богатство и важное значение в государстве. С самых юных лет все его мысли были направлены на приобретение средств, хотя и не всегда честным способом. Особенно отлично он сумел воспользоваться временем проскрипций Суллы, став первым богачом в Риме. Незадолго до своей смерти, несмотря на огромные расходы, обыкновенно говаривал, что никто не может назваться богатым, если не в состоянии содержать войско на проценты со своего капитала. Цезарь часто пользовался для своих целей Крассом и его деньгами и теперь также нуждался в нем. Чтобы из-за дружбы с одним не сделаться врагом другого, он обоих помирил. Он убедил их, что при их взаимной вражде могут возвышаться только люди незначительные, вроде Цицерона, Катона и Катула, но они, заключив между собой мир и дружеский союз, могли бы забрать все государство в свои руки. Таким образом, эти три человека втайне заключили союз с намерением не допускать, чтобы в государстве произошло что-либо неприятное для кого-либо из них. Это был первый триумвират, при основании которого каждый надеялся с помощью двух других достичь единовластного господства, но который делал Помпея и Красса лишь орудиями в руках далеко превосходившего их умом Цезаря.

Цезарь, сделавшись консулом, исполнил обещание, данное им Помпею. Он выхлопотал утверждение распоряжений Помпея в Азии и аграрного закона в пользу его ветеранов. Благодаря любезности Цезаря между двумя союзниками мало-помалу установилась дружба, которую они закрепили родственным союзом. Помпей женился на любимой дочери Цезаря, Юлии, которой тогда было 23 года, и до самой ее смерти жил с ней счастливо. Когда Цезарь в 58 году отправился в качестве проконсула в свою провинцию Галлию, Помпей остался в городе, чтобы охранять интересы союза. Но оба они еще раньше позаботились удалить из города своих опаснейших противников – Цицерона и Катона. Катону было поручено присоединить к римской республике царство Кипрское, а Цицерон был удален в изгнание под тем предлогом, что действовал незаконно при подавлении заговора Катилины.

С тех пор как Цезарь удалился в Галлию, Помпей не играл никакой видной роли. Он почти совершенно удалился от общественной жизни, не имея уже поддержки ни в сенате, ни в народе, и жил преимущественно в своей усадьбе Альбанум. Красс же давно отделился от Помпея и стал действовать против него вместе с вожаками черни. Цезарь помирил обоих товарищей и возобновил свой союз с ними. Он заключил с ними договор, в котором условился, что оба они на следующий год сделаются консулами и получат провинции и войско, и обещал употребить все свое влияние на народ в их пользу и послать в Рим на выборы многих из своих солдат. Сам он обеспечил для себя продолжение срока своего наместничества еще на пять лет и выдачу жалованья своим войскам.

Когда Помпей и Красс заявили о своем желании сделаться консулами, все другие соискатели уступили им, кроме Домиция Меднобородого, которого уговаривал и ободрял Катон, убеждая его, что здесь дело идет не столько о борьбе за консульство, сколько о борьбе за свободу против тирании. Но Помпей не допустил Домиция даже на форум, послав против него вооруженный отряд, который перебил шедших перед ним факелоносцев и рассеял остальных. Катон, защищая Домиция, был ранен в правую руку и последним оставил место стычки. Красс и Помпей были избраны в консулы. Катон, честный и настойчивый защитник свободы, стал хлопотать о преторстве, чтобы иметь возможность препятствовать насилиям консулов, но его противники сумели и здесь устранить его, добившись назначения трибуном преданного им Гая Требония. Последний представил народу проект закона, по которому консулам должны быть предоставлены Сирия и обе Испании с полномочием по собственному соображению вести войну и усиливать свои войска и провел этот проект, насильно удалив Катона с ораторской трибуны и силой оружия заставив замолчать не соглашавшихся с ним трибунов.

Во время своего консульства Помпей открыл построенный им на Марсовом поле большой театр. Этот первый театр в Риме был назван по имени Помпея. В нем могло поместиться 40 000 человек, и все было устроено красиво и роскошно. Торжество открытия продолжалось несколько дней и дало Помпею желаемый случай блеснуть своим царским богатством. Театральные представления возбуждали удивление не столько искуством, сколько разнообразием зрелищ и массами действующих лиц. В одной пьесе являлся бесконечный ряд мулов, в другой происходили сражения целых отрядов пехоты и конницы. Затем был устроен бой атлетов и гладиаторов и, наконец, цирк, в котором в продолжение пяти дней происходила различная охота на зверей. При этом было затравлено 500 африканских львов, 18 слонов и 410 пантер.

По окончании срока своего консульства Красс удалился в свою провинцию Сирию, где в надежде на приобретение еще больших богатств начал войну с парфянами, но в 53 году был завлечен в пустыню, разбит наголову при Каррах и во время бегства убит. Помпей, окончивший свое консульство, предоставил свою провинцию Испанию в управление своим легатам и под предлогом надзора за подвозом хлеба в столицу остался вблизи от Рима. Смерть жены Юлии летом 54 года разорвала личную связь между Помпеем и Цезарем, а со смертью Красса столкновение между ними сделалось более возможным, поскольку ни тот ни другой уже не опасался, что противника поддержит третий. Внешне они еще находились в хороших отношениях, но каждый из них уже обдумывал способы сокрушить другого, так как разделение власти было несовместимо с их честолюбием.

Помпей снова стал сближаться с сенатской партией, видевшей в нем своего защитника против Цезаря, могущественного и опасного предводителя народной партии, и всеми силами старался увеличивать анархию на римском форуме и улицах, в надежде, что притесняемый сенат возложит на него диктатуру. В 53 году он отдалил выборы консулов до 7-го месяца, а в следующем году, из-зи беспорядков, вызванных убийством Клодия шайкой Милона, ему удалось добиться своего избрания если не в диктаторы, то в консулы, для восстановления порядка в государстве. Причем избран он был один, без товарища, и только на последние пять месяцев года взял себе в товарищи своего тестя Метелла Сципиона. Во время этого консульства он провел много законов, направленных против Цезаря, а именно: чтобы никто из отсутствующих не мог заочно хлопотать о консульстве и чтобы никто не мог получать наместничества менее, чем через пять лет после ухода из государственной службы. Перед этим, правда, он устроил так, что его собственное наместничество в Испании было продлено еще на пять лет, а ему самому дано полномочие усилить свое испанское войско двумя легионами и брать и государственной казны для раздачи жалованья по 1000 талантов ежегодно. Когда Цезарь при помощи своих друзей воспротивился принятию первого из этих законов Помпей оказался настолько слабым, что стал утверждать будто бы Цезаря не исключили из этого постановления по забывчивости, и устроил так, что его сопернику был предоставлено требуемое им преимущество.

1 марта 50 года консул Клавдий Марцелл, ярый противник Цезаря, пустил на голосование в сенате вопрос об отозвании Цезаря из провинции и из войска. Трибун Курион, которого Цезарь подкупил уплатив его громадные долги, потребовал, чтобы и Помпей отказался от Испании и своего войска, чем помешал окончательному решению дела. Помпей же, находясь в Кампании, делал вид, что мало заботится об этом важном споре. Он даже писал в сенат, что готов сложить с себя должность, возложенную на него без его согласия, и впоследствии сказал то же самое в Риме, прибавив, что его друг и родственник Цезарь, вероятно, также охотно удалится на покой после продолжительных и трудных походов. Курион разгадал его хитрость и потребовал, чтобы он удалился от дел раньше Цезаря. Помпей в гневе удалился в свой сад перед Римом и придумал план ослабления военной силы своего противника. По его совету консул Марцелл предложил, чтобы Цезарь и Помпей отдали по одному легиону на войну с парфянами. Когда сенат согласился на это предложение, Помпей потребовал у Цезаря свой легион, который он дал ему раньше, так что Цезарю пришлось отдать два легиона. Он повиновался и отпустил легионы с большими подарками.

Вскоре после этого в сенате снова был поставлен вопрос об отозвании Цезаря. Так как Курион настаивал на том, что и Помпей должен оставить свою должность вместе с Цезарем, консул Марцелл в гневе встал и воскликнул, что он не может спокойно сидеть и слышать такие речи, видя, что 10 легионов идут сюда через Альпы и что хотят удалить единственного человека, который может выступить против них на защиту отечества. Он прекратил заседание, и так как слух, что Цезарь идет на Рим, подтверждался, Марцелл вместе с консулами, избранными на следующий, 49 год, поспешил к Помпею и вручил ему меч, требуя защищать отечество и предоставляя ему набрать новые войска по желанию. Помпей принял это предложение, а Курион, сложив свою должность и опасаясь за свою личную безопасность, поспешил к Цезарю, который в последнее время постоянно держался вблизи Италии и в эту минуту стоял с 5000 пехоты и 300 всадников в Равенне, крайнем городе своей провинции.

Цезарь, хотя и решившийся уже начать войну, постоянно показывал миролюбивые намерения, чтобы представить войну со своей стороны только мерой крайней необходимости и иметь возможность стянуть свои войска по эту сторону Альп. Теперь же, когда разрыв сделался неизбежным, он быстро и смело перешел в наступление, не давая неприятелю собраться с силами, хотя имел в это время только один легион. Переходом через реку Рубикон он начинал войну против своего отечества и делался государственным изменником. Весть об этом произвела в Риме величайшее смятение. Сенат поспешно отправился к Помпею. Помпей же в своей гордой уверенности не позаботился о самых необходимых приготовлениях к обороне. Тем, кто делал ему по этому поводу замечание, он с усмешкой отвечал, что они могут быть спокойны, что ему стоит только топнуть, и из земли явятся отряды пехоты и конницы по всей Италии. Претор Фавоний с горькой насмешкой просил его топнуть ногой, чтобы вызвать обещанные войска.

Помпей колебался, не зная, что делать, и не мог прийти к какому-либо твердому решению. Наконец, он сделал распоряжение, чтобы все члены сената следовали за ним, добавив, что всякого, кто останется, он будет считать сторонником Цезаря, и вечером уехал из города. Таким образом, город был оставлен и правительство перевело свою резиденцию в Капую. Но Помпей стал подумывать, как бы перебраться в восточные провинции, где он пользовался большим почетом и надеялся найти богатые средства для войны. Цезарь же действовал с ужасающей быстротой. Город за городом сдавались ему без сопротивления, а войско быстро увеличивалось наборами, громадным числом перебежчиков и подкреплениями из Галлии. За 60 дней Цезарь завладел всей Италией. Так как у него недоставало кораблей, чтобы тотчас же преследовать Помпея, он приказал построить флот и отправился в Рим.

В середине апреля он поспешил в Испанию, говоря, что хочет сначала разбить войско без полководца, а затем пойти на полководца без войска. В Испании он принудил сдаться войско Помпея, а в начале зимы переправился через Адриатическое море, сражался некоторое время с Помпеем в окрестностях Диррахиума, причем много раз терпел поражение, и, спасаясь от преследования Помпея, поспешными переходами двинулся в Фессалию. Друзья Помпея советовали ему возвратиться в оставленную Цезарем Италию, снова овладеть всем Западом и затем отправиться против неприятеля на Восток. Но Помпей отверг этот план. Он надеялся, что будет в состоянии теперь же закончить войну и не хотел оставлять без помощи своего отчима Метелла Сципиона, который, прибыв из Сирии, стоял с двумя легионами в Фессалии. Потому он двинулся в Фессалию, чего Цезарь и хотел, и там 9 августа 48 года в Фарсальской долине произошла борьба за господство в государстве.

В битве при Фарсале у Помпея было в два с лишним раза больше войска. Оптиматы в его лагере были так уверены в победе, что заранее спорили о имуществе неприятеля и совещались о том, как наказать его. Они уже делили между собой консульство и другие почетные должности на целый год вперед и настаивали на том, чтобы Помпей, рассчитывавший одолеть измором неприятеля, дал сражение и покончил дело. Помпей против воли согласился и построил войска в боевой порядок. Узнав о готовящемся наступлении противника, Цезарь воскликнул: «День, ожидаемый нами, настал; теперь мы будем сражаться уже с людьми, а не с голодом и лишениями!»

Помпей принял начальство над правым крылом, где против него стоял Антоний, в центре командовал отчим Помпея против Домиция Кальвина, на левом крыле – Домиций Меднобородый, которого Цезарь при Корсиниуме взял в плен, но потом отпустил. Помпей на крайнем левом фланге выставил всю свою конницу, 7000 человек. Эта конница должна была напасть на Цезаря и рассеять его десятый легион, который всегда считался храбрейшим и при котором в сражениях находился обыкновенно сам Цезарь. Когда Цезарь заметил намерение Помпея, он выставил за десятым легионом шесть резервных когорт таким образом, что неприятель не мог их видеть, и приказал им при приближении всадников бить их дротиками. «Эти нежные и красивые оруженосцы, – сказал он, – слишком заботясь о своих физиономиях, не устоят и дрогнут при виде железа, направленного им прямо в глаза».

В то время когда Цезарь отдавал эти приказания, Помпей верхом на коне осматривал стоявшие в боевом порядке войска и заметил, что солдаты Цезаря, старые и привыкшие к бою галльские воины, спокойно ожидали момента атаки, между тем как большая часть его собственного войска, неопытного в военном деле, двигалась туда и сюда в постоянном беспокойстве и беспорядке. Так как он опасался, что боевая линия при начале сражения может быть разорвана, то приказал, чтобы передовая линия, сомкнувшись в тесные ряды не уклоняясь, ожидала неприятеля. Цезарь повел свои легионы в атаку, остановился на некоторое время на середине промежутка, отделявшего его от неприятеля, и затем, видя, что ряды Помпея все еще не двигаются с места, приказал своим быстро двинуться на них. Конница Помпея в сопровождении множества стрелков из лука и пращников бросилась на конницу Цезаря, которая отступила перед натиском этой массы, после чего всадники Помпея атаковали пехоту Цезаря на правом крыле, желая окружить ее. Но тут шесть когорт, до сих пор скрывавшихся, двинулись на эту конницу, направив свои копья на всадников. Всадники в страхе побежали на холмы. Шесть когорт уничтожили большую часть легких войск, которые не могли так скоро бежать, и затем бросились на левое крыло Помпея, которому еще раньше пришлось защищаться против десятого легиона. Когда же Цезарь ввел в дело свежие войска своего третьего отряда, левое крыло Помпея обратилось в дикое бегство. Этим решилось все сражение, так как вслед за этим обратились в бегство и центр и правое крыло Помпея, сражавшиеся до тех пор с переменным успехом.

Когда Помпей по поднявшейся пыли узнал, что его конница, на сильном натиске которой он основывал свою уверенность в победе, была отбита, то он с тяжелым, горестным чувством повернул свою лошадь к лагерю, куда последовала за ним часть его войска. Без слов, как окаменелый, сидел он в своей палатке, когда в полдень солдаты Цезаря, не удовлетворившегося половинной победой, начали штурмовать лагерь. Помпей, пробудившись от оцепенения, поспешно переменил платье и, сев на лошадь, бежал с немногими другими по направлению к Лариссе. Солдаты Цезаря с удивлением увидели, что в лагере Помпея все палатки увенчаны миртовыми ветвями и украшены разноцветными коврами. Кругом стояли сосуды, полные вина, а на столах – кубки. Неприятель, очевидно, сделал все приготовления к победе. Цезарь в этой битве, по его собственным показаниям, потерял только 200 солдат и 30 центурионов. Другие определяли его потерю в 1200 человек. Из воинов Помпея пало до 15 000 и более 24 000 сдались. Победитель обошелся с ними весьма мягко. После битвы он отпустил попавших в его руки сенаторов и всадников, не причинив им никакого вреда, а пленных солдат включил в свои войска.

Звезда Помпея погасла. Оставив свое рассеянное войско он бежал через Лариссу в Темпейскую долину к морскому берегу. Проведя остаток ночи в рыбачьей хижине, он поехал в лодке вдоль берега по морю, пока не встретил римское торговое судно, которое перевезло его на остров Лесбос. Его сопровождали немногие. Фавоний, бывший претор, услуживал ему во время этого переезда, как раб своему господину, так как Помпей, прежде чем взойти на корабль, отпустил своих рабов. На Лесбосе находилась жена Помпея, Корнелия, со своим младшим сыном. Он отослал ее сюда раньше, заботясь о ее безопасности. Несчастная женщина грезила о победах своего мужа, а теперь он являлся к ней беглецом, неуверенным даже в своей жизни. Взяв жену и друзей на корабль, он отправился на юг, к азиатскому берегу, не зная, куда ему ехать. В Атгаде, в Памфилии, он нашел несколько трирем из Киликии, вокруг него стали собираться солдаты, и он снова увидел себя окруженным 60 сенаторами.

Когда он со своими друзьями совещался на Кипре, куда направиться, митиленец Феофан указал на Египет, где царствовал тогда молодой птоломеец Дионис, отец которого, Птоломей Авдет, был обязан своим престолом Помпею. Это предложение было принято, и Помпей со своей женой направился в море. Другие последовали за ним на военных и торговых судах. Молодой царь вел войну со своей сестрой Клеопатрой и в это время находился в Пелузиуме. Туда и направился Помпей, выслав одного из своих людей вперед, чтобы возвестить Птоломею о своем прибытии и просить его о приеме. Но в это время вместо малолетнего царя в Египте управляли камергер Потин, ритор Теодот и полководец Ахилл. Они стали советоваться между собою, как поступить с Помпеем, и, наконец, решили убить его. «В таком случае, – заключил Теодот, – будет доставлено удовольствие Цезарю, да и Помпея нечего уже будет бояться, потому, что мертвый не укусит», – прибавил он с усмешкой.

Ахилл вместе с неким Септимием, бывшим прежде у Помпея военным трибуном, центурионом Сальвием и тремя или четырьмя слугами отправился в рыбачьей лодке в открытое море к стоявшему на якоре кораблю Помпея, на котором находились и наиболее знатные лица из сопровождавших его. Последние, увидя неказистое судно, на котором приехали встречать Помпея, усомнились и решали, не уйти ли снова в море. Но в это время лодка подъехала, Септимий встал и обратился к Помпею как к императору. Ахилл приветствовал его на греческом языке и пригласил войти в лодку, говоря, что море в этом месте слишком мелко для триремы. В то же время показалось несколько царских трирем, а на берегу появились тяжеловооруженные воины, так что удалиться было немыслимо. Помпей скрыл свое недоверие, чтобы не дать повода оправдать насилие. Он простился со своей плачущей женой и приказал двум центурионам и вольноотпущеннику Филиппу войти в лодку прежде него. В ту минуту, когда Ахилл протянул из лодки свою руку, Помпей еще раз обернулся к своим жене и сыну и произнес стихи Софокла:

Кто переступит через порог тирана,
Тот раб его, хотя бы и свободным пришел.

С этими словами он вошел в лодку. Так как в продолжение довольно длинного пути до берега никто не сказал ему приветливого слова, он посмотрел на Септимия и, желая нарушить тяжелое молчание, сказал: «Я думаю, что не ошибусь, если узнаю в тебе старого боевого товарища?» Септимий кивнул головой, не сказав ни слова, и снова наступила глубокая тишина. Когда, наконец, они подъехали к берегу, Септимий нанес ему сзади первый удар мечом, а за ним сделали то же Сальвий и Ахилл. Помпей обеими руками натянул свою тогу на голову и лицо и переносил удары своих убийц, не говоря и не делая ничего недостойного. Его жена, сын и друзья с жалобными криками смотрели издалека, как он погибал. Он умер в 58 лет, за день до дня своего рождения, 29 сентября 48 года. В этот самый день в 61 году он праздновал свой третий триумф.

Убийцы отрубили Помпею голову, а туловище выбросили из лодки на берег. Филипп обмыл его морской водой, обернул в одну из своих одежд и устроил костер из остатков рыбачьей лодки. Пока он был занят этим, к нему подошел пожилой римлянин, который в молодости участвовал в походах под начальством Помпея, и попросил допустить его отдать последний долг полководцу. Так был погребен Помпей.

