Обеспечив завоеванием Карфагена и Испании свое владычество над западной половиной Средиземного моря, римляне силой обстоятельств были вовлечены в дела восточного греческого мира, земель, окружавших восточную часть Средиземного моря.

Первым государством, с которым столкнулся Рим, была находившаяся недалеко от Италии Македония, в которой с 220 года царствовал Филипп V, человек гордый, воинственный, умный и образованный, но надменный и крайне жестокий в случаях, когда дело шло о распространении его господства. В надежде овладеть Римской Иллирией он, после битвы при Каннах, заключил союз с Ганнибалом. Но как только он начал наступление против Иллирии, претор Левин заставил его остановиться. После этого Левин вступил в войну с этолийцами и другими греками и царем Атталом Пергамским, – войну, для которой ему пришлось привлечь все свои силы, но которая в то же время подорвала и последние силы греков. Война эта длилась с 214 до 205 год. Филипп заключил мир с намерением в будущем избегать всякой вражды с Римом и искать своих выгод только на Востоке. Римляне же отсрочили войну только для того, чтобы при более благоприятных обстоятельствах полностью усмирить опасного врага.

Филипп не заставил их долго ждать этого случая, так что римляне смогли возобновить борьбу с ним сразу после окончания войны с Ганнибалом. В 205 году в Египте умер царь Птоломей IV Филопатор, и на престол вступил четырехлетний Птоломей V Эпифан. Тогда Антиох