Луций Лентул, консул предыдущего года, товарищ Помпея в борьбе против Цезаря, явился день спустя с Кипра на египетский берег, не зная о случившемся. Его также схватили и убили.

Немного позже в Египет приехал Цезарь, и ему принесли голову Помпея. Он отвернулся с болью и ужасом. А когда ему подали перстень Помпея с печатью, на которой был изображен лев, вооруженный мечом, то он не мог удержаться от слез. Ахилла и Потина он велел казнить. Теодот бежал из Египта и долгое время блуждал, презираемый всеми, в тяжкой нужде. Царь Птолемей, начав войну с Цезарем, нашел свою смерть в Ниле. Прах Помпея был передан Корнелии, которая приказала поставить его в своем имении в Альбе.

(все даты — до н.э.)

Луций Лициний Лукулл принадлежал к знатному роду. Его дед был консулом в 151 году и удачно вел войну в Испании, а его отец был женат на сестре Метелла Нумидийского. Первым общественным делом Лукулла, которое он совершил в самой ранней молодости вместе со своим младшим братом Марком, было привлечение к суду авгура Сервилия за то, что тот, обвинив их отца в сокрытии общественных денег, подверг его изгнанию. Этот процесс вызвал вражду партий и повлек за собой кровавые схватки, во время которых многие были ранены и убиты. Сервилий был оправдан, но оба брата заслужили всеобщую похвалу за этот подвиг сыновней любви.

Вскоре после того Лукулл в качестве проквестора сопровождал Суллу в первой Митридатовой войне. Сулла ценил благонравного, образованного юношу и питал большое доверие к его способностям и усердию. Когда осада Афин стала затруднительной из-за недостатка в кораблях, он поручил Лукуллу собрать флот, задачу трудную и опасную, поскольку море находилось во власти понтийского флота и кораблей пиратов, бывших в союзе с Митридатом.

Лукулл отправился с шестью кораблями на остров Крит, а оттуда, с полученным там подкреплением, в Кирену, где установил свободное управление, восстановив на короткое время порядок в расшатавшемся государстве. По дороге в Египет пираты лишили его большей части кораблей. Египетский царь принял его с почетом и дружелюбно, но не дал кораблей, так как и сам состоял в союзе с Митридатом. Под прикрытием царских кораблей Лукулл отправился на Кипр, а оттуда в Родос. В Родосе, Косе и Книдосе его эскадра получила некоторое подкрепление, так что ему удалось изгнать царское войско из Хиоса и взять в плен колофонского тирана Эпигона, которому покровительствовал Митридат. Нанеся после этого поражение царскому флоту у Лектума и Тенедоса, он соединился с Суллой у фракийского Херсонеса и перевез его войско в Азию.

В 84 году Сулла заключил с Митридатом мир при Дардане и поспешил обратно в Италию, оставив Лукулла в Азии с поручением собрать наложенную на местные города контрибуцию в 20 000 талантов. В этом деле Лукулл показал себя человеком справедливым и бескорыстным и действовал по отношению к истощенным Митридатом жителям с большим снисхождением и мягкостью. Из собранного серебра он, по желанию Суллы, отчеканил в Пелопоннесе монету, которая долго оставалась в обращении под именем Лукулловой. Возвратился в Рим он в 80 году.

Счастливый случай удерживал Лукулла вдали от Италии во время Сулловых проскрипций и избавил его от позора быть участником ограбления и умерщвления сограждан. Сулла до смерти своей высоко ценил Лукулла, посвятив ему свои записки и, обойдя Помпея, возложив на него опеку над своим сыном Фаустом, что послужило, как полагают, первым поводом к раздору и несогласию между обоими честолюбивыми молодыми людьми.

После того как Лукулл в 79 году вместе со своим братом Марком занимал должность курульного эдила и в этой должности развлекал народ дорогими и блистательными зрелищами боя слонов и быков, он в 77 году был избран претором и приобрел уважение за справедливое управление провинцией Африкой. В 74 году он был избран консулом вместе с Марком Аврелием Коттой. В этом году вспыхнула третья Митридатская война.

Бездетный вифинский царь Никомед III завещал перед смертью свое царство римлянам, и они не замедлили занять эту страну. В результате этого они стали непосредственными соседями Понтийского царства и Митридат увидел, что его господству грозит опасность. Он объявил войну и напал на владения римлян в Азии с войском в 100 000 пеших, 16 000 всадников, 100 боевых колесниц и хорошо вооруженным флотом в 400 кораблей. Ведение этой войны было возложено на обоих консулов того года. Котта был назначен начальником флота, Лукулл же, как наместник Киликии и Азии, встал во главе сухопутного войска. Он привел с собой один легион в Малую Азию, где в его распоряжении были еще четыре легиона, так что под его командой оказалось около 30 000 пехотинцев и 1 600 всадников.

В то время как Лукулл шел с юга через Фригию, чтобы очистить страну от Митридатовых войск и вторгнуться в Понтийское царство, Котта с флотом и частью сухопутного войска направился к занятой Митридатом Вифинии. У Халкедона в один день войска Котты были разбиты как на суше, так и на море. Побежденный был вынужден запереться в городе. При известии об этом поражении Лукулл поспешил к Халкедону.

Благодаря обдуманному и выжидательному способу ведения войны Лукулл уничтожил громадное войско царя (по свидетельству Плутарха, до 300 000 человек), не вступая в генеральное сражение, и исправил ошибки своего неосторожного товарища Котты. Уничтожив затем во главе эскадры, которую он собрал в азиатских городах, находившийся в Эгейском море флот Митридата, он направился в Вифинию и заставил царя очистить эту страну и бежать, потеряв большинство кораблей, в Синоп. Царь, начавший войну с такими большими средствами, возвратился почти один, без войска и флота, в свое царство, которое теперь было открыто для вторжения неприятельского войска.

Лукулл, за смелость и обширность своих походов прозванный римским Ксерксом, проник осенью 73 года в Понт и гнал Митридата из Синопа в Амизос, из Амизоса в Кабейру, окружая войсками оставшиеся позади него главные города царя. Солдаты его, в числе которых находились два легиона Фимбрия, люди закаленные и воинственные, роптали на беспрестанное движение вперед своего полководца, который не давал им отдыха и не разрешал грабежа. Но Лукулл мало обращал внимания на жалобы и остановился только тогда, когда его вынудило к этому суровое время года.

Весной 72 года он оставил два легиона у Амизоса, а сам с тремя легионами и множеством конницы отправился к Кабейру, где Митридат снова собрал значительное войско под предводительством Диофанта и Таксила и ожидал неприятеля. Минуя открытое поле и продвигаясь горными тропами и ущельями, римское войско приблизилось к неприятелю и разбило напротив него свой лагерь на удобно расположенной возвышенности. Здесь оба войска некоторое время оставались друг против друга, стремясь отрезать другому возможность подвоза. Но когда одному из полководцев Лукулла, конвоировавшему транспорты с припасами, удалось не только разбить отряд, подстерегавший его, но и рассеять все войско Диофанта и Таксила при помощи подоспевшего из Лукуллова лагеря подкрепления, то Митридат решил поспешно отступить.

Он приказал своим приближенным тайно собрать свои вещи. Но солдаты, заметившие, что приближенные царя укладывают свои вещи, пришли в негодование и ужас, устремились к лагерным выходам и стали силой отнимать уносимые вещи, а уносивших – умерщвлять. Митридат, при котором не осталось ни одного служителя, бежал среди толпы из лагеря пешком, пока его не заметил один из его слуг и не отдал ему своей лошади. Римляне преследовали бегущую толпу. Митридат едва не попал в плен, но его спасла алчность римских солдат. Преследовавшие его уже могли схватить лошадь, на которой сидел царь, как вдруг между ними и царем появился мул, нагруженный золотом. Солдаты бросились грабить золото, завязалась драка, а царь тем временем спасся. Хотя жадность солдат Лукулла и лишила его драгоценнейшей награды за победу, он все же отдал им на разграбление неприятельский лагерь.

После этого Лукулл овладел Кабейрой и другими укрепленными городами, везде находя множество драгоценностей. Находил он также и темницы, в которых Митридатом были заключены многие греки и члены царского дома без надежды когда-либо снова увидеть дневной свет. Лукулл даровал им свободу.

Тем временем Митридат с немногими провожатыми бежал через горы в Коману. Но когда его и на этом пути потревожил римский отряд, он поспешил в сопровождении не более 2000 всадников к восточной границе своего царства, чтобы искать убежища в Армении у царя Тиграна, своего зятя. Во время бегства он послал своего слугу Бакхида в Фарнакию с приказанием умертвить находящихся там своих сестер и жен, ибо для восточного деспота считалось величайшим позором, чтобы его жены попали в руки неприятеля.

Весь Понт и Малая Армения были во власти римлян. Только Амизос и Синоп в Понте, Амастрис в Пафлагонии, Гераклея в Вифинии некоторое время оказывали сопротивление. Лукулл сам осаждал Амизос, упорно обороняемый полководцем Каллимахом. Когда город был доведен до крайности, Каллимах поджег его и спасся на корабле. Ворвавшиеся в город римские солдаты не обращали внимания на убегавшего врага и думали только о грабеже. Лукулл хотел остановить пожар и спасти город, но никто его не слушал. Солдаты требовали, чтобы имущество города было отдано на их произвол, и полководцу пришлось уступить. Большая часть города сгорела во время грабежа.

Когда Лукулл на другой день вступил в город, он сквозь слезы сказал своим друзьям: «Часто я называл Суллу счастливым, но сегодня я особенно должен удивляться счастью этого человека, сумевшего спасти Афины, как он того желал; мне же, который поставил его себе за образец, судьба предназначила жалкую славу Муммия (разрушителя Коринфа)». Он постарался, однако, отстроить несчастный город, бывший колонией Афин, восстановил в течение своего пребывания в нем большинство домов и переселил в них новых греков, предоставив в их распоряжение пространство земли в 120 стадий.

Осада городов продолжалась два года, следовавших за битвой при Кабейре. В течение этого времени Лукулл приводил в порядок устройство Азии, провинции, которая притеснениями римских откупщиков и ростовщиков была доведена до самого несчастного положения. Нужда заставляла граждан продавать своих сыновей и дочерей, целым общинам приходилось распродавать свои священные дары, картины и божественные статуи. Должники делались рабами своих кредиторов. Лукулл в короткое время освободил притесненных жителей от этих мучений и принял меры, положившие конец вымогательствам. Этим он приобрел себе благодарность провинциалов. Ростовщики же, большинство которых состояло из римских всадников, высказывали в Риме громкие жалобы, заявляя, что им причинили величайшую несправедливость и подкупали демагогов против Лукулла.

Беглый Митридат был не особенно почтительно принят своим зятем Тиграном. Тигран держал его как пленника в особом замке, приставив к нему телохранителей и обращаясь с ним как с человеком, уже сыгравшим свою роль. Лукулл же считал свою задачу незаконченной, пока старый лев оставался в живых и на свободе. Поэтому Лукулл послал своего молодого зятя Аппия Клодия к Тиграну с требованием выдать ему Митридата. Тигран в то время был самым могущественным царем в Азии. К своему царству, Армении, он присоединил значительные земельные пространства, отнятые им у парфян, а также Месопотамию, Сирию и часть Малой Армении. Он переселил к себе много греков и арабов, чтобы те способствовали развитию торговли, ремесел и искусств, увеличив таким образом источники своих доходов и блеск своей державы.

Он считал себя самым могущественным и великим из владык земных и в своем самообольщении называл себя царем царей. Он держал при себе свиту из царей, которые ему прислуживали. Четверо из них были его постоянными спутниками и телохранителями. Когда он выезжал, они в одном исподнем платье шли пешком возле его лошади. Когда он восседал на троне, они стояли вокруг со сложенными руками, наподобие рабов. В то время когда в его царство прибыл Клодий, Тигран был занят войной с некоторыми городами Финикии. Он принял Клодия в Антиохии, главном городе Сирии. Гордый римлянин не поддался обаянию пышной обстановки, окружавшей «великого» царя, и прямо объяснил, что явился, чтобы или взять Митридата, которого требует Лукулл для своего триумфа, или объявить войну Тиграну.

Царь, никогда еще в течение своего 25-летнего правления не слышавший такой откровенной речи, постарался выслушать эти слова с веселым видом и улыбкой. Но от его приближенных не укрылось, какое глубокое впечатление произвели на него эти слова. Он отвечал, что Митридата не выдаст и сумеет защититься. Обиженный тем, что Лукулл в своем послании назвал его только царем, а не царем царей, он в ответном письме также не удостоил его титула императора. Тем не менее он послал Клодию блестящие подарки, и когда тот не принял их, велел предложить ему еще больше. Клодий взял только одну дорогую чашу, а остальное отослал обратно и поспешил возвратиться к своему полководцу.

Ответ Тиграна устроил Лукулла. Теперь он имел повод перенести войну в Армению и пожинать лавры по ту сторону Евфрата. По собственному почину, без приказа сената, он начал войну, располагая только небольшим войском, которое к тому же неохотно за ним следовало. Поскольку он должен был часть своей армии оставить для охраны Понта, с ним было только два легиона, с которыми он и двинулся весной 69 года в царство Тиграна, в незнакомую страну, где на каждом шагу встречались быстротекущие реки и покрытые снегом горы. Он переправился через Евфрат и быстрым маршем пошел на Тигранакерт, новую столицу царя, которую тот сам устроил и населил народом, собранным со всех концов своего царства.

Тигран в это время находился в Тигранакерте и был занят планом нападения на римскую провинцию Азию и размышлениями о том, очистят ли тогда римляне немедленно эту провинцию, или они дадут ему прежде сражение, вероятно у Эфеса. В это время явился посол и возвестил о приближении Лукулла. Царь приказал отрубить послу голову. Больше никто не осмеливался докладывать ему об этом, пока наконец, один из его друзей, Митробарзан, не отважился открыть ему истину. На Митробарзана и было возложено поручение выйти навстречу Лукуллу с 3000 всадников и значительным числом пехоты, самого полководца захватить живым, а людей его изрубить на месте. В первом же сражении Митробарзан и почти все его войско погибли.

Тогда Тигран счел за лучшее оставить свою столицу и направиться к лежавшему на севере от Тигранакерта Тавру, чтобы там собрать свою армию. Лукулл послал вслед за ним Мурену, который напал на царя, когда тот следовал со своим войском по дикой и узкой долине, избил множество его воинов, а еще большее число забрал в плен. Сам Тигран спасся бегством, бросив все свои сокровища. Тогда Лукулл занялся осадой Тигранакерта в надежде, что царь не оставит этого богатого города на произвол судьбы, а придет ему на помощь и вступит в битву. Он не ошибся.

Митридат через послов неоднократно предостерегал царя от вступления в открытое сражение и уговаривал его окружить неприятеля со всех сторон своим многочисленным войском, отрезать ему подвоз и тем обречь его на верную гибель. Но когда вокруг Тиграна собрались в полном составе все армяне и гордиенцы, когда цари мидян и адиабенов привели ему свои войска, когда к нему стеклись арабы от Персидского залива, албанцы и иберийцы и другие народы с Кавказа и Каспийского моря, то на всех пирах царя и на всех совещаниях только и слышалось, что напыщенное бахвальство и варварские угрозы. Митридата подозревали в том, что он только из зависти к Тиграну хочет удержать его от великого подвига. Чтобы не делиться с ним славой, Тигран, не дожидаясь его прибытия, немедленно двинулся со всем своим войском против неприятеля, высказывая свое сожаление о том, что ему приходится иметь дело с одним Лукуллом, а не со всеми римскими полководцами за раз. Войско его состояло из 55 000 всадников и 150 000 тяжеловооруженной пехоты. Сверх того, еще 35 000 человек должны были заниматься проложением путей, постройкой мостов, очисткой рек, рубкой лесов и другими служебными обязанностями, что значительно увеличивало силу его армии.

Лукулл оставил Мурену с 6000 человек для продолжения осады Тигранакерта и с остальным войском, состоявшим, кроме конницы, из 10 000 легионеров и 1000 легковооруженных солдат, отправился навстречу. Когда это маленькое войско расположилось лагерем на виду у неприятеля на широкой равнине у реки Никофориос, льстецы царя стали потешать его своими насмешками насчет этой незначительной кучки. Полководцы и цари приходили один за другим и просили каждый, чтобы Тигран «одному ему» предоставил вести сражение, а сам бы спокойно любовался зрелищем. Тигран сам насмешливо заметил: «Если это послы, то их чересчур много, для войска же их слишком мало».

С рассветом следующего дня Лукулл оставил лагерь и приготовился к бою. Когда он быстрым шагом пошел вниз по реке, чтобы вброд перебраться на восточный берег, царь принял это за отступление, велел позвать Таксила и, насмехаясь над ним, сказал: «Посмотри, как бегут твои непобедимые!» Таксил же возразил: «Государь, и желал бы, чтобы ты не ошибся, но обыкновенно эти люди не наряжаются для похода в свои лучшие одежды, не так блестят тогда их щиты и не обнажают они своих шлемов; теперь же они сняли со своих доспехов кожаные чехлы. Этот блеск показывает их желание сражаться и то, что они уже надвигаются на своих врагов». Пока Таксил говорил, орел первого легиона сделал оборот и одна когорта последовала за другой через реку. Царь вне себя от изумления несколько раз воскликнул: «Как, эти люди идут на нас?» – и стал поспешно строить свои войска. Он сам принял начальство над центром, левое крыло поручил царю адиабенов, а правое – мидийскому царю. В последнем находилась большая часть панцирных воинов, на которых возлагались главные надежды.

Дело было 6 октября, в несчастный для римлян день, так как в этот самый день в 105 году войско Цепиона было истреблено кимврами. Начальники отрядов обратили на это внимание Лукулла, но он им ответил: «Я хочу сделать этот день счастливым для римлян». С этими словами он обнажил свой меч и двинулся во главе своего войска навстречу неприятелю, выделяясь ростом и красотой фигуры, в блестящем стальном панцире, поверх которого была пурпурная мантия с кистями. Заметив, что позади панцирных всадников находится возвышенность, которую можно без труда занять, если сделать обход в четыре стадии, он приказал своей фракийской и галатской коннице ударить по всадникам во фланг и мечами выбивать у них из рук копья, в которых заключалась вся их сила, а сам во главе двух когорт поспешил на тот холм. Едва Лукулл взобрался туда, как воскликнул громким голосом: «Победа наша, товарищи, победа наша!» – и ринулся на панцирных воинов. Последние же, не ожидая атаки римлян, с громким криком обратились в постыдное бегство и смяли своими грузными лошадьми ряды тяжеловооруженной пехоты, прежде чем она вступила в бой.

Все пришло в смятение и расстройство. Убегающие сами себе мешали своей массой и были беспощадно избиваемы. Римляне рубили, пока наступившая ночь не положила конец преследованию в шестичасовом расстоянии от места битвы. 100 000 человек пало со стороны армян, а у римлян было только 5 убитых и 100 раненых. «Никогда солнце не видало еще такого сражения», – говорил в своем сочинении о богах философ Антиох, сопровождавший Лукулла в этом походе. Римские солдаты стыдились, что имели дело с такими трусливыми рабами. Тигран, как истый деспот, был первым из обратившихся в бегство. Когда он на пути увидел своего сына, то со слезами на глазах передал ему свою диадему и посоветовал искать спасения по другой дороге. Принц из боязни перед своим жестоким отцом не осмелился возложить на себя диадему и отдал ее на сохранение своему доверенному слуге, но последний попал в плен и выдал царскую диадему Лукуллу, который украсил ею в Риме свой триумф.

Митридат, которому Тигран с началом войны опять дал дело, двигался с войском на соединение с Тиграном. Бежавшие с битвы при Тигранакерте сообщили ему о поражении. Тогда он отправился к Тиграну, который, по своему слабодушию, теперь оказался столь же трусливым, как в счастье был высокомерен. Митридат старался уговорить царя снова собраться с духом и продолжать войну. Это удалось престарелому воину, который, несмотря на свои 60 лет с лишком, был еще крепок и непреклонен телом и духом. Пока они оба были заняты набором нового войска, Лукулл возобновил осаду Тигранакерта. В городе произошел бунт, облегчивший Лукуллу овладение местом.

Лукулл конфисковал казну в свою пользу, а город отдал на разграбление солдатам, которые получили в добычу 8000 талантов деньгами, не считая драгоценных вещей. Кроме того, полководец наделил каждого воина 800 драхмами из общей добычи. Для празднования своей победы он воспользовался актерами и музыкантами, которых Тигран созвал отовсюду, чтобы давать представление в построенном им театре. Греков он отпустил на родину, снабдив их деньгами на дорогу, и таким же образом поступил и с другими иностранцами, которых Тигран принуждал селиться в городе. С той поры Тигранакерт превратился в незначительное местечко.

Победитель везде поступал с величайшей кротостью и расположил к себе сердца варваров, так что многие явно или тайно присоединились к нему, как, например, арабские цари. Лукулл стал думать о войне с парфянами. Он послал к Сорнацию, командовавшему в Понте, чтобы тот присоединился к нему со своими 6000 человек. Но войска отказались от похода, требуя роспуска, который был обещан им еще после битвы при Кабейре. Когда об этом прослышали солдаты в лагере Лукулла, то и среди них началось брожение — они называли воинов Сорнация хорошими людьми, примеру которых нужно следовать, говорили, что они достаточно долго переносят трудности войны и заслуживают, чтобы их пожалели и дали им наконец покой.

Лукулл по отношению к своим войскам был командиром гуманным и справедливым, но он не умел, подобно Сулле и Цезарю, склонять их к себе простотой в обращении. Хотя он от природы был человеколюбив, солдаты считали его гордецом жестоким и бесчувственным, потому что он держал себя в стороне от них и требовал строгой дисциплины, не допускал грабежа и насилия и щадил жителей страны. Офицеры также считали, что он обращается с ними слишком круто и гордо, и своими речами, отчасти преднамеренно, побуждали солдат к неудовольствию.

Из-за такого настроения своего войска Лукулл отказался от войны против парфян и снова выступил против Тиграна и Митридата, которые собрали новое войско. Из числа всего поставленного Арменией войска Митридат выбрал только самых способных 70 000 пехотинцев и 35 000 всадников. Остальных он отпустил по домам, ибо опыт научил его, что одна численность не решает дела. Брожение в лагере Лукулла дало ему время для приготовлений. Была уже середина лета 68 года, когда Лукулл начал свой поход через Тавр во Внутреннюю Армению. Путь по холодной, гористой местности был сопряжен со множеством трудностей и лишений, что снова вызвало неудовольствие солдат.

Так как цари, наученные прежними поражениями, не решались принять битву, Лукулл направился к старой столице Армении, Артаксай на Араксе, где находились жены и меньшие дети Тиграна. Для их защиты царь поспешил на бой. Когда Лукулл увидел перед собой войско Тиграна и Митридата по ту сторону реки Арзамаса (южного рукава Евфрата), он принес жертву богам, будто уже одержал победу. Затем он переправился через реку и начал битву. Противники снова, после непродолжительного боя, потерпели страшное поражение. Римские солдаты преследовали беглецов всю ночь, пока не устали от бойни и не потеряли охоту брать пленных и обогащать себя дальнейшей добычей. Число убитых при Артаксае было, впрочем, меньше, чем при Тигранакерте, но зато пало и было взято в плен больше предводителей.

Вскоре после этой битвы в середине сентября на армянской возвышенности наступила зима. Показался снег, иней и лед. Вода сделалась до того холодной, что стала непригодной для питья лошадям. При переходах через реку лед подламывался и острыми краями разрезал у лошадей жилы. Солдатам приходилось жить в сыром и холодном лагере, в густых, болотистых лесах, прорезанных узкими тропинками. Это было уже слишком для и без того раздраженных людей. Все просьбы полководца были тщетны, и он повел армию назад через Тавр в теплую и плодородную страну Мигдонию, на северо-запад от Месопотамии. Здесь находился большой и населенный город Нисибина, который защищали брат Тиграна, Гурас, и полководец Каллимах. Лукулл взял город штурмом. С Гурасом, который сдался добровольно, он обошелся дружелюбно. Каллимаха же велел заковать в цепи за то, что тот, сжегши Амизос, лишил его случая дать грекам доказательство своего великодушия.

С этой минуты счастье оставило победоносного полководца. Мятежное настроение войск связало ему руки. После взятия Нисибины солдаты Лукулла заставили его расположиться с ними на зимних квартирах в этом городе и объявили, что не пойдут с ним дальше ни против Тиграна, ни против Митридата. Этим воспользовался Тигран для того, чтобы снова утвердиться в своем царстве, а Митридат с 8000 всадников вторгся в Понт и взывал к народу о мщении и изгнании врага отечества. В 67 году он разбил подчиненного Лукуллу полководца Триария у Целлы и снова овладел всем своим царством.

Вскоре после этого поражения в лагерь Лукулла пришла весть о том, что народ в Риме постановил дать отставку отрядам Фимбрии из-за истечения законного срока их службы и передать верховное начальство в Вифинии и Понте консулу текущего года Манию Ацилию Глабриону и тот уже высадился в Азии как преемник Лукулла. Тут в войсках Лукулла исчез всякий порядок. У Талавры в Малой Армении против него стоял Митридат, а Тигран был уже в пути для соединения с ним. Лукулл просил Глабриона принять порученное ему народом начальство, но Глабрион не решался взять на себя такое опасное дело. Лукуллу пришлось сохранить за собой командование.

Чтобы воспрепятствовать соединению царей, он двинулся против Тиграна. Но дорогой легионы Фимбрия возмутились и расстроили свои ряды, утверждая, что им уже дана отставка и Лукулл не имеет более права что-либо им приказывать. Всеми покинутый военачальник обращался с просьбами к каждому в отдельности, с мольбами останавливал солдат, но все наотрез отказывались следовать за ним. Солдаты бросали перед ним свои пустые кошельки и говорили, чтобы он один сражался с неприятелем, так как он один умеет и обогащаться. Наконец фимбрийцы дали себя уговорить другим солдатам и согласились остаться еще на лето, но с тем, что если за это время не представится случая к битве с неприятелем, он должен будет их отпустить.

Так и случилось. Солдаты оставались в сборе до осени, но Лукулл не мог употребить их в дело, тогда как конница Митридата рыскала по всей Каппадокии вплоть до Вифинии. То, что в таких обстоятельствах римское войско невредимым возвратилось из Армении в Малую Азию, составляет верх военного искусства. И если имя Лукулла в числе полководцев первой величины обыкновенно не встречается, это можно объяснить лишь тем, что, с одной стороны, до нас не дошел никакой сколько-нибудь сносный военный отчет о его походах, а с другой стороны, в войне значение придается, главным образом, конечному результату. Результат же восьмилетнего похода, на первый взгляд, был равен нулю. Лукулл сообщал в Рим, что все царство Митридата находится в его власти, но явившиеся для устройства провинции в Понте посланники от сената снова застали его во власти Митридата. При этом они убедились, что Лукулл даже самим собой не может располагать свободно и вынужден сносить всяческие обиды и посрамление со стороны своих собственных солдат.

В 66 году прибыл Помпей, которому после окончания войны с пиратами было поручено, вместо Глабриона и Лукулла, верховное начальство в войне с Митридатом, и принял в свое ведение армию и провинции Лукулла. Друзья обоих полководцев устроили свидание между ними в одной деревушке в Галатии. Перед обоими несли, в знак одержанных ими побед, лавровые венки. Ветки в пучках Помпея от жары завяли. Когда ликторы Лукулла заметили это, они дали ликторам Помпея несколько из своих свежих и зеленых веток. Подобно тому, как здесь Помпей венчался лаврами Лукулла, так и в предстоящей войне он пользовался плодами трудов Лукулла. Лукулл уничтожил лучшие войска неприятеля, истребил его флот, овладел и частью разрушил важнейшие укрепления, отучил римского солдата от страха перед отдаленным Востоком и его полчищами. Для Помпея дела оставалось уже немного.

Лукулл не мог подавить в себе чувства обиды по отношению к человеку, который явился, чтобы отнять у него заслуженные лавры. Помпей же был не такой человек, чтобы поступить справедливо по отношению к сопернику своей славы. При расставании недружелюбие между ними только усилилось. Помпей отрицал всякие заслуги своего предшественника и отменил почти все его учреждения в Малой Азии. Из войск он оставил Лукуллу только 1600 человек, которые должны были следовать за ним в Рим для участия в триумфе.

Так оставил поприще своей славы глубоко оскорбленный Лукулл, жертва мятежа и козней, затеянных против него алчностью всадников и честолюбием Помпея. В Риме, куда он прибыл в 66 году, его ожидали новые огорчения. Почти три года ему пришлось дожидаться за городом разрешения праздновать триумф. Помпей опасался, что будут явлены многочисленные богатые Лукулловы трофеи, поскольку на его, Помпея, долю их пришлось значительно меньше. Ввиду этого он побудил трибуна Меммия, бывшего у него квестором в Испании, обвинить Лукулла в сокрытии общественных денег и тем помешать его триумфу. Лукулл был оправдан, и его триумфальный въезд совершился, наконец, в 63 году.

Добытые у неприятеля оружие и другие военные орудия были так многочисленны, что заняли бы в процессии слишком много места. Лукулл выставил их для обозрения во фламинском цирке. В триумфальном шествии видны были несколько панцирных армянских всадников, которых римляне более всего боялись и которые менее всех оказались опасны, затем 10 боевых колесниц, 60 друзей и полководцев побежденных царей, 110 продолговатых кораблей с железными носами, золотая статуя высотой 6 футов и осыпанный жемчугом щит Митридата, 30 носилок с серебряной утварью, 32 с золотыми чашами, оружием и монетами. Позади людей, несших все это, следовали мулы, из которых 8 были навьючены золотыми постелями, 56 – серебряными слитками, 77 – серебряными монетами ценностью в 2 700 000 драхм. На особых досках были обозначены суммы, выданные им частью Помпею на ведение войны с пиратами, частью сданные казначеям республики или розданные солдатам. В заключение Лукулл устроил для города пиршество, на которое им было выдано более 100 000 бочек вина. Но в целом триумфальное торжество из-за своей запоздалости потеряло значение и не встретило особенно радостного участия.

Сенатская партия хотела выставить Лукулла вождем против Помпея, который своим положением и подвигами на Востоке получил опасное преобладание. Но Лукулл не имел особенной склонности к борьбе партий с ее страстями и принимал в ней участие лишь настолько, насколько его вовлекал в эту борьбу сенат. Он испытал достаточно огорчений на своем веку и хотел провести остаток своих дней в покое. К тому же он не чувствовал себя настолько сильным, чтобы противостоять соединенному могуществу Помпея, Цезаря и Красса, которые в 60 году составили первый триумвират с целью властвовать над республикой. Умер Лукулл в конце 57 года.

Во время удаления от общественных дел Лукулл предавался расточительности и роскоши, вошедшим в пословицу. Средствами для подобного образа жизни служили несметные богатства, полученные им отчасти по наследству от отца и родственников, отчасти в войнах Суллы, но главным образом во время своего восьмилетнего командования в третьей Митридатовой войне. Однако, нельзя было сказать, что он обогатился несправедливым или недостойным путем. Он тратил громадные суммы на возведение грандиозных построек, искусственных садов и купален, на собирание картин, статуй и других произведений искусства. Кроме роскошного помещения в Риме, предназначенного для больших пиршеств, он обладал знаменитым садом в окрестностях города, который был задуман таких больших размеров, что окончили его только в царствование императора Клавдия. Сад этот и в последствии еще назывался Лукулловым.

Он владел множеством вилл, среди которых самыми знаменитыми были построенные у Тускулума и у Мизенума или Вайи в Кампании. Первая из них, носившая название Лукулловой виллы, представляла чудесные места для прогулок и открытые столовые с прелестнейшими видами. Когда однажды его посетил там Помпей и неодобрительно заметил, что вилла эта совершенно удобно устроена для лета, но непригодна для зимы, Лукулл возразил, смеясь: «Неужели ты считаешь меня глупее журавлей и аистов, которые меняют свои жилища с временами года?»

Его вилла близ Мизенума принадлежала прежде Гаю Марию, а потом матери Гракхов. Лукулл отделал эту виллу с величайшей роскошью. Он строил дачи у самого моря, сооружал вокруг них плотины, прорывал каналы и прорубал скалы, чтобы расширить пределы моря. В этих виллах было собрано все, что могло доставлять чувственное и умственное наслаждение. В садах созревали самые редкие плоды, в том числе вишни, которые он впервые привез из Понта в Италию. Зверинцы снабжали его стол самой дорогой дичью, пруды – самой изысканной рыбой. Его погреба были наполнены превосходнейшими винами. В столовых красовались картины, статуи и бюсты знаменитейших художников, драгоценные пурпуровые скатерти, золотые с самоцветными камнями кубки и прочая дорогая утварь.

Во время пиров гостей увеселяли музыкой, пением и танцами. Для лиц, участвовавших в этих представлениях, было припасено несметное множество дорогих нарядов. Однажды какой-то претор, пожелавший дать блистательный спектакль, просил у него пурпурных мантий для хора. Лукулл ответил, что посмотрит, и если у него таковые найдутся, то одолжит их ему. На другой день он передал претору 200 пурпурных мантий.

Даже когда у Лукулла не было гостей, его стол был уставлен различными яствами и изысканнейшими лакомствами. Когда однажды он обедал один и для него был приготовлен сравнительно простой стол, то он, рассерженный, призвал раба, на котором лежали заботы о столе. Когда раб стал извиняться тем, что предполагал, что Лукулл не пожелает роскошной трапезы, так как никто в этот день не был зван, то Лукулл ответил: «Как же ты не знал, что сегодня Лукулл в гостях у Лукулла?»

Известен еще один случай. Однажды Цицерон и Помпей встретили Лукулла на рынке. Они напросились к нему в гости, но с условием, что он не сделает ради них никаких особых распоряжений. Сначала Лукулл возражал и просил, чтобы они навестили его в другое время, но они настаивали и даже не дали ему поговорить со своим рабом, чтобы он не мог заказать ничего необыкновенного. Они дозволили ему только то, чтобы он, в их присутствии, сказал одному из своих людей, что они будут обедать в зале, носившем название «Аполлон». Когда рабы услышали название этой столовой, они уже знали, сколько должен стоить обед, и каковы должны быть его приготовление и устройство. Обед же в «Аполлоне» обыкновенно стоил 50 000 драхм. Столько и было израсходовано в этот раз, и оба гостя не мало дивились как сумме издержек, так и быстроте приготовлений.

Впрочем, Лукулл, при всей своей роскошной жизни, не ушел исключительно в чувственные наслаждения — для этого он был слишком хорошо образован. Он охотно занимался научными предметами, часто сходился с учеными, художниками и философами. Его богатая библиотека была открыта для каждого и привлекала в его дом многих ученых мужей, в особенности греков. Художники и поэты находили в нем мудрого покровителя, как, например, поэт Архиас, который воспел походы Лукулла в Азию. Лукулл сам в молодости написал историю Марсийской войны, и притом на греческом языке, на котором говорил и писал так же свободно, как и на латинском. Впоследствии он ограничивался только чтением.

Его покой не нарушался никакими раздорами. В отношении своих друзей он был снисходителен и миролюбив, а обиды быстро прощал. С Помпеем, который причинил ему немало огорчений, он впоследствии состоял в дружественных отношениях. В искренней дружбе он всегда оставался и со своим братом. Лишь обе жены его, Клодия и Сервилия, своим распутным поведением огорчали его в такой степени, что он вынужден был развестись с ними. Вторая жена, Сервилия, сводная сестра Катона Младшего, родила ему сына, который вырос под опекой Катона и Цицерона и был убит в битве при Филиппах в 42 году.

Лукулл умер, как уже было сказано, в конце 57 года, после того, как он, незадолго до смерти впал в душевную болезнь. Его смерть вызвала в народе величайшее сочувствие. Народ большой массой собрался на его похоронах и требовал, чтобы останки его были погребены на Марсовом поле, где похоронен и прах Суллы. Но его брат, Марк Лукулл, добился разрешения похоронить его в поместье Тускулум, где уже были сделаны все приготовления. Вскоре умер и Марк.

Луций Корнелий Сулла, противник Мария, родившийся в 138 году, происходил из старинного аристократического, но пришедшего в упадок рода. Молодым человеком он жил на квартире и платил лишь немного большее, чем некий отпущенный, живший в том же доме. Одна никопольская блудница и мачеха своими завещаниями слегка поправили его денежные дела, но богатым его сделала только Югуртинская война.

Его отец, как и ближайшие предки, не отметились никакими подвигами и вообще ничем не отличились. Казалось, что и он не чувствовал в себе особенного призвания оправдать притязания своего сословия. Он основательно изучил греческую и латинскую литературу, которой не переставал интересоваться и в дальнейшем, но совершенно не был озабочен общественной жизнью. Он любил сообщества актеров и шутов, танцовщиц и певиц, принимая участие в их попойках и соревнуясь с ними в остротах. Эту слабость он сохранил до конца своей жизни. Уже будучи неограниченным властителем Рима, он ежедневно собирал вокруг себя самых бесстыдных людей со сцены и не терпел за своим столом никакого серьезного разговора.

Сулла был красивым мужчиной высокого роста, с голубыми глазами и светло-русыми волосами, но вследствие распутной жизни преждевременно состарился. Его бледное лицо было обезображено сыпью, так что один остряк в Афинах сравнил его в стихах с тутовой ягодой, обсыпанной мукой. Он будто шутя усваивал то, что другим давалось с трудом. На это он и полагался и, не вынашивая честолюбивых замыслов, плыл по течению, пока обстоятельства не вызвали его к деятельности.

Сулле было 30 лет, когда его определили квестором Мария в Югуртинскую войну. Марий был недоволен тем, что для столь трудной войны ему дали в помощники такого неженку, но скоро изменил свое мнение. Сулла снискал любовь солдат простотой и шутливостью, любезностью и услужливостью. На военных работах, в походе, на сторожевых постах он постоянно искал сближения с солдатами и, приобретая у них авторитет, не подрывал авторитета других командиров. Он отлично сражался при Цирте, где Марий разбил Югурту и Бокха. Когда же Бокх вступил в переговоры с римлянами, то Сулла, посланый к нему для переговоров, сумел, благодаря своей смелости и ловкости, повернуть дело так, что Югурта был ему выдан.

Ревность, возникшая по поводу этой удачи Суллы между ним и Марием, не была настолько значительна, чтобы перейти в открытую вражду. После окончания Югуртинской войны в 104 году Сулла служит легатом, а в следующем году — военным трибуном в войске Мария, ожидавшем в Галлии возврата кимвров. И только в 102 году добрые отношения между ними, по-видимому, поколебались. Сулла перешел в войско Лутация Катула, стоявшее в Северной Италии. Здесь он отличился смелыми набегами против альпийских племен и снабдил войско припасами в таком изобилии, что часть их могла быть выделена даже подоспевшему войску Мария. Сулла был душой войска Катула, человека честного, но к военному делу не особенно способного. Сулла, несомненно, более своего полководца способствовал победе на Равдийских полях.

После этого Сулла в течение нескольких лет оставался без государственной деятельности. Народ хотел, чтобы он явился соискателем на должность эдила, надеясь, что он, как друг царя Бокха, будет на эдильских играх тешить зрителей охотами и боями африканских хищных зверей. Но Сулла отказался от звания эдила, и народ провалил его на выборах в преторскую должность, которой он добивался. Следующий 94 год был счастливее, ибо, не жалея денег, он, как претор 93 года, устроил желанные игры. Сто львов, подаренных Бокхом, были выставлены в цирке напоказ народу и убиты искусными копьеметателями, также присланными Бокхом.

По истечении срока претуры в 92 году он был послан пропретором в Киликию. Здесь ему опять пришлось выступить соперником Мария. Когда Митридат завладел Каппадокией, не Марию, а пропретору Сулле было поручено снова водворить на престол изгнанного царя Ариобарзана. С небольшим войском Сулла в короткое время завоевал Каппадокию и восстановил господство Ариобарзана. Это смелое предприятие обратило на римлянина внимание Арзака, парфянского царя, снарядившего к Сулле, стоявшему тогда на Евфрате, посольство, чтобы завязать дружественные отношения с Римом. Так Сулла стал первым римлянином, с которым парфяне вступили в переговоры. Чтобы дать варварам почувствовать величие Рима, Сулла велел поставить три кресла и сам, заняв среднее, почетное, пригласил сесть по одну сторону парфянского посла Оробаза, а по другую – Ариобарзана. Разгневанный парфянский царь велел отрубить Оробазу голову.

По возвращении из Азии Сулла пришел в столкновение с Марием, которому возраставшая слава молодого соперника стала казаться все более опасной. Царь Бокх посвятил Капитолию группу статуй, изображавших выдачу Югурты Сулле, и это так задело Мария, что он старался удалить статуи из храма. Ссора соперников грозила возмутить город, но союзническая война на время остановила дальнейший разрыв. Установив на скорую руку мир, Сулла поспешил со своими легионами на восток, где успехи Митридата настоятельно требовали его присутствия.

Митридат VI Евпатор, именуемый также Великим, был в то время опаснейшим врагом римлян. Он понимал, что независимость его государства находится под угрозой из-за постоянно возраставшего владычества римлян в Азии, и что должен пасть либо он, либо Рим «с его волчьей натурой, ненасытной жаждой крови, земель и золота», и решил биться до победы. Унаследовав Понтийское государство, он расширил его во все стороны, приобрел Колхиду и основал в северной части Черного моря, в Крыму и прилежащих местностях, так называемое Босфорское царство, доставлявшее ему ежегодно 200 талантов и 180 000 четвериков хлеба. На востоке он присоединил к своим владениям Малую Армению и заключил с царем Армении Тиграном, за которого выдал дочь свою Клеопатру, дружественный союз, прикрывавший его с тыла в предприятиях против запада. В Малой Азии он захватил Каппадокию и Пафлагонию.

Митридат понял, что римляне стремятся погубить его, и стал готовиться к войне. Его обширные земли доставляли ему корабли, людей и деньги в изобилии. Во главе его войска стояли отличные полководцы, такие как братья Неоптолем и Архелай. Немногочисленные римские отряды, размещенные в разных местах Азии, были разбиты. Азиаты и эллины с восторгом принимали победоносного царя, который провозглашал себя поборником и освободителем эллинской национальности. Они посылали к нему, как к «спасительному богу», своих вестников и приглашали его прибыть в их города. Они захватывали римских офицеров и отправляли их связанными к царю. Вскоре царь издал в Эфбее всем подчиненным ему наместникам и городам приказ в один день перебить всех италийцев без различия пола и возраста, трупы их бросить на съедение птицам, а имущество конфисковать и одну половину отдать убийцам, а другую – отослать царю. В один день 88 года было умерщвлено до 150 000 италийцев. Азиаты с наслаждением и жестокостью избивали римлян, которые так долго разоряли их страну.

Теперь Митридат был единственным властителем Малой Азии, и флот его господствовал на Восточном море. Затем он послал своего полководца Архелая с войском и флотом в Грецию, чтобы там сразиться с римлянами. Афенион, афинский философ, которого афиняне послали к царю при известии о его победах, возвратился в Афины во главе 2000 понтийских воинов и без труда добился того, что граждане отошли от Рима и примкнули к царю. Афенион господствовал в городе как тиран, преследовал богатых и знатных как приверженцев римских притеснителей и отбирал у них имущество.

Пока эти события происходили на востоке, в Италии свирепствовала гражданская война, обессиливая тех, кто должен был наказать Митридата. Только весной 87 года Сулла с пятью легионами численностью около 30 000 человек высадился у берегов Эпира, без денег и без единого военного корабля. Его средства для такой войны были крайне невелики, но он быстро двинулся на неприятеля, полагаясь на свое счастье. В Беотии он разбил Архелая и Афениона и затем почти без сопротивления завладел всем греческим материком, за исключением Афин и Пирея. Оставив небольшие отряды для защиты остальной страны от нападений неприятельского войска, он с главными силами расположился лагерем при Элевзисе и Мегаре, чтобы отсюда командовать Пелопоннесом и осадить Афины и Пирей.

В Афинах из-за осады начался голод. Ели траву и злаки, произраставшие у крепостных стен, глотали варенную кожу, вываривали пустые бутылки от масла для добывания остатков. При таком бедственном положении своих сограждан тиран Афенион предавался преступному разгулу — целыми днями кутил и пировал, распорядился, за недостатком масла, загасить священную лампаду богини Афины, верховной жрице, просившей у него полмеры пшеницы, послал столько же перцу, членов магистрата и жрецов, моливших его сжалиться над городом, велел разгонять выстрелами из лука. После долгих колебаний он решился наконец вступить в переговоры и послал для этой цели некоторых из участников его попоек. Вместо того чтобы молить о пощаде города, они начали хвастаться деяниями афинян против персов. Сулла прервал их, сказав: «Ступайте, глупцы, назад с вашими красивыми речами. Римляне послали меня в Афины не в школу ходить, а наказать отделившихся».

Так как Афенион, хорошо зная предстоявшую ему судьбу, медлил со сдачей города, то Сулла 1 марта 86 года предпринял штурм и завладел Афинами. Многие в отчаянии сами умерщвляли себя, думая, что Сулла беспощадно уничтожит строптивый город. Однако униженные мольбы двух изгнанных афинян, Мидия и Каллифона, и заступничество римских сенаторов в его лагере смягчили гнев Суллы, и он заявил, что пощадит многих из уважения к немногим живущим ради их великих покойников. Афенион был отравлен. Некоторое время спустя Сулла овладел Пиреем и разрушил не только возведенные там важные для торговли и судоходства постройки, но и сильные укрепления и длинные стены, соединявшие порт с Афинами.

После падения Афин война была перенесена в Беотию. Таксил, полководец Митридата, выступил из Фракии и Македонии с 100 000 человек пехоты, 10 000 всадников и 90 боевыми колесницами и отозвал к себе Архелая, стоявшего со своим флотом у Пирея. Архелаю не хотелось оставлять море и воевать с римлянами на суше. Он советовал избегать сражения, затягивая войну и преграждая неприятелю подвоз припасов. Если бы последовали его совету, то в скором времени понтийские отряды могли бы стать свидетелями того, как два отряда римского войска сразились бы между собой на греческой земле.

Дело в том, что народная партия в Риме, после отъезда Суллы снова приобретшая господство, послала в Грецию против Митридата своего собственного полководца Валерия Флакка, назначенного консулом на место умершего Мария, а Сулла был отрешен от должности и лишен покровительства закона. Таким образом, можно было ожидать столкновения этих противников. Причем Сулла из-за недостатка денег и припасов должен был бы опасаться неповиновения и измены в своем собственном войске. Поэтому для него было как нельзя кстати то, что Таксил, вопреки совету Архелая, хотел действовать быстро. Сулла выступил против него в Беотию и дал ему и Архелаю битву при Хероне, в которой одержал полную победу. От армии Митридата едва 10 000 человек спаслись в Халкиде на Эвбее, тогда как собственную потерю Сулла в своих записках оценивает, конечно, слишком низко — только в 12 человек.

Когда Сулла после битвы при Хероне направился в Фессалию навстречу войску Флакка, он получил известие, что новая армия Митридата, не уступающая по численности прежней, опустошает земли, лежащие у него в тылу. Полководец Дорилай с флотом с 80 000 человек пристал к Халкиде и завладел Беотией. Он хотел заставить Суллу принять сражение. Не обращая внимания на предостережение Архелая, он открыто заявлял, что в предшествовавшей битве многие тысячи погибли лишь в результате измены. Сулла пошел назад в Беотию и при Орхомене наткнулся на войско неприятеля. Многочисленная азиатская конница яростно ринулась на римскую пехоту, которая заколебалась и стала искать спасения в бегстве. Тогда Сулла соскочил с лошади, схватил знамя и прорвался к неприятелю сквозь ряды бегущих, восклицая: «Для меня, римляне, слава в том, чтобы умереть здесь; вы же, когда вас спросят, где вы изменили своему полководцу, скажите, что при Орхомене». После этого неприятель был отброшен назад и заперт в своем лагере, который на следующий день был взят штурмом. Большая часть Митридатова войска пала под римскими мечами или погибла в болотах. Архелай с немногими оставшимися в живых спасся в Эвбее (85 год).

Греция была потеряна для Митридата. Да и в Малой Азии его положение стало шатким. Жители Азии, которые встречали его с ликованиями, как своего спасителя и освободителя, вскоре убедились, что иго деспотичного царя гораздо более тяжело, чем власть римлян, и восстали против войск Митридата. К этому добавилась и опасность со стороны римлян — войско под командованием Валерия Флакка переправилось у Византии и появилось в Азии, но уже под руководством Флавия Фимбрия, убившего полководца и принявшего командование. Митридат оказался в опасном положении, поскольку Фимбрий, дурной человек, но способный и дельный полководец, разбил войско царя в ночном сражении и вынудил того к бегству из Пергама в Митидены. Свое превосходство на море Митридат потерял к концу 85 года, когда Лукулл, помощник Суллы, составил флот и выдержал несколько удачных сражений с кораблями царя.

Митридат попытался вступить с Суллой в переговоры. Зимой 85-84 годов его полководец Архелай прибыл на совещание с Суллой в Делион, в Беотии, причем Сулла предъявил следующие требования — царь должен возвратить все завоеванные земли в Малой Азии (Каппадокию, Пафлагонию, Вифинию, Галагию и римскую провинцию Азию), уплатить 2000 талантов за военные издержки, выдать пленных, дезертиров и 70 военных кораблей с полным вооружением. За это ему обеспечивается обладание его остальными землями, и от него не потребуется ничего унизительного или постыдного для его чести. Митридат отверг эти условия и потребовал, чтобы ему были оставлены Пафлагония и его корабли и велел передать Сулле, что Фимбрия предлагал ему гораздо более выгодные условия. Когда же Сулла прервал переговоры и с войском переправился в Азию, царя убедили доводы Архелая, и он решил принять предложенный мир. В 84 году в Дардане он встретился с римским полководцем для личных переговоров и заключил мир на вышеозначенных условиях.

Впоследствии Митридат жалел, что согласился на этот мир, так как полагал, что при большей выдержке ему удалось бы добиться больших уступок, и обвинял Архелая, своего лучшего полководца, в измене. По этой причине Архелай бежал к римлянам, у которых нашел почетный прием. Впрочем, и войско Суллы было недовольно договором с Митридатом. Оно роптало, что варвару, истребившему столько тысяч римлян, дозволено было безнаказанно удалиться с большей частью награбленного в Азии добра, тогда как римскому войску оставалось лишь присутствовать при этом с пустыми руками. При других обстоятельствах Сулла и сам после таких побед не показал бы себя столь уступчивым, но ему приходилось опасаться, чтобы Митридат и Фимбрия не выступили против него заодно. С другой же стороны, ему было нежелательно медлить с возвращением в Италию, где было необходимо разделаться с демократией и оттеснить ее от правления.

После заключения мира с Митридатом Сулла выступил против Флавия Фимбрия. Он расположился лагерем неподалеку от Пергама, возле лагеря противника, и тотчас же солдаты Фимбрия стали толпами переходить к Сулле. Фимбрий бежал в Пергам и там, в храме Асклепиода, пронзил себя мечом. Часть его войска сбежала к Митридату и морским разбойникам, остальная перешла под начальство Суллы. После этого Сулла за короткое время установил в Азии порядок и произвел строгий суд над изменниками и убийцами римских граждан. Плательщики податей должны были немедленно внести наличными деньгами числившиеся за ними за последнее пятилетие недоимки. Весной 83 года Сулла выступил в обратный путь в Италию. Он отправился из Эфеса в Пирей, по суше прибыл в Диррахиум и отсюда морем пошел в Брундизий. Его войско состояло из 40 000 человек.

За все это время Цинна, избиравшийся консулом четыре раза с 87 года, ничего не сделал для упрочения своей власти в Риме. Только в 84 году, когда Сулла письмом к сенату возвестил о своем скором возвращении и открыто заявил, что не простит своим врагам и что кара постигнет не массы, а зачинщиков, только тогда Цинна и другие вожди партии очнулись и решили отправить войско в Далмацию, чтобы сразиться с Суллой в Греции. Когда Цинна прибыл со своими отрядами в Анкону, произошел бунт, и он был убит. На следующий 83 год партия Цинны избрала консулами Гая Норбана и Луция Корнелия Сципиона, двух совершенно неопасных для Суллы соперников.

Сулла со своим победоносным и преданным войском высадился в Брундизие. Чтобы хоть отчасти лишить своих противников поддержки со стороны италийских племен, Сулла объявил, что он признает все права италийцев, которые они приобрели в последние годы, и с некоторыми племенами заключил договоры. На пути через Калабрию и Апулию в Кампанию он щадил людей, города, поля и плоды. Консул Норбан выступил против него со своим войском близ Капуи и был разбит. Другой консул, Сципион, правнук Сципиона Африканского, вступил в переговоры, чтобы прийти к какому-либо соглашению. В это время войска Суллы, 20 когорт, смешались с 40 когортами противника, подкупленного с помощью денег и обещаний. Покинутый Сципион с сыном попали в плен, но Сулла отпустил их на свободу. По этому поводу Гней Папирий Карбон, один из самых дельных вождей демократической партии, выразился, что в лице Суллы ему приходится бороться лисицей и со львом, но что больше хлопот причиняет ему лисица.

Кровопролитнее была война в следующем, 82 году, когда консулами были Папирий Карбон и не достигший еще 30-летнего возраста Гай Марий, сын знаменитого Мария. Карбон стоял к северу от Рима, чтобы прикрывать Этрурию и Умбрию, а Марий — против наступавшего из Кампании Суллы для прикрытия Рима и Лациума, но при Сакрипорте он потерпел полное поражение и был вынужден запереться в Пренесте. Сулла приказал осадить его и, посетив затем на короткое время Рим, где для охраны города назначил гарнизон, повернул на север, чтобы опрокинуть Карбона. После нескольких кровопролитных битв Карбон был вынужден бежать в Африку.

Между тем над Римом нависла серьезная угроза. Самниты и дуканы, сражавшиеся на стороне марианцев, после напрасной попытки освободить Пренесте от осады направились против Рима. 1 ноября 82 года у Коллинских ворот произошла битва, в которой предводительствуемый Марком Крассом правый фланг Сулловой армии одержал победу, а левый, под командой самого Суллы, был отброшен. При этом даже жизнь Суллы подверглась опасности — двое неприятелей, узнавших его по его белому коню, бросили в него свои копья, но стремянной ударом плети заставил коня своего господина побежать, и копья попали не в Суллу, а в хвост лошади. Сулла, видя свои отряды бегущими, схватил маленький золотой образ Аполлона, который он взял из Дельф и носил у себя на груди, поцеловал его и проговорил: «О, Аполлон Пифийский, неужели твой счастливый Корнелий Сулла, которого ты возвеличил и прославил в столь многих сражениях, будет ниспровергнут здесь перед воротами его родного города, которых он достиг с твоей помощью, чтобы позорно погибнуть со своими согражданами?»

Он заклинал бегущих солдат остановиться, грозил им, некоторых удерживал руками, но все напрасно. Наконец, он вместе с бегущими спасся в лагере. Уже поздней ночью люди Красса явились к Сулле и возвестили о победе. Тогда он снова собрал свои силы и пустился преследовать неприятеля. Битва продолжалась всю эту ночь и следующее утро. Самые выдающиеся вожди самнитского войска пали. Сулла поставил себе задачей стереть с лица земли враждебный римлянам самнитский народ. На третий день после битвы он велел в огороженном месте на Марсовом поле изрубить 3000 самнитских и луканских пленников, в то время как сам присутствовал на сенатском заседании в соседнем храме Беллоны. Шум оружия, крики и стоны несчастных испугали сенаторов. Сулла же успокоил их уверением, что велел наказать только несколько бунтовщиков, и продолжал свою речь.

Битва у Коллинских ворот положила конец гражданской войне в Италии. Гарнизон города Пренесте сдался при известии об этой битве. Консул Марий пытался спастись из города через подземный ход, но увидев, что бежать невозможно, приказал умертвить себя своему рабу. Его голова была выставлена в Риме напоказ на ораторской трибуне. Жителей Пренесте и остальное войско в городе в количестве 12 000 человек Сулла велел истребить поголовно. При известии о судьбе Пренесте отдельные города Италии еще некоторое время защищались с упорством, но без успеха. Оставленный Суллой в Азии Мурена необдуманно начал войну против Митридата, но был разбит, и, по приказанию Суллы, война была прекращена.

Теперь Сулла властвовал в Риме и Италии, и он решил не выпускать власти из своих рук до тех пор, пока не отплатит своим врагам и друзьям и не установит в государстве порядок по собственному разумению. Он письменно объяснил сенату, что ему кажется необходимым, чтобы устроение республики было предоставлено одному человеку, облеченному неограниченным полномочием, и что он считает себя способным исполнить эту трудную задачу. В 82 году сенат объявил его диктатором на неопределенное время для составления законов и устройства общественного порядка. Первым делом его было – мстить своим врагам. Через это он в то же время получал средства награждать своих друзей и войско. Наступили времена ужаса.

В силу Сулловых проскрипций (опальных списков) были объявлены врагами отечества и лишенными покровительства законов все те гражданские и военные чиновники, которые, согласно признанному Суллой договору со Сципионом, являлись деятелями революции, а из остальных граждан – те, которые видимым образом содействовали ей. Убивший кого-либо из этих проскриптов получал вознаграждение в 12 000 динаров; укрывавший же проскрипта, даже ближайший родственник, подлежал смертной казни. Имущество лиц, попавших в опалу, становилось собственностью государства, а их дети и внуки были объявлены лишенными права на занятие каких-либо должностей и званий.

Солдаты Суллы и охотники из низшего и высшего сословий начали страшную резню в Риме и по всей Италии. Везде, где только удавалось захватить несчастных, их избивали. Плач по убитым считался преступлением. Выслеживалось даже выражение лица. Так погибли тысячи людей. Метелл Пий спросил Суллу в сенате, сколько времени он намерен еще так продолжать и когда можно ожидать конца этим порядкам. «Ибо, – сказал он, – мы просим не о милости для тех, кого ты решил умертвить, а об избавлении от неизвестности тех, кого ты хочешь оставить». Сулла ответил, что он не знает еще, кого он будет щадить, на что Метелл возразил: «Ну так объяви о тех, кого ты хочешь наказать». Катул спросил, с кем же придется радоваться победе, если после вооруженных будут убиты и беззащитные, а Центурий Фуфилий предложил написать имена осужденных, для всеобщего обозрения, на доске. Сулла согласился. Была вывешена доска с 80 именами, через два дня новая с 220 именами, затем на третий день новая с не меньшим числом имен. В речи к народу диктатор заявил, что предает опале тех, которых помнит, а тех, которые в настоящее время ускользнули из его памяти, он будет иметь в виду в другой раз.

Таким образом, оглашение проскрипционных списков не принесло с собой успокоения и уверенности в безопасности, тем более что убийцы мало обращали внимания на списки, а друзья и пособники Суллы из мести и корысти записывали в списки кого хотели, даже тех, которые были совершенно невиновны. Многие погибли только из-за имущества, и убийцы имели наглость говорить, что одного погубил его большой дом, другого – сад, третьего – его теплые бани. Некоторые вносили в список людей, уже убитых ими ранее. Так Сергий Катилина просил, чтобы Сулла объявил опальным его брата, которого он уже прежде умертвил из корыстолюбия. Катилина особенно отличался своей кровожадностью — голову убитого им Мария он поднес Сулле, когда тот сидел на площади, а затем пошел в соседний храм Аполлона, чтобы в кропильнице умыть руки.

После окончания этого страшного суда, 29 и 30 января 81 года, Сулла праздновал свой триумф над Митридатом, причем за его колесницей следовали почетнейшие граждане, убранные венками, называя его спасителем и отцом, так как он опять ввел их в отечество и возвратил им жен и детей. В заключение торжества Сулла в речи к народу изложил историю своих деяний, превознося главным образом счастье, как причину его успехов. Он предложил народу называть его отныне Феликсом, т.е. счастливым. Считая себя баловнем судьбы, он из рожденных ему Метеллой близнецов назвал мальчика Фаустом, а девочку – Фаустой, имена, обозначающие счастливых. Посвятив затем Геркулесу десятую часть всего своего имущества, Сулла несколько дней подряд угощал народ с неимоверной расточительностью, ежедневно бросая в реку множество кушаний, и подавая сорокалетнее вино.

Среди этих пиршеств умерла его супруга Метелла. Чтобы не омрачить своего дома трауром, он послал больной женщине разводную и еще перед ее смертью велел перенести ее в другой дом. Через несколько месяцев после этого, когда диктатор сидел в театре, одна красивая женщина, по имени Валерия, недавно разведенная с мужем, подошла к нему сзади, вытащила нитку из его одеяния и затем села на свое место. Когда Сулла с удивлением посмотрел на нее, она сказала: «Повелитель, у меня нет дурного намерения, я тоже хочу получить малую долю твоего счастья». Женщина эта произвела столь живое впечатление на Суллу, что он вскоре на ней женился. Это была его пятая жена. Впрочем, и после этого он продолжал водиться с актрисами, лютнистками, актерами и танцорами, целыми днями пируя с ними.

Но ведя такую веселую жизнь, диктатор в то же время не забывал дел государственных. Очистив себе почву убийствами, он приступил к реформе государственного устройства, посредством которой было восстановлено и упрочено господство сената и аристократии. Число сенаторов он увеличил до 500-600 человек в силу закона, по которому теперь не звание эдила, а уже квесторство давало право на поступление в сенат и по которому число квесторов было доведено до 20. Сенат получил самые обширные полномочия, большую часть судебной власти, управление провинциями и право предлагать новые законы, отнятое у трибунов. Выродившаяся трибунская власть была ограничена весьма тесными пределами. Право их общаться с народом было поставлено в зависимость от дозволения сената, а всякий бывший трибуном терял право добиваться какой-либо высшей должности.

В полномочие сената также было отдано право распоряжаться всеми военными силами. Отныне оба консула и преторы, число которых было увеличено до 8, могли быть, по определению сената, посланы проконсулами и преторами в провинции лишь по отбытии ими годовой службы в Риме. При выборах на должности был восстановлен закон о требуемом возрасте, равно как и о последовательном прохождении должностей (квесторство, преторство, консульство). Между двумя неодинаковыми должностями должно было пройти по меньшей мере два года, а для вторичного занятия той же должности – по меньшей мере десять лет. Ввиду усиления власти аристократов Сулла увеличил также число верховных жрецов, авгуров и смотрителей Сивиллиновых книг и постановил чтобы они не избирались народом, а пополнялись путем собственного выбора, как было прежде.

Кроме этих постановлений, относящихся к государственному устройству, Суллово законодательство (Leges Corneliac) охватывало уголовное право и судопроизводство, полицию и нравы. Законодательство это, за исключением уголовных законов, просуществовало недолго, поскольку было слишком односторонним восстановлением старого, а аристократия, которой оно передавало правление, была слишком испорчена для того, чтобы быть основой и душой государства. Окончив задуманное им государственное устройство, в 79 году Сулла сложил с себя звание диктатора, выразив в то же время готовность дать во всем отчет, которого, конечно, никто не отважился потребовать. Утомленный делами правления, он удалился в Путеоли, в свое имение. Там он и умер на следующем, 60-м году жизни.

Консул Марк Лепид, отважный человек и противник Суллы, и другие враги существовавшего порядка отказывали покойному в публичном погребении. Консул Катул, Луций Лукулл, Помпей и другие оптиматы при помощи призванных ветеранов добились того, что сенат решил похоронить покойного на Марсовом поле, что было высшим признанием заслуг и доблестей. По-царски убранное тело на золотых носилках и в сопровождении ветеранов было перенесено из Путеоли в Рим, где было встречено сенатом, магистратами, жрецами и весталками и сопровождено на площадь. После произнесенной здесь похоронной речи сенаторы понесли носилки на Марсово поле. Здесь труп был сожжен, и усопшему воздвигнут памятник, для которого он сам сочинил надгробную надпись, гласившую, что ни один друг не сделал ему столько добра, и ни один враг столько зла, чтобы он не превзошел того и другого.

Гай Марий был человек из народа – сын латинского крестьянина, достигший славы мужеством и доблестью солдата. Рожденный в деревне, он рос вдали от городских удовольствий, в простоте и строгости в доме своих бедных родителей, собственными руками возделывавших свое поле. За всю его жизнь ему так и не удалось получить сколько-нибудь сносное образование. Он никогда не занимался греческой литературой и не знал греческого языка, считая смешным учиться наукам, которые преподавались рабами. Он был рожден солдатом.

Уже в первом своем походе 22-летним юношей под начальством Сципиона Эмилиана он особенно отличился храбростью, мужеством и военной выправкой. Он легко и охотно подчинился строгой дисциплине, которую Сципион установил в изнеженном и распущенном войске. Сципион оказывал ему особое уважение. Когда однажды после застолья кто-то, желая польстить Сципиону, спросил, кто бы мог его заменить впоследствии как полководец и глава римского народа, то Сципион, говорят, слегка потрепал по плечу возлежавшего подле него Мария и сказал: «Может быть, этот».

Это заявление молодой человек принял близко к сердцу. Поддерживаемый фамилией Метеллов, он в 119 году достиг трибунского звания. Состоя в этой должности, он издал закон о подкупах и искательствах мест, содержание которого, правда, точно неизвестно. При проведении этого закона он выказал отвагу и воинственный пыл. Поскольку его предложение устраняло влияние сильных на выборах, консул Котта побудил сенат воспротивиться закону и потребовать Мария к отчету. Марий явился в сенат, но вместо того чтобы дать запугать себя, он пригрозил Котте, что прикажет отвести его в тюрьму, если тот не отменит своего решения. Когда же к Котте присоединился консул Цецилий Метелл, трибун призвал своего слугу и приказал ему отвести в тюрьму самого Метелла. Метелл просил вмешательства трибунов, но никто не оказал ему помощи.

Таким образом, сенат вынужден был уступить, и предложение Мария было возведено народом в закон. С тех пор Марий считался человеком, которого ни страх, ни какие-либо препятствия не могут отклонить от намеченной цели, и народ стал надеяться, что он окажется серьезным противником сената. Но вскоре Марий заставил народ разочароваться в этой надежде тем, что решительным образом воспротивился предложению увеличить раздачи хлеба народу. Этим трибун снискал себе почет и уважение обеих партий.

По окончании трибуната Марий стал соискателем звания эдила, но ему не удалось попасть ни в курульные, ни в плебейские эдилы. Претуру он с трудом получил на 115 год. Аристократия старалась устранить выскочку от этой высокой должности, и когда он все-таки достиг своей цели, обвинила его в подкупе. Не смотря на предвзятое отношение судей, он все-таки был оправдан. Как претор Марий не особенно отличился, но как пропретор в Испании он оказал своей провинции важную услугу подавлением разбойничества и восстановлением порядка.

Соответствующее его военному таланту поле деятельности открылось для Мария в Югуртинской войне. Эта война была особенно важна в римской истории не потому, что она угрожала целостности государства, а потому, что она ясно обнаружила неспособность и испорченность тогдашней правительственной партии. Нумидийский царь Миципса, сын Масиниссы, незадолго до своей смерти (118 год) разделил свое царство между сыновьями Адгербалом и Гиемпсалом, и усыновленным им Югуртой, сыном своего брата Мастанабала. Но Югурта, человек предприимчивый и искусный в военном деле, убил Гиемпсала и начал войну с Адгербалом, которого захватил в плен и также убил.

Подкупленные нумидийским золотом, римские послы, как и сенат, потворствовали преступлениям царя. Однако народ, возмущенный жестокостью, которую позволял себе Югурта даже против римских граждан и италийских союзников, потребовал, наконец, чтобы сенат объявил ему войну (112 год). Но только эта война началась, как Югурта купил выгодный мир у посланного в Африку консула Кальпурния Бестии. Известие об этом подняло в Риме бурю, и трибун Меммий настоял на судебном расследовании дела, добившись вызова Югурты в Рим в качестве свидетеля.

Во время пребывания в Риме наглость царя дошла до того, что он в стенах города велел умертвить внука Масиниссы, Массиву, высказавшего притязания на нумидийский престол. После этого сенат уже не мог поддерживать своего любимца. Югурта был изгнан из города, а заключенный мир уничтожен. При отъезде из Рима нумидийский царь произнес известные слова: «О продажный город, готовый погибнуть, как скоро найдет себе покупателя!»

Война продолжилась, но все тем же недостойным образом, как и прежде. Полководцы были неспособны и продажны, а войско при таких вождях — изнеженно и распущенно. Чтобы положить конец этому позору в 109 году был избран консулом Цецилий Метелл, которому и поручили начальство в Африке. Метелл был непреклонным и жестоким аристократом, но рассудительным и опытным полководцем.

Для своего похода он, не обращая внимания на звания и происхождение, взял себе в помощники испытанных офицеров, среди которых был и Гай Марий, не выделявшийся ни знатностью рода, ни богатством, ни красноречием, но со времени своего возвращения из Испании пользовавшийся в Риме большим почетом. Новый блеск этому почету придала его женитьба на Юлии из древнего рода Цезарей, тетке будущего великого диктатора Гая Юлия Цезаря.

В Югуртинскую войну Марий в качестве легата оказал самые существенные услуги. Он помог Метеллу восстановить упавшую дисциплину в войске и снова возвратил римским знаменам победу. Всюду восхвалялись его храбрость и военное искусство, хитрость, благоразумие и строгая жизнь. Сердца солдат он расположил к себе тем, что не уклонялся ни от какой тяжелой работы и делил с ними все труды и опасности. Солдаты писали домой, что нельзя думать об окончании войны, если Мария не изберут консулом и главнокомандующим. Метелл не мог скрыть свое неудовольствие по этому поводу. Явная вражда началась между ними, когда Марий попросил у главнокомандующего отпуск в Рим, чтобы добиваться консульства. Так как Марий настаивал на своем увольнении, он его все же получил, но до консульских выборов оставалось всего 12 дней.

Далекий путь от лагеря до Утики у моря Марий совершил за два с половиной дня. Когда он перед тем как сесть на корабль принес жертву, прорицатель объявил, что боги сулили ему великое счастье, выше всяких ожиданий. Полный радостных надежд, он прибыл на корабле в Рим на четвертый день. Народ приветствовал его с восторгом и решил возвести в консульское звание. Хотя и неприятен был аристократам этот прямой и грубый воин, выскочка без родословной, они не отваживались чинить ему существенных препятствий на пути к достижению цели.

Когда Марий в день выбора стал добиваться консульского звания, он обещал закончить тягостную войну за короткое время и передать в руки римлян Югурту, мертвого или живого. При этом он не упустил случая набросить на Метелла тень подозрения и обвинить того в преднамеренном продлении войны. Народ значительным большинством голосов передал ему консульство на 107 год и командование в Югуртинской войне. С этого времени Марий становится главой демократической партии и выступает горячим противником аристократии, которая до сих пор мешала его успехам на политическом поприще.

Собираясь на войну, Марий набрал новые отряды, и притом, в противовес существовавшему до того обычаю, из низших классов народа. Этим он приобрел для своих дальнейших планов верных приверженцев, но вместе с тем ухудшил дух войска, так как неимущие люди стали смотреть на военную службу как на ремесло и источник заработка и сражались не столько ради отечества, сколько ради своего полководца. Когда Марий явился в Африку, оскорбленный Метелл уклонился от свидания с ним, выехав из лагеря до прибытия своего преемника и передав ему войско через легата Рутилия Руфа.

Марий продолжил войну с успехом, одержал над неприятелем несколько побед и вынудил его, наконец, бежать к своему тестю Бокху, царю мавританскому. Благодаря дипломатической ловкости квестора Луция Суллы удалось принудить Бокха к выдаче Югурты. Побежденный царь был доставлен в лагерь Мария, закованным в цепи (106 год).

Этот успех Суллы был первым зародышем ревности и вражды, обнаружившихся впоследствии между ним и Марием. Аристократы из зависти и ненависти умаляли заслуги Мария, приписывая первые и важнейшие успехи Метеллу, а окончание войны – Сулле. Сулла же чересчур много кичился своим успехом — он велел изготовить себе перстень, на котором был вырезан Югурта в том виде, в каком он был выдан ему Бокхом. Все это раздражало честолюбивого Мария, не терпевшего, чтобы кто-либо другой участвовал в его славе.

1 января 104 года состоялся великий триумф Мария с выставлением напоказ 3007 фунтов золота, 5775 фунтов серебра в слитках и 287 000 драхм монетой. Но самым интересным предметом триумфального шествия был закованный в цепи царь, который так долго шутил над величием римского государства. Несчастье и позор повергли его в состояние помешательства. После шестидневных мучений он умер от голода. Марий же после триумфального шествия созвал сенат в Капитолий и явился туда в торжественной пурпурной одежде, но заметив недовольство сената, удалился и вернулся в тоге с пурпурной обшивкой.

В день, когда Марий праздновал свой триумф, он вступил и во второе свое консульство. Еще в то время, когда он стоял с войском в Африке, его снова избрали на эту должность вопреки закону, требовавшему, чтобы между двумя избраниями в консульство был промежуток в десять лет. Италия находилась тогда в большом страхе и опасности, от которой, казалось, ее мог спасти только Марий. С некоторого времени в странах, лежавших за Альпами, бродил воинственный кочевой народ, от которого римляне уже понесли несколько тяжелых поражений и теперь опасались его вторжения в Италию. То были кимвры, германское племя, вытесненное по неизвестным причинам из стран, лежащих у Балтийского моря, и кочующее по Средней Европе, выискивая себе новое место для поселения.

После очередного поражения альпийские проходы были открыты страшному неприятелю и Италия была беспомощна. Правящая аристократия потеряла доверие. Взоры всех обратились на Мария, оказавшегося величайшим полководцем своего времени. Его заочно избрали консулом на следующий, 104 год и поручили ему ведение войны против кимвров. Когда Марий со своим войском перешел Альпы, неприятель ушел из Галлии. Он направился в Испанию, дав Марию время приготовиться к бою.

Так как противник в этот год не показывался, консульство было вручено Марию и на следующий год. Так продолжалось до тех пор, пока не миновала опасность, грозившая со стороны кимвров. Это был первый в римской истории случай, когда одно и то же лицо четыре года подряд оставалось консулом (104-101 годы).

Получив известие о приближении неприятеля, Марий устроил укрепленный лагерь при впадении Ибера в Рону и снабдил его большими запасами. Ввиду быстрой доставки всего необходимого для войска он, пользуясь медлительностью неприятеля, провел судоходный канал, с помощью которого провел в море воду Роны, занесенной у устья песком. Наконец, летом 102 года показались союзные кимврам тевтоны и амброны. Они расположились на широкой равнине перед лагерем Мария и вызывали его на бой. Но Марий, не обращая внимания на отважные заявления своих офицеров, медлил и приучал своих людей к диким зверским крикам и страшному виду неприятеля, пока страшное перестало казаться им страшным, а угрозы и хвастливые насмешки варваров разожгли их дух жаждой битвы. Марий все еще не трогался с места, укрощая негодование своих людей заверением, что поступает так не из недоверия к ним, а потому, что, согласно предсказаниям, выжидает время и место победы. Он действительно возил с собой мнимую прорицательницу, сирийскую женщину по имени Марта, по указанию которой совершал жертвоприношения. Верил ли Марий в ее предсказания, или держал ее, чтобы вводить других в заблуждение, остается неизвестным.

Тевтоны, видя бездействие Мария, сами совершили нападение на его лагерь, но были отбиты с большим уроном. Тогда они решили идти далее, к Альпам и в Италию. Только когда они проходили мимо лагеря римлян, можно было рассмотреть, как велика их численность — шесть дней они двигались непрерывным потоком, и притом так близко у римского вала, что спрашивали солдат с язвительной насмешкой, не имеют ли те каких поручений к женам в Риме, так как они скоро будут у них. Марий следовал за ними и устраивал свой лагерь всегда поблизости от них, но за твердыми окопами и в благоприятно расположенных местностях, так что ему нечего было опасаться ночного нападения. Так обе стороны дошли до Aquae Sextiae (нынешнего города Экс в Провансе), откуда недалеко уже было до Альп.

Марий стал готовиться к битве и выбрал для лагеря местность, которая хотя и представляла крепкую позицию, но не изобиловала водой. Когда солдаты с ропотом спросили, откуда они будут доставать воду, он указал на реку Цэн, протекавшую внизу возле неприятельского лагеря. «Почему же, – спрашивали солдаты, – ты нас тотчас не ведешь на неприятеля, пока кровь наша еще жидка?» – «Прежде надо укрепить лагерь», – был спокойный ответ. Солдаты повиновались, а люди обоза толпами пошли к реке достать воду для себя и для скота. Вместе с ведрами они взяли с собой топоры, мечи и копья, чтобы в случае нападения не быть безоружными. Против них сначала выступило небольшое число неприятелей, но на крик стало сбегаться все больше и больше, и Марий уже не мог удержать и своих солдат.

Со стороны неприятеля выступили амброны численностью свыше 30 000 человек. Они двигались вперед рядами и ровным шагом, били в такт по щитам и беспрестанно возглашали свое имя «амброны». С тем же возгласом выступали против них с римской стороны лигурийцы, которые также именовались амбронами по своему происхождению. Амброны, вследствие переправы через реку, разделились и пришли в беспорядок. На них тотчас же обрушились наступавшие лигурийцы. Римляне пришли на помощь лигурийцам, бросились на варваров с высоты и заставили их отступить. Большая их часть пала, сражаясь на берегу, остальные же были отброшены за реку и преследуемы до лагеря и ограды из кибиток. Но здесь им навстречу вышли жены с мечами и топорами и с ужасным воем погнали назад как бегущих, так и преследовавших. Они смешались со сражавшимися, хватаясь беззащитными руками за щиты и мечи римлян, бесстрашно подвергая себя ранам и истязаниям. К ночи римляне победоносно возвратились в свой лагерь, но не могли предаться беззаботному веселью победы. Напротив, они были в страхе и беспокойстве, поскольку их лагерь не был укреплен окопами. Но нападения не было, и весь следующий день прошел без битвы.

Германцы употребили это время, чтобы устроиться и приготовиться к бою. Тем временем Марий послал Клавдия Марцелла с 3000 человек пехоты на поросшую лесом возвышенность в тылу неприятеля. Остальных же с рассветом собрал перед своим лагерем и поставил в боевом порядке, а конницу выслал вперед на равнину. Увидя это, тевтоны немедленно взялись за оружие и с ожесточением бросились на холм. После долгого сражения, в котором Марий сам храбро дрался вместе с прочими, неприятель, изнуренный лучами полуденного солнца, был сброшен с холма и отступил на равнину. В это время в его задних рядах вдруг поднялся крик. Это Марцелл со своим 3000 отрядом бросился в тыл неприятеля и принялся уничтожать задние линии. Последние увлекли с собой перед ними стоящих и скоро привели в смятение все войско. Варвары не могли противостоять двойному нападению и обратились в дикое бегство.

После сражения Марий из оружия варваров и прочей добычи отделил все лучшее и отборное для украшения своего триумфа, а все остальное велел бросить в костер и устроил великолепное жертвоприношение. Все войско было в венках и при оружии. Сам Марий, облаченный в пурпурное одеяние, поднял к небу обеими руками горящий факел, чтобы поджечь костер и принести богам добычу в жертву. В это время показались скакавшие во весь опор по направлению к ним римские всадники. Приблизившись, они сошли с коней, приветствовали Мария и возвестили ему, что он на следующий год в пятый раз избран консулом. В войске раздались радостные крики, предводители увенчали Мария лавровыми ветвями, после чего он поджег костер и совершил жертвоприношение.

Между тем кимвры прошли через Северные Альпы в Норик и пробрались в Италию, причем Лутаций Катул, второй консул 102 года, не смог их задержать.

Соединившись, войска Мария и Катула переправились через По и встали недалеко от неприятеля. 30 июля 101 года на Равдийском поле у Верцелл армии выступили друг против друга. Римляне в количестве 50 000 человек заняли такое положение, что солнце и пыль приходились в лицо неприятелю. Кимврская пехота спокойно выдвинулась из своего лагеря и расположилась большим четырехугольником. Бойцы передней линии привязали себя один к другому цепями, прикрепленными к поясам, чтобы их боевой порядок не мог быть расстроен.

Конница кимвров численностью 15 000 человек представляла блестящее зрелище. Шлемы всадников были в виде пасти диких животных или голов чудовищ, и над ними возвышались султаны в форме крыльев. Кроме того, всадники были покрыты железными латами и блестящими щитами. Метательным оружием для них служило двузубчатое копье, а в рукопашном бою они использовали большие тяжелые мечи.

Оба войска с яростью бросились друг на друга, но римляне, благодаря лучшему знанию военного искусства, большему порядку и выдержке, одержали полную победу над дикой храбростью варваров, силы которых скоро иссякли под палящими лучами южного солнца. Большая часть кимвров легла на поле битвы, а бегущих преследовали до ограды из кибиток. Здесь римляне были свидетелями крайне трагических сцен. Женщины в черных одеяниях стояли на телегах и убивали топорами и мечами бегущих мужа, брата, отца. Своих малолетних детей они душили руками и бросали их под колеса или под ноги вьючных животных, а затем сами убивали себя.

Без победы при Аквах Секстийских была бы невозможна победа при Верцеллах. И римский народ рассудил правильно, признав Мария единственным победителем кимвров и тевтонов и спасителем Италии. Народ назвал его третьим основателем города. На празднествах всякий приносил Марию в жертву, как богам, первые свои яства и питье. Они также хотели, чтобы он один праздновал оба триумфа над тевтонами и кимврами, но Марий дал возможность и Катулу принять участие в своем триумфе.

Теперь Марий стоял на вершине счастья и славы. Пять раз подряд он был назначаем консулом, и теперь, в воздаяние его больших заслуг, на 100 год его сделали консулом в шестой раз. Но это шестое консульство привело к значительному умалению его блеска и силы. Считая что наступило время, когда он может сломить ненавистную аристократию, он объединился с двумя демагогами — народным трибуном Апулеем Сатурнином и претором Сервилием Главцием, людьми весьма талантливыми, но и столь же бесчестными. Да и сам Марий не обладал качествами государственного деятеля. Он был человек кулака без всякого политического таланта. Не сумев справиться с событиями, которые надеялся направлять по-своему, он в конце концов разошелся с обеими партиями.

Униженный и недовольный, Марий отправился в Азию, чтобы, как он говорил, принести фригийской матери богов обещанные жертвы. В действительности же он старался вынудить Митридата, царя понтийского, к войне, в которой надеялся получить главное командование. Ему стало ясно, что лишь в войне он мог играть важную роль. В мирное же время он, подобно оружию, оставался в стороне, без употребления и без значения. Ожидания его, впрочем, не сбылись. По возвращении в Рим Марий оставался на заднем плане без всякой значительной деятельности до начала союзнической войны.

Марк Ливий Друз, человек с аристократическими понятиями, но честный и строго-нравственный, предложил как трибун 91 года в числе ряда законов предоставить права римского гражданства италийским союзникам. Все прочие законы прошли, но до обнародования закона о гражданских правах союзников Ливий был убит в своем доме ударом ножа. Тогда союзники, потеряв надежду на уравнение своих прав с римлянами, взялись за оружие с целью низвергнуть римское господство (91 год). Они основали собственное государство под названием Италия со столицей Корфиниум в стране пелигнов, во главе которого стояли два консула и двенадцать преторов. Римляне этим восстанием поставлены были в опасное положение, поскольку новая республика могла помериться с ними численностью своего войска — 100 000 человек, за исключением гарнизонов в городах.

В 90 году, когда началась война, союзники были в столь выгодном положении, что для противодействия дальнейшему распространению восстания римляне законом Юлиевым (Lex Julia) даровали право гражданства всем тем италийским общинам, которые еще не отпали от Рима. В следующем, 89 году военное счастье оказалось более благоприятным для римлян, но так как в то же время им угрожала война со стороны Митридата, царя понтийского, то новым законом (Lex Plautia Papiria) право гражданства было предложено всем италийцам, которые изъявят желание. Это внесло в их среду раздор и измену, и война, в сущности, окончилась. Только самниты еще некоторое время не складывали оружие.

Театром этой Марсийской, или союзнической, войны на севере были области пицентов, марсов, маррупинов, пелигнов и вестинов, а на юге – страна мамнитов и луканов. На севере Марий в 90 году сражался в качестве легата консула Публия Рутилия Лупа. Когда консул погиб, Марий принял вместо него командование. Он действовал удачно и приобрел над неприятелем существенные преимущества, разбив его в двух довольно значительных сражениях. В целом он оправдал свою прежнюю деловитость и умение, но все же успехи его не были блистательны настолько, чтобы он снова мог приобрести то значение, каким обладал десять лет тому назад.

К концу года сенат отозвал его от командования, не столько потому, что 66-летний Марий одряхлел и не мог переносить трудностей войны, а потому, что сенат все еще не мог забыть его отношений к политическим партиям. С другой стороны, противники Мария все больше выдвигали на первый план его давнишнего врага, Корнелия Суллу, который в 90 и 89 годах действовал на южном театре союзнической войны с большим успехом. И когда в 88 году понадобился полководец для войны с Митридатом, Сулла был назначен консулом и вместе с провинцией Азией получил главное начальство в войне с царем понтийским.

Возвышение соперника оскорбило старого Мария. Он объединился с народным трибуном Публием Сульпицием Руфом, человеком в высшей степени даровитым, предлагавшим тогда несколько неприятных для сенатской партии законов. Этому воспротивились сенат и оба консула, но Сульпиций, который был постоянно окружен вооруженной стражей из 600 юношей, принадлежавших к сословию всадников, своим «антисенатом», как он их называл, а также толпой других своих единомышленников, добился своего тем, что поднял народное восстание, напал на консулов и прогнал их. Когда Сулла, спасаясь, проходил мимо дома Мария, он бросился туда, ища защиты, и Марий укрыл его и выпустил через другую дверь. После этого Сулла отправился в Кампанию к легионам, которые стояли там еще со времени союзнической войны и предназначались для войны в Азии. Сульпиций же, который теперь должен был опасаться мщения со стороны Суллы, успел достигнуть того, что народное собрание передало Марию проконсульскую власть, командование кампанийскими легионами и главное командование в войне против Митридата.

Марий тотчас же стал готовиться к отъезду и послал в Кампанию двух военных трибунов для принятия войска от Суллы. Последний, однако, не собирался отказываться от законным образом порученной ему власти и передавать ее в руки противника. Вместе с тем он решил положить конец сумятице в Риме. Настроенные им против Мария солдаты умертвили посланных трибунов и выразили готовность идти со своим вождем на Рим. Римское войско с тех пор, как Марий принял в его среду пролетариев, дошло до степени толпы наемников, не имевших отечества и слепо следовавших за полководцем, сумевшим задобрить их в свою пользу.

Быстрыми переходами Сулла продвигался к Риму, не обращая внимания на послов, явившихся к нему на встречу и пытавшихся удержать его. Легионы сразу взяли штурмом столицу. Когда на вторгавшихся солдат полетели с крыш стрелы и камни, Сулла поднял горящий факел и стал угрожать поджечь город. Марий со своими приверженцами пытался оказать сопротивление, заклиная сенат, всадников и всех граждан противодействовать напору легионов. Он звал на помощь даже рабов, обещая им свободу, но их явилось всего трое. Город был во власти Суллы, а Марий с остальными вождями партии бежал.

Сулла отменил Сульпициевы законы, а Марий, Сульпиций и десять других их товарищей попали в опалу. Сульпиций был убит во время бегства, и его голова была выставлена напоказ на ораторской трибуне. Марий же спасся. Ночью он бежал в одно из своих имений, Солониум, а оттуда — в Остию, где его друг Думерий приготовил корабль, на котором он и отплыл в море со своим пасынком Гранием. Поднявшаяся буря заставила их пристать к берегам Цирцеи. Здесь, во время их блужданий по берегу, им попались несколько пастухов, которые узнали Мария и сказали ему, что видели всадников, которые разъезжают кругом, ища его. Марий свернул с дороги и спрятался в чаще, где провел ночь в жалком положении. На следующий день он, терзаемый голодом, пошел вдоль берега, утешая своих товарищей стародавним прорицанием, — когда он еще мальчиком жил в деревне, то поймал платьем падавшее вниз орлиное гнездо, в котором было семь детенышей, и прорицатели объяснили ему, что он сделается знаменитейшим человеком и что ему предопределено судьбой семикратно достигнуть высшего сана и власти. Поэтому спасавшийся Марий надеялся в седьмой раз получить консульство.

На расстоянии часа пути от Минтурн они заметили всадников, скакавших по направлению к ним, и два корабля на море, невдалеке от них. Поспешив к морю, они бросились в воду и подплыли к кораблям. Граний с некоторыми другими добрался до одного корабля и на нем переправился на остров Энарию. Мария же, который был тучен телом и неловок, два раба с большим трудом держали над водой и подняли на другой корабль. Всадники уже были у берега и кричали корабельщикам, чтобы те выдали Мария или бросили его в море. Марий со слезами умолял корабельщиков сжалиться над ним, и они после долгого колебания ответили всадникам, что не выдадут Мария. Когда же разгневанные всадники ускакали прочь, то корабельщики изменили свое намерение, пристали к берегу у устья Лириса и удалились.

Марий, вынужденный сойти с корабля, долго лежал на берегу всеми покинутый. Наконец он поднялся и стал с трудом пробираться по непроходимой местности через рвы и болота и достиг хижины одного старца, работавшего на болотах. Марий на коленях умолял старца спасти его, обещая со временем щедро наградить того. Старец повел его на болото, велел спрятаться в яму у реки и накрыл его тростником и хворостом. Через некоторое время Марий услышал шум и крик со стороны хижины — один знатный муж из Террачины разослал людей преследовать его, и некоторые из них случайно попали к хижине. Они грозили старику и укоряли его, что тот укрыл Мария. Марий встал, сбросил с себя платье и погрузился в тинистое болото. Но лазутчики нашли его, вытащили наружу и привели нагого и покрытого тиной в Минтурны, чтобы передать представителям города.

Магистрат города Минтурн решил немедленно казнить Мария и послал к нему в темницу пленного кимвра с мечом, бывшего городским служителем. Когда кимвр вступил в мрачную келью, ему навстречу сверкнули пламенем глаза его старого победителя и сильный голос крикнул из темноты: «У тебя, человек, достанет духу убить Гая Мария?» Тогда варвар бросил меч, выбежал из дверей и громко закричал: «Я не могу убить Гая Мария!» Минтурнским городским представителям стыдно стало, что спаситель Италии нашел большее к себе почтение в варваре, которому принес рабство, чем в согражданах, которых он спас. Они сказали: «Пускай же идет он беглецом куда хочет и терпит то, что ему суждено; мы же будем молить богов не гневаться на нас за то, что мы Мария нагим и покинутым изгоняем из нашего города». Граждане толпами поспешили к темнице и повели его, щедро снабженного припасами, к морю, где он сел на корабль, которым прибыл в Энарию. Здесь он нашел Грания и прочих своих друзей, с которыми отправился в Африку.

В Риме Сулла старался упрочить свою победу. После отмены Сульпициевых законов он заставил народ принять решение, чтобы в будущем законы никогда не издавались без предварительного заключения сената. Но его насильственные действия и взятие штурмом родного города оттолкнули от него большую часть знатных граждан. По этой причине вместе с Гнеем Октавием, приверженцем сенатской партии, вторым консулом был избран Луций Корнелий Цинна, ревностный демократ. Торопясь в поход против Митридата, Сулла удовольствовался данным положением вещей и только заставил обоих консулов присягнуть, что они ничего не намерены изменить в существующих учреждениях. Но как только Сулла с войском оставил Италию, Цинна решил возобновить Сульпициев законы. Так как Октавий этому воспротивился, на форуме произошел кровавый бой. Цинна со своими друзьями настаивал на своем и был отрешен от должности. Но он склонил на свою сторону войско, стоявшее в Кампании для борьбы с еще не покорившимися союзниками, и предпринял поход против аристократов в Риме.

Когда эти известия дошли до Мария, он поспешил вернуться в Италию. Он набрал мавританских всадников и с отрядом в 1000 человек явился в Теламоне в Этрурии. Здесь он призвал к оружию рабов , а также склонил на свою сторону многих свободных крестьян и пастухов, собрав таким образом за несколько дней довольно значительные силы. В его распоряжении оказалось более 6000 человек и 40 кораблей, которые расположились в устье Тибра и отрезали от Рима подвоз хлеба. Он послал к Цинне сказать, что готов признать его консулом и следовать всем его приказаниям. Тот охотно принял предложение, назначил Мария проконсулом и послал ему фасции и прочие знаки его сана. Марий же заявил, что убранство это не подходит к его положению, и явился перед Цинной в бедном одеянии, с длинными всклокоченными волосами, бородой и жаждой мщения на лице.

Отряды Мария и Цинны обложили Рим. Цинна и Карбон расположились на Яникуле, Серторий – на Сервиевом валу, а Марий своим возросшим до трех легионов войском занял береговые города Лациума и изменническим образом захватил Остию, которую передал своей дикой орде на разграбление и разрушение. После этого и он расположился перед Яникулом. Город был в беспомощном положении. Возник недостаток продовольствия и голод. Вожди собранных для защиты города войск были ненадежны и нерешительны, так что солдаты толпами переходили на сторону Цинны. Рабы, призванные Цинной к свободе, так же стремились из города в неприятельский лагерь. Наконец, сенат счел необходимым отправить к Цинне и Марию послов с просьбой вступить в город и поступить с гражданами снисходительно. Цинна выслушал послов, сидя в консульском кресле, и дал благосклонный ответ. Марий же стоял возле кресел и не проронил ни слова, но его мрачный вид и неприязненный взгляд слишком ясно свидетельствовали о мстительном настрое его души.

Когда городские ворота отворились, Цинна вступил в Рим. Марий же остановился у ворот и со злобной усмешкой заметил, что он изгнанник и закон возбраняет ему войти в родной город. Граждане немедленно поспешили в созванном на площади народном собрании отменить приговор об его изгнании. Но едва были поданы голоса тремя или четырьмя трибами, как Марий вступил в город со своими дикими ватагами. Победители решили истребить всех выдающихся мужей оптиматской партии и конфисковать их имения. Ворота были заперты. Пять дней и пять ночей продолжалась в Риме непрерывная резня. За теми же, кто успел бежать, еще месяцы охотились на всех дорогах и во всех городах Италии. Первые люди государства погибли.

Так, консул Октавий не пожелал бежать и ожидал убийцу на Яникуле в консульском убранстве. Луций Мерула, назначенный против своей воли в консулы на место Цинны, предварительно сняв с себя жреческую повязку, вскрыл себе вены у храма Юпитера, жрецом которого он состоял. Оратор Марк Антоний, дед триумвира, нашел убежище у одного своего бедного приятеля. Когда тот послал за хорошим вином к содержателю питейного дома, посланный раб рассказал, что его господин хочет хорошо угостить укрывшегося у него Антония, а продавец рассказал об этом Марию. Марий, сидевший в то время за ужином, поднял радостный крик, и друзьям едва удалось остановить его и не дать броситься убить своего врага собственной рукой. На посланных убийц красноречие молившего о пощаде Антония произвело такое впечатление, что никто не решался его убить, пока их предводитель не вошел сам и отрубил ему голову. Когда тот принес ее Марию, Марий обнял его. Лутаций Катул, бывший сподвижником Мария и участником его триумфа над кимврами, удушил себя в своем доме угарным газом после того как Марий на все ходатайства его друзей отвечал только: «Он должен умереть».

Марий был виновником всех происходивших тогда ужасов. Кровожадность и мстительность совершенно затуманили рассудок престарелого мужа, который в винных парах заглушал голос человечности. Сопровождаемый шайкой рабов, он ходил по улицам, и на чей поклон он не отвечал, того убивали. Трупы без голов валялись на улицах, а отрубленные головы прибивали на площади к ораторской трибуне. Его телохранители проникали в дома своих бывших господ, грабили и убивали, бесчестили женщин и детей. Для остальных вождей партии это безумное неистовство старика сделалось невыносимым. Серторий просил Цинну унять Мария, но тот не решился на это и даже назначил его себе в товарищи по консульству на следующий год. Серторий, наконец, напал на Мариеву шайку рабов и изрубил ее. Все друзья и родственники Суллы погибли, и только жена и дети его успели спастись. Марий разрушил все его дома и виллы, конфисковал имущество и отменил все его распоряжения и законы.

Сбылись все желания Мария — он отплатил своим врагам, которые ввергли его в такие бедствия, и в седьмой раз добился консульства благодаря надежде, поддерживавшей его среди опасностей скитальчества. Но его тяготили ненависть и проклятие всех партий. В минуты просветления, по-видимому, его пугала совесть и мысль о возвращении заклятого врага, Суллы. Им овладели мучительное беспокойство, ночные видения, бессонница, от которой он искал спасение в вине. Наконец, он впал в горячку и в диком бреду воображал, что командует на полях сражения в Азии, где теперь его враг пожинал лавры. После семидневной болезни он скончался на 70-м году жизни, на 17-й день своего консульства.

При вести о его кончине вся Италия вздохнула свободно и проводила его в могилу всяческими проклятиями. Забыт был прославленный избавитель от кимвров. Вспоминали только с ненавистью и омерзением жестокого тирана, от которого наконец отделались. Да и для него самого было счастьем, что он не дожил до дней, когда явился Сулла, чтобы свести счеты со своими врагами. Сулла должен был удовольствоваться тем, что велел бросить прах Мария в Анио.

Сципион Эмилиан, разрушитель Карфагена и Нуманции, был сыном Эмилия Павла, но усыновлен сыном Сципиона Африканского, Публием Корнелием Сципионом, мать которого была сестрой Эмилия Павла. Будучи семнадцатилетним юношей, он сражался при Пидне под начальством своего отца и слишком смелым и продолжительным преследованием неприятеля привел в сильное беспокойство отца и все войско. Так как он был любитель охоты, то ему в награду позволили охотиться в нетронутых в течение четырех лет засеках македонских царей.

Знакомые считали этого тихого и простого юношу малоспособным. Обыкновенные юношеские удовольствия не занимали его. Он не хотел также проложить себе путь к какой-нибудь общественной почетной должности заискиванием перед влиятельными сенаторами или речами в судах. Он жил в уединении и находил большое удовольствие в занятиях науками. Заботливость отца доставляла ему лучших наставников и друзей эллинского образования, и впоследствии общество его составляли греческие и римские поэты и ученые. Благодаря своим занятиям науками и искусствами Эмилиан получил прекрасное и солидное образование, которое сильно выдвинуло его из ряда обыкновенных любителей эллинизма.

Его политические речи, отличавшиеся чистой классической латынью, и впоследствии охотно читались римлянами. Из эллинского он усвоил себе только то, что неподдельно, прекрасно и велико, и таким образом греческое образование нисколько не повредило его римскому духу. Несмотря на возраставшую вокруг него испорченность нравов, он остался настоящим римлянином доброго старого порядка по образцу своего родного отца — крепким телом и душой, простым и строго нравственным, но отнюдь не таким суровым, как, например, Катон. В противоположность стремлениям большинства знатных людей того времени Сципион верностью своему слову, твердостью, честностью и бескорыстием приобрел уважение и доверие друзей и врагов. Хотя одно имя и память об его отце Эмилии достаточно его рекомендовали, тем не менее первым человеком своего времени он сделался исключительно благодаря своим личным заслугам.

На общественную службу Сципион вступил только на 34-м году жизни. В 154 году в Испании после продолжительного мира снова начались кровопролитные войны с лузитанами и кельтиберийцами, и римляне вели их так неудачно, что когда в 151 году консул Луций Лукулл начал вербовать армию для Испанской войны, ни один человек не предложил своих услуг в качестве офицера. Тут выступил Сципион Эмилиан и вызвался принять любую должность, какая будет ему предложена в Испании. Его пример подействовал так сильно, что кандидатов на офицерские места появилось даже больше, чем требовалось.

Сципион последовал за Лукуллом в качестве военного трибуна и отличился в Испании больше всех остальных. Он доблестно выдержал поединок с испанским великаном и первым вошел на стены Интеркации при штурме этого города, за что получил так называемый стенной венец. Храбрость и честность принесли ему такой почет и со стороны неприятеля, что вакхеи, переставшие верить властолюбивому и бесчестному консулу, вполне положились на слово Сципиона и заключили договор с Римом. В следующем году Лукулл отправил его в Африку с поручением просить у Масиниссы слонов для Испанской войны. Тут ему довелось стать очевидцем сражения между Масиниссой и карфагенянами, окончившегося поражением последних. После битвы карфагеняне обратились к Сципиону с почетным предложением устроить мир между ними и нумидийским царем. Но его старания остались бесплодными.

В 149 году вспыхнула третья Пуническая война, которую Сципиону было суждено окончить самым блистательным образом. Каждый день осады Карфагена доказывал все большую неспособность консулов. Военные же дарования Эмилиана обнаруживались все блистательнее. От одного ночного нападения карфагенян он спас лагерь тем, что совершенно неожиданно для неприятеля ударил ему в тыл с несколькими кавалерийскими эскадронами. В то время как личные качества консулов и других офицеров ни в ком не возбуждали доверия, он побудил Гимилькона Фамея с 2200 всадниками перейти на сторону римлян. Когда умер девяностолетний Масинисса, Сципион, по завещанию покойного, разделил его царство между его тремя сыновьями и склонил одного из них, Гулуссу, помочь римскому войску значительным числом легкой конницы. Таким образом Сципион сделался самым популярным человеком в войске. В Риме его имя также было у всех на устах. Даже старик Катон, более склонный к порицанию, чем к похвале, незадолго до своей смерти выразил ему свое одобрение гомеровским стихом.

В следующем году дела против Карфагена пошли еще хуже прежнего, так что в Риме всеми овладело беспокойство и недовольство. Поэтому на 147 год Сципион, который, по установленному порядку, хлопотал в это время о должности эдила, был выбран консулом и, по особенному постановлению, получил главное начальство в Африканской войне. В сопровождении своих друзей – Полибия и Лелия, а также вспомогательных войск и некоторого числа волонтеров он отправился к месту назначения.

Сципион явился в Африку вовремя, чтобы спасти от гибели претора Манцина с 3500 человек войска. Манцин, которого консул Пизон, отправляясь внутрь страны, оставил с флотом для осады Карфагена, овладел с моря крутой скалой вблизи предместья Мегалии и оттуда удачно ворвался в город. Думая, что город уже взят, экипаж кораблей в беспорядке, частью и без оружия, уже бросился было на улицы вслед за солдатами для грабежа, но в это время нападавшие снова были вытеснены из города и отброшены на скалу, откуда не было никакого выхода. Ночью Манцин поспешно отправил гонца в Утику просить Пизона, ушедшего внутрь страны, о помощи, а жителей Утики – о доставке провианта. Гонец прибыл в Утику в то самое время, когда новый консул только что пристал к берегу. Он быстро принял меры. Солдатам, уже высадившимся на берег, был дан сигнал вернуться на корабли, молодые жители Утики должны были присоединиться к римским войскам, а старики должны были носить на корабли съестные припасы.

Сципион тотчас же поплыл к Карфагену, отправив к Пизону конных гонцов, чтобы как можно скорее вернуть его туда же. Несколько пленников было отпущено на свободу, чтобы доставить карфагенянам страшную весть о походе Сципиона. С рассветом пунийцы возобновили нападения на отрезанных римлян, которые едва могли держаться, тесно сдвинувшись на скале. Лишь около 500 человек из них были вооружены и с крайними усилиями защищали себя и безоружных, которых было до 3000. В эту минуту крайней опасности подошел флот консула. Палубы всех судов были покрыты войсками со сверкающим оружием: консул созвал на палубы весь свой экипаж, чтобы заставить думать о приближении большого войска. Пунийцы, завидев приближающиеся многочисленные отряды и среди них хорошо известного, страшного консула в пурпурной мантии, в ужасе оставили сражение и отступили. Сципион смог беспрепятственно принять на свои корабли Манцина и спасенный отряд и вместе с тем занять скалу.

После того как Манцин передал начальство над флотом своему преемнику Серрану и вернулся в Рим, Сципион отправился в лагерь Пизона, чтобы принять от него войско и вести к Карфагену. В его отсутствие Газдрубал и Битиас, нумидийский вождь, перешедший на сторону карфагенян, приблизили свой лагерь к самому городу и возобновили нападение на войско, занимавшее скалу близ Мегалии. Консул опять явился вовремя и спас войско от угрожавшей ему опасности. С этого времени началась серьезная и настойчивая осада.

Прежде всего Сципион восстановил упавшую дисциплину. Затем во время ночного нападения он овладел предместьем Мегалией, вследствие чего карфагеняне были вынуждены снять свой лагерь, стоявший перед городом, и передать Газдрубалу главное начальство над 30 000 городским гарнизоном. Новый комендант варварски выместил свое поражение на военнопленных римлянах. Он велел жестоко изувечить их на городской стене, на глазах у римлян, и затем бросить в пропасть. Этой жестокостью он хотел отнять у нерешительного народа всякую возможность капитуляции и принудить его защищаться до последних сил.

Сципион старался прекратить всякое сообщение с осажденным городом. Он укрепился на перешейке, соединявшем Карфаген с материком, и в течение 20 дней перегородил этот перешеек по всей его ширине земляными окопами. Но с моря еще был возможен подвоз припасов для осажденных. Битиас, проехав по всей стране со своими нумидийскими всадниками, доставил массу зернового хлеба в Неферис и оттуда переслал его в столицу через залив, в то время как римский флот из-за встречного ветра не имел возможности задержать или преследовать его корабли. Некоторые смелые купцы, привлекаемые барышами, также пользовались удобным случаем и храбро пробирались мимо римского флота, доставляя свой груз в карфагенский порт.

Чтобы преградить доступ к Карфагену с моря, Сципион предпринял исполинское дело. Начиная от южного мыса, он начал строить на море, у входа в порт, большую каменную плотину в 96 футов шириной в основании. Карфагеняне сначала смеялись над безрассудным предприятием, но увидев, что оно идет весьма успешно, сами начали день и ночь работать в своем военном порту. Они тайно строили флот, и так как вход в гавань с юга был заперт, рыли канал на восток в открытое море. После двухмесячной усиленной работы, к великому изумлению римлян, в открытое море вдруг вышел флот из 120 кораблей, среди которых было 50 трирем. Если бы карфагеняне тотчас же напали на не подготовленные к этому римские корабли, то, вероятно, уничтожили бы весь флот но они удовольствовались тем, что торжественно показали неприятелю гордую силу и снова ушли в гавань. Когда на третий день они возвратились, чтобы дать морское сражение, римляне уже были готовы к бою. Сражение продолжалось до вечера без решительного исхода, но при возвращении в гавань маленькие карфагенские суда так перепутались, что загородили вход, и большие корабли не могли пройти туда. Потому римляне на следующее утро возобновили сражение, загнали карфагенян в гавань и с этот времени стали строго наблюдать за входом в нее.

Теперь Сципион начал атаку с мыса и воздвигнутой им каменной плотины против внешней плотины порта и защищавших его укреплений. Его машины, действуя круглосуточно, пробили брешь, но карфагеняне в темную ночь перешли вброд, совершили отчаянное нападение на осадные машины, зажгли их и обратили осаждавших в такое бегство, что Сципиону пришлось приказать своей собственной коннице врубиться в их ряды, чтобы заставить их остановиться. Карфагеняне победоносно возвратились за свои стены, захватив множество пленных и знамен, и заделали брешь. Сципион снова выставил свои машины, зажег деревянные башни карфагенян и наконец овладел внешней частью порта. Таким образом он подвинулся до самой городской стены, против которой велел насыпать вал одинаковой с ней высоты.

Между тем наступила зима, в течение которой консул держал Карфаген в тесной блокаде, предоставив своим союзникам – голоду и чуме – сломить сопротивление неприятеля. Городское население голодало и умирало массами, в то время как Газдрубал, владыка города, проводил время со своими друзьями за роскошным столом. Убедившись, что государства уже не спасти, он, при содействии Гулуссы, выхлопотал себе свидание со Сципионом, чтобы по крайней мере спасти родной город от разрушения. Он предлагал Сципиону полное подчинение и уступку всей области Карфагена, если только сам город будет сохранен. Сципион не мог согласиться на это предложение, поскольку сенат уже решил разрушить Карфаген, но он обещал Газдрубалу, если тот отдаст ему город, свободу и безопасность для него лично, для его клиентов и для десяти дружественных ему семей. Газдрубал отверг это предложение, ответив, что хочет жить и умереть со своими согражданами, и если так уже решено судьбой, то он похоронит себя под развалинами своего родного города.

С наступлением весны 146 года голод и болезни в городе усилились до такой степени, что Сципион встречал уже совсем слабое сопротивление. Он легко пробился во внутренний город и овладел рынком, находившимся близ военного порта. Отсюда он медленно направился по трем узким улицам против цитадели. Однако здесь ему предстояло тяжелое кровопролитие — по обеим сторонам улиц стояли высокие шестиэтажные дома, с отчаянием защищаемые гражданами. Их приходилось брать с боем, как крепости. Солдаты пробивались от одного дома к другому по крышам и через бревна, наваленные на улицах, и уничтожали все, что попадалось им на пути. Шесть суток без перерыва продолжался этот страшный бой. Уставшие войска постоянно сменялись свежими. Один Сципион не давал себе ни минуты покоя. Без сна и без пищи, кроме той, которую он принимал во время самого сражения, он спокойно и упорно продолжал свое дело, день и ночь распоряжаясь боем, пока, наконец, не упал без чувств от крайнего напряжения при виде свирепого опустошения.

На седьмой день добрались до цитадели. Чтобы облегчить приступ, Сципион велел зажечь взятые дома. Оставшееся население искало спасения на горе, на которой стоял храм Эсмуна. Лишенные мужества и истощенные до крайности жители просили пощады. Сципион пощадил всех, за исключением перебежчиков. На милость победителя сдались сначала 25 000 женщин, а потом 30 000 мужчин – менее десятой части прежнего населения. Жена Газдрубала просила своего мужа позволить ей и двум ее детям также просить пощады у победителя, так как не было уже никакой надежды на спасение. Газдрубал отверг эту просьбу и оставался в храме Эсмуна вместе с 900 римскими перебежчиками, решив защищаться до конца. Но это отчаянное мужество ненадолго овладело слабым человеком.

Когда перебежчики зажгли храм, чтобы погибнуть под его развалинами, Газдрубал испугался смерти и, не заботясь о жене и детях, тайно выбрался из города, бросился к ногам Сципиона и умолял его о пощаде. Перебежчики и жена проводили его проклятиями. Одетая в богатейшие одежды, жена Газдрубала появилась со своими детьми на зубцах горевшего храма и громко воскликнула: «Тебя, римлянин, за зло, которое ты причинил неприятельскому городу, да не постигнет никакое несчастье; но Газдрубал, изменивший своему родному городу и его храмам, мне и моим детям, да будет наказан за это богами Карфагена и тобой. Несчастный, вероломный беглец, смотри теперь на гибель мою и детей твоих под этими горящими развалинами; ты, последний вождь великого Карфагена, готовься теперь ко всякому позору и к триумфу победившего тебя врага!» С этими словами она заколола своих детей и бросила их в пламя, а потом и сама исчезла под дымящимися обломками, найдя свою смерть в огне. Газдрубал же открыл собой триумфальное шествие победителя и прожил остаток своей жизни в Италии как римский пленник, покрытый стыдом и позором.

Великое дело совершилось. Карфаген, долгое время бывший опасным соперником Рима, был уничтожен в 146 году. Все карфагенские пленники были проданы в рабство. Городскую добычу Сципион предоставил солдатам, за исключением общественной казны с золотом и серебром и храмовых сосудов, которые были отданы квестору и отправлены в Рим, в государственную казну. Сам Сципион ничего не взял из добычи, даже запретил своим друзьям покупать что-либо из нее. Статуи и художественные произведения, некогда увезенные карфагенянами из греческих городов Сицилии, были возвращены прежним владельцам.

Большая часть Карфагена еще уцелела от разрушения. Сципион, желая сохранить город, спрашивал у сената, что делать дальше, и получил ответ, что он должен сравнять с землей город Карфаген и предместье Магалию, равно как и все города, бывшие до последнего времени в союзе с Карфагеном. Затем на месте Карфагена должен пройти плуг, а само место должно быть проклято на вечные времена, чтобы жизнь никогда уже не могла возникнуть на этом поле смерти. Так и было сделано. Семнадцать дней горели развалины Карфагена. Сципион в ужасе смотрел на великое дело разрушения, и после долгого, задумчивого молчания, со слезами на глазах, произнес стихи Илиады:

Будет некогда день –
и погибнет великая Троя,
Древний погибнет Приам
и народ копьеносца Приама.

Когда Полибий, стоявший около него, спросил, в каком смысле он сказал эти слова, Сципион сознался, что при виде превратности человеческой судьбы в его душе явились печальные мысли об участи, ожидающей когда-нибудь его собственный родной город.

Сенат послал комиссию из десяти человек для устройства африканских дел вместе со Сципионом. Карфагенская область с границами, которые она имела в начале войны, была обращена в римскую провинцию под названием Африка с главным городом Утикой. Сыновья Масиниссы получили нумидийские земли с областями, которые Манисса отнял в последнее время у карфагенян. Граница между Нумидией и римской Африкой теперь была точно определена.

Устроив африканские дела, Сципион возвратился в Рим для заслуженного триумфа и с этого времени сделался первым и величайшим человеком в Римской республике. Сограждане почтили его прозвищем Африканского Младшего (Minor).

В 142 году Сципион стал цензором и исполнял эту обязанность с катоновской серьезностью и добросовестностью, тогда как его товарищ, Муммий, старался приобрести расположение народа уступками и мягкостью. Производя торжественную люстрацию, Сципион изменил обычную молитву за республику, прося богов уже не о расширении, но о сохранении государства. Некоторое время спустя после своего цензорства он был поставлен во главе посольства и объехал земли Востока, Египет, Кипр, Сирию и Малую Азию, чтобы исследовать положение этих стран. Своим полным достоинства поведением и благородной древнеримской простотой послы возбуждали удивление при роскошных дворах восточных царей. Они исполняли обязанность судей в спорах между отдельными государствами с такой справедливостью и мягкостью, что цари и городские общины приобрели доверие и новый взгляд на римское государство. В Рим явились многочисленные посольства, чтобы выразить сенату благодарность за присылку таких достойных людей.

В Испании, где Сципион в 151 и 150 годах служил военным трибуном, война все еще не прекращалась. В 134 году Сципион Африканский был сделан консулом и получил главное начальство над войском в Испании.

Как и под Карфагеном, Сципиону прежде всего пришлось восстановить упавшую дисциплину, поскольку при его слабых предшественниках леность и распущенность войска достигли ужасающих размеров. Сципион выгнал из лагеря 2000 публичных женщин, множество бродячих гадателей и жрецов, толпу торговцев и разносчиков, слуг, поваров, и других прислужников. Он оставил при войске только самое необходимое, запретив употребление всех предметов роскоши – постелей, подушек, драгоценных сосудов и т.п. Чтобы снова приучить солдат к труду и выдержке, он приказал им работать с утра до вечера, рыть ямы и снова засыпать их, строить и разрушать стены. Он приучал их к труднейшим переходам — уж если не было у них охоты обливаться кровью в сражениях, то пусть пачкают себя грязью. Каждый носил с собой съестные припасы на несколько дней, иногда запас хлеба дней на 30, и семь столбов для ограды лагеря.

Когда Сципион видел кого-нибудь утомленным, то обыкновенно говорил: «Если бы ты научился защищаться мечом, то тебе не нужно было бы носить на спине материал для укреплений». Если кто-нибудь не мог идти дальше, он приказывал всаднику спешиться и посадить его на лошадь. Если вьючные животные были очень обременены, то он снимал с них часть груза и клал на плечи солдат. С такой же строгостью, как с простыми солдатами, обращался он и со знатными офицерами. Он резко порицал их за нежность и слабость, а если находил у них в багаже какой-нибудь ненужный предмет роскоши, ломал его и выбрасывал вон.

Так Сципион провел почти все лето в исправлении войска. Лишь тогда, когда оно снова сделалось способным к бою и выражало желание храбрыми подвигами смыть с себя прежний позор, консул подвинулся ближе к городу Нуманции. Его войско состояло из четырех легионов, нумидийского отряда конницы, пехоты и 12 слонов, а так же многочисленных испанских вспомогательных отрядов. Все войско насчитывало 60 000 человек, в то время как гарнизон города состоял всего из 8000. Так как консул был убежден, что его войска, после многолетней распущенности, не могут сразу начать сражаться храбро, он избегал боя, ограничиваясь отражением вылазок и обезвреживая неприятельские засады. В этих сражениях он хорошо увидел, как мало можно доверять своим солдатам — даже своим личным появлением он едва мог остановить бегущие отряды. О штурме крепости, стоявшей на скале, нечего было и думать.

Потому он решил блокировать город непрерывным рядом укреплений. Вокруг всей городской стены был протянут двойной вал, укрепленный рвами, стенами и башнями. В реку были погружены бревна, снабженные пилами. Так город был совершенно отрезан от внешнего мира. Голод и чума начали оказывать разрушительное действие на граждан, и Сципион мог спокойно ждать, когда город сам отдастся в его руки. Нумантинцы упорно и мужественно переносили нужду, ожидая помощи со стороны или какого-нибудь счастливого поворота судьбы. Когда они увидели, что их надежда тщетна, к Сципиону было направлено посольство для переговоров о сдаче. Римлянин потребовал безоговорочной сдачи. Тогда народ в бешенстве растерзал своих послов и решил терпеть до последних сил, все еще надеясь на перемену обстоятельств.

Но скоро к Сципиону явилось другое посольство и отдало город в его полное распоряжение — голод и болезни истощили последние силы защитников. Когда полководец приказал гражданам выйти из города и сложить оружие, они просили дать им небольшую отсрочку, чтобы иметь возможность предать себя смерти, не желая пережить свободы своего отечества. Сципион уважил эту просьбу. Большая часть граждан убила себя и своих близких мечом или бросилась с женами и детьми в свои пылающие дома. На третий день оставшиеся в живых вышли за ворота, похожие на блуждающие тени, едва сохранив человеческое подобие. Сципион выбрал из них 50 знатнейших граждан для своего триумфа, а остальных продал. Город был сравнен с землей, а его область разделена между соседями.

Гибель нумантинцев, заслуживших лучшей участи за свое стойкое мужество и любовь к свободе, произошла осенью 133 года. Сципион осаждал этот город целый год. Победитель получил почетное звание Нумантинского. Совместно с командированной от сената комиссией он устроил положение вновь покоренных стран сообразно с требованиями справедливости и так устранил на будущее время сопротивление большинства испанских племен римскому владычеству. Для Испании настало более спокойное время.

В то время когда Сципион еще находился в Испании, он получил известие о революции, совершенной его зятем Тиберием Семпронием Гракхом, предложившим аграрные законы, благоприятные для низшего класса, и о его несчастном конце. Сципион не был врагом народа и не принадлежал к аристократической партии, желавшей забрать в свои руки управление государством и эксплуатировать его в свою пользу. Он даже поддерживал своевременные реформы и противодействовал, насколько мог, злоупотреблениям, какие позволял себе правительственный класс. Тем не менее, он не одобрял планов своего зятя. Он лучше кого-либо другого видел глубокие язвы, от которых страдало государство, но считал невозможным революционный путь спасения. Насильственное, революционное исцеление государства казалось ему хуже того зла, от которого государство страдало.

Такой образ мыслей Сципион и высказал открыто, вернувшись в Рим в 132 году. За это большая часть народа лишила его своей благосклонности. Папирий Карбон, глава народной партии, напал на него в народном собрании как на врага народа. На вопрос Карбона, что он думает об умерщвлении Тиберия Гракха, Сципион откровенно заявил, что считает это дело справедливым. Его противники в крайнем раздражении закричали: «Долой тирана!» Сципион отвечал: «Враги отечества справедливо желают моей смерти, потому что невозможно, чтобы Рим пал, пока жив Сципион, и чтобы Сципион остался в живых когда падет Рим». Он бросил смелое слово в шумную, кричащую толпу, сказав, что эта толпа не имеет никакого права разговаривать на римском форуме. «Молчите!» – вскричал он. – «Молчите вы, для которых Италия не мать, а мачеха!» А когда они стали кричать еще громче, он сказал: «Неужели вы думаете, что я испугаюсь развязных людей, которых я отсылал в цепях на рынок невольников?»

Сципион спокойно удалился из собрания, почтительно провожаемый до дома сенаторами и толпой граждан и латинян. Он пошел к себе в спальню, чтобы ночью написать речь, которую хотел произнести на следующий день. На другое утро его нашли в постели мертвым, без ран, но с признаками удушения.

В это утро множество народа собралось на форуме и ждало появления Сципиона. Вдруг, в сильнейшем волнении прибежал Метелл Македонский, противник Сципиона в сенате, и воскликнул: «Стены нашего города пали! Сципион Африканский умерщвлен во время сна в своем доме!» Общее смущение овладело народом. Кто был убийца? Этого не знали и не знают до сих пор.

Сципион Африканский умер в 129 году в возрасте 56 лет. Это был один из величайших и благороднейших людей своего времени, последний потомок победителя при Заме.


Обеспечив завоеванием Карфагена и Испании свое владычество над западной половиной Средиземного моря, римляне силой обстоятельств были вовлечены в дела восточного греческого мира, земель, окружавших восточную часть Средиземного моря.

Первым государством, с которым столкнулся Рим, была находившаяся недалеко от Италии Македония, в которой с 220 года царствовал Филипп V, человек гордый, воинственный, умный и образованный, но надменный и крайне жестокий в случаях, когда дело шло о распространении его господства. В надежде овладеть Римской Иллирией он, после битвы при Каннах, заключил союз с Ганнибалом. Но как только он начал наступление против Иллирии, претор Левин заставил его остановиться. После этого Левин вступил в войну с этолийцами и другими греками и царем Атталом Пергамским, – войну, для которой ему пришлось привлечь все свои силы, но которая в то же время подорвала и последние силы греков. Война эта длилась с 214 до 205 год. Филипп заключил мир с намерением в будущем избегать всякой вражды с Римом и искать своих выгод только на Востоке. Римляне же отсрочили войну только для того, чтобы при более благоприятных обстоятельствах полностью усмирить опасного врага.

Филипп не заставил их долго ждать этого случая, так что римляне смогли возобновить борьбу с ним сразу после окончания войны с Ганнибалом. В 205 году в Египте умер царь Птоломей IV Филопатор, и на престол вступил четырехлетний Птоломей V Эпифан. Тогда Антиох Сирийский и Филипп Македонский заключили союз для раздела между собой Египетского царства. Филипп в 201 году переправился через Геллеспонт, чтобы подчинить себе египтян или овладеть союзными с ними городами Малой Азии, причем поступая с возмутительной жестокостью. Пергам и Родос, для которых распространение македонского владычества с этой стороны было очень опасно, сражались с Филиппом без особенного успеха. Почти в это же время Филипп вел войну против союзных с Римом Афин.

Рим не мог равнодушно смотреть на притеснение находившегося с ним в дружбе Египта и на войну со своими союзниками и потому взялся за оружие. Он отправил посольство к Филиппу с требованием прекратить войну против Египта и Афин и дать отчет о враждебных действиях против Родоса и пергамского царя. Филипп отверг требования римлян, и в 200 году сенат объявил ему войну, несмотря на то, что народ, истощенный второй Пунической войной, весьма неохотно брался за оружие. В эти годы (200 и 199) римляне вели войну с таким незначительным успехом, что в 198 году Филипп смог вторгнуться в Северную Иллирию. Тогда римляне выслали против македонян консула Тита Квинкция Фламинина, которому удалось удачно и быстро закончить войну.

Квинкций Фламинин, происходивший из патрицианского рода, служил в 208 году военным трибуном под начальством Марцелла и после взятия Тарента был назначен комендантом этого города и окрестностей. Вскоре после этого ему в числе трех человек было поручено основание колоний в Нарнии и Компсе, а затем он стал одним из предводителей партий поселенцев, отправленных в Венузию. Эти почетные должности позволили ему выступить кандидатом в консулы на 198 год, не пройдя предшествовавших консульству должностей и будучи всего 30 лет от роду. Действительно, несмотря на возражение трибунов, он был избран консулом вместе с Секстом Элием и получил по жребию командование над войском в Македонской войне.

Фламинин был чрезвычайно талантливым человеком, очень опытным полководцем и еще более искусным дипломатом. Подобно Сципиону, он получил образование в новом духе, восторженно относился к греческой жизни и культуре, которая со времен второй Пунической войны быстро распространилась среди римлян, и оказывал особую приязнь и покровительство греческому народу. Обладая впечатлительной натурой, он больше заботился о собственной чести и славе, чем об интересах отечества. Благодаря своим дипломатическим способностям и привязанности к эллинам он мог успешно вести Македонскую войну, целью которой было завоевание греческих городов, находившихся под властью Македонии, и подчинение их Риму.

Когда Фламинин принял командование армией, оба войска стояли друг против друга в Северном Эпире на берегах Верхнего Ауса (нынешняя Воюса). Чтобы помешать римлянам проникнуть на восток в Фессалию или Македонию, Филипп загородил узкую и скалистую долину Ауса рвами и валами, так что пробиться сквозь этот проход казалось невозможным. 40 дней стояли войска одно против другого, не предпринимая ничего значительного. Наконец, один эпирский пастух, пасший стада в этих горах и знавший каждую тропинку, предложил Фламинину провести часть его войска безопасными дорогами к возвышению, находившемуся недалеко от неприятельского лагеря. Под руководством пастуха и трибуна консул двинул к этому месту 4000 избранных пехотинцев и 300 всадников, приказав по прибытии на место подать дымовой сигнал, но не нападать на неприятеля до получения ответного сигнала. На третий день консул узнал по условному знаку, что возвышение занято, и, разделив свое войско на три отряда, двинулся с лучшими людьми через долину, а правому и левому крылу приказал напасть на неприятельский лагерь. Неприятель также быстро выступил против него и сражался, стоя перед своими укреплениями. Когда же войско Филиппа было оттеснено к возвышениям в пространство между его укреплениями и завязался опасный для римлян бой, римская засада ударила с тыла и посеяла такой ужас, что всякий, кто мог, кинулся в бегство. Те же, для кого возможность отступления была отрезана, пали под римскими мечами.

После битвы при Аусе Филипп возвратился через Фессалию к Темпейской долине, где решил помешать римлянам вторгнуться в Македонию. Фламинин последовал за ним в Фессалию, подвергнувшуюся беспощадным опустошениям со стороны двинувшихся туда до него римских союзников – этолийцев и афаманов. Вся Фессалия, за исключением македонских крепостей, попала во власть римского консула. Но в Южной Греции преимущество оставалось на стороне Филиппа, особенно благодаря крепостям Халкиде и Коринфу, которые вместе с фессалийской крепостью Деметриадой он называл «тремя оковами Греции». Фламинин повернул на юг, где против крепостей Филиппа действовал римский флот под командованием его брата Люция. Поддержанный родосскими и пергамскими кораблями, он завладел Фокидой и приобрел важное союзничество ахейцев, так что в этом году власть македонян на юге была значительно ослаблена.

В 197 году Фламинин привлек на свою сторону спартанского тирана Набиса и Беотийский союз, а затем двинулся в Фессалию, чтобы выиграть войну одним генеральным сражением. Того же желал Филипп и, собрав в своей малолюдной стране 26 000 войска посредством привлечения под свои знамена юношей и стариков, двинулся в Фессалию. У римлян было почти такое же число войска, но конница была значительнее. В окрестностях города Скотусы войска оказались друг против друга сами того не зная, так как между ними лежал ряд холмов, называвшихся Киноскефалы, т.е. собачьи головы. В одно туманное и дождливое утро обе армии отправили свои отряды на холмы, чтобы занять их и разведать положение неприятеля. Наткнувшись друг на друга, они вступили в бой, постепенно переросший в настоящее сражение, когда в борьбу с обеих сторон вступили подкрепления. Сражение шло с переменным успехом, пока, Фламинин не выдвинул все свои силы. Филиппу не хотелось сражаться в такую плохую погоду и в неблагоприятной для его фаланги местности. Но, убежденный своим окружением, он вступил в битву. 8000 македонян были убиты, 5000 взяты в плен. Римляне потеряли 700 человек. Филипп бежал в Темпейскую долину, где собрал остатки своего разбитого войска.

Битвой при Киноскефалах закончилась вторая Македонская война. Понесенные в ней потери так ослабили Филиппа, что он запросил у Фламинина мира. Находившиеся в римском лагере этолийцы требовали полного уничтожения армии Филиппа. Но Фламинин имел основательные причины не согласиться на это. Надменных и грубых этолийцев, которые, к неудовольствию консула, приписывали одним себе киноскефальскую победу и надеялись сделаться владыками Греции, нужно было усмирить и удержать в надлежащих рамках. Македонию же следовало сохранить как оплот эллинской культуры против Фракии и других варварских племен севера. Кроме того, силы Филиппа не были истощены в такой степени, чтобы можно было рассчитывать на его подчинение любым условиям. Наконец, предстояла близкая война с царем Антиохом и нужно было развязать себе руки и, по крайней мере, не допустить союза македонского царя с владыкой Азии.

Ввиду этих соображений Фламинин, под маской великодушия, отнесся к Филиппу с уважением, заключив с ним выгодный для того в данных обстоятельствах мир. Филипп должен был освободить от своей власти все вышеупомянутые греческие города в Европе и Азии, выдать весь свой военный флот, за исключением шести кораблей, распустить свое войско, оставив в нем только 5000 человек, и уплатить 1000 талантов. Сверх того он обязался не начинать никакой войны за пределами своего государства без согласия Рима. В числе заложников, которых он должен был предоставить, находился его сын Деметрий. Сенат утвердил предъявленные Фламинином условия, и в 196 году мир был заключен при посредничестве десяти римских комиссаров.

Эти комиссары согласились объявить свободными греческие государства, из которых Филипп вывел свой гарнизон, но настаивали на занятии римскими войсками трех сильнейших крепостей — Коринфа, Халкиды и Деметриады. Это вызвало сильнейшее волнение среди этолийцев. Они требовали от Фламинина, чтобы он расторг «оковы Греции», и спрашивали греков: «Неужели вам доставляет удовольствие носить цепи, которые, правда, красивее прежних, но зато тяжелее?» Огорченный этими упреками, Фламинин добился у комиссаров обещания вывести из упомянутых крепостей римский гарнизон. Но это случилось только после того, как греческие дела были полностью приведены в порядок.

Как раз в это время праздновались Истмийские игры, на которые собралось бесчисленное множество греков, обрадованных прочным миром и надеждой на свободу. Во время состязаний Фламинин велел затрубить в трубы. Когда водворилось молчание, он возвестил через герольдов следующее: «Римский сенат и Тит Квинкций, главнокомандующий, сим объявляют, что после одержанной над царем Филиппом и македонянами победы коринфяне, локры, фокейцы, эвбейцы, ахейцы, фессалийцы признаются освобожденными от всяких гарнизонов, независимыми, свободными от податей и подчиненными туземным законам». Когда герольды в первый раз провозгласили это решение, то не все ясно расслышали его, и одновременно с криками удивления и смущения, раздались просьбы повторить еще раз. Повторение вызвало такие радостные крики, что, как гласит предание, вороны, летавшие в эту минуту над ареной цирка, попадали совершенно оглушенные на землю. Все жители в восторге поднялись со своих мест и поспешили к Фламинину, чтобы пожать ему руку и приветствовать его как спасителя и защитника Греции. Натиск толпы был так силен, что консул подвергался опасности быть задушенным и был вынужден поспешно удалиться в свой шатер.

Радость греков по поводу возвращения свободы была кратковременна. Греческий народ того времени был так испорчен в нравственном отношении, что не умел пользоваться драгоценным даром свободы и сам истреблял себя несогласиями и раздорами. С другой стороны властолюбие римлян, наложивших свою тяжелую руку на эту страну, было слишком велико для того, чтобы они могли позволить этим племенам сделаться действительно независимыми. Фламинин оставался в Греции до 194 года, приводя в порядок отношения отдельных государств и их внутренние дела. Он примирил искусно и на справедливых основаниях враждующие партии, старательно заботился о том, чтобы ни одно государство не возвышалось за счет другого. Жестокого спартанского тирана Набиса, бывшего простым разбойником, он молниеносной войной принудил отказаться от внешних владений и приморских городов Лаконии и прекратить грабежи, но при этом не лишил его господства над Спартой.

Весной 194 года, установив повсюду порядок и мир, Фламинин еще раз собрал в Коринфе депутатов от всех государств, посоветовал им пользоваться полученной свободой с благоразумной умеренностью и взамен всего данного им выпросил для римлян обещание отправить к нему в течение 30 дней итальянских пленных, которые во время войны с Ганнибалом были проданы в Грецию. После этого он вывел римский гарнизон из крепостей и со всем войском и выпущенными на волю пленными двинулся в Италию.

Освобождением Греции Фламинин гордился более всего, и на своем щите, посвященном им в Дельфах Кастору и Полуксу, вырезал надпись: «Слушайте, о сыны Зевса, вы, благородные всадники, слушайте цари Спарты, вам Тит Энеад посвятил драгоценнейшие дары, в то время когда он наделил сынов Греции свободой». Тут же, в Дельфах, Фламинин поместил в храме Аполлона золотой венок с надписью: «О сын Летоны, этот венец из ярко сверкающего золота возложил на твою бессмертную голову, для украшения прекрасных кудрей твоих, Тит, предводитель энеадов. Увенчай, о божественный стрелок, победой божественного человека».

В Риме Фламинин отпраздновал великолепный триумф, в котором за победителем несли массу драгоценного оружия, греческие шлемы и македонские щиты и копья, 3 713 фунтов золота, 43 270 фунтов серебра и 14 514 золотых Филиппов (монет). За триумфальной колесницей Фламинина шли 1200 освобожденных из рабства военнопленных, с остриженными волосами, в войлочных шляпах на головах по обычаю всех рабов, получавших свободу.

В 192 году царь Антиох в союзе с этолийцами, считавшими себя оскорбленными и притесненными Римом, начал войну с римлянами и, переправившись в Грецию, стал призывать греческие государства к отсоединению от Рима и приобретению истинной свободы. Узнав об этом, римляне отправили в Грецию послами Фламинина и несколько других граждан, поручив им укрепить верность греков Риму. Фламинину удалось удержать большинство эллинов от неблагоразумного поступка. Лишь немногие, уже соблазненные этолийцами, не подчинились его влиянию. Хотя это обстоятельство раздражало и сердило Фламинина, он все-таки старался отвратить от этих бунтовщиков заслуженное наказание, после того как Антиох в 191 году был изгнан из Греции консулом Манием Глабрионом. Так, например, Фламинин спас жителей Халкиды, которые были самыми ревностными приверженцами Антиоха, поскольку тот во время похода женился на одной из халкидянок. Когда после бегства царя Глабрион выступил против Халкиды для ее наказания, Фламинин поспешил вслед ему, прикладывая все усилия, чтобы умерить его негодование. Только его заступничеству город был обязан своим помилованием.

Халкидоняне так далеко зашли в своей благодарности, что обожали своего спасителя в буквальном смысле этого слова. Еще во времена Плутарха на общественных площадях города сохранялись надписи вроде следующих: «Народ посвящает Титу и Гераклею гимназию», «Народ посвящает Титу и Аполлону Дельфиниум». Плутарх рассказывает, что халкидоняне еще в его время приносили Фламинину жертвы, держали для этого особых жрецов и при этих церемониях пели оды, заканчивавшиеся словами: «Мы чтим верность римлян, непоколебимую охранительницу страны. Славьте вашими песнями, о девы, великого Зевса, Рим, Тита и верность римлян. О, спаситель Тит!»

Когда Глабрион осадил занятый этолийцами Навпакт, Фламинин направился и туда, чтобы помочь осажденным. Завидев его со стен, жители города стали звать его по имени и с мольбой протягивать к нему руки. Фламинин ничего не отвечал и со слезами на глазах отправился к Глабриону, которого убедил согласиться на перемирие с этолийцами для того, чтобы они имели возможность выпросить себе в Риме мир на благоприятных условиях.

В 190 году Фламинин выступил в сенате ходатаем за этолийцев. В следующие годы он занимал другие почетные должности. В 189 году он был цензором, в 167-м – авгуром. Ему же, искусному дипломату, поручали вести то одни, то другие переговоры. Но время его блистательной деятельности окончилось. Плутарх рассказывает, что когда Фламинин был уже совсем стариком и не имел в своих руках никакой власти, граждане порицали его за то, что он даже в этом, непригодном для деятельности, возрасте был исполнен славолюбия и не мог победить в себе юношеское пламя этой страсти. Общее неудовольствие навлек он на себя еще и тем, что в 183 году самовольно и только для удовлетворения личного честолюбия потребовал у Прузия выдачи старого и уже безвредного Ганнибала, чем заставил его лишить себя жизни.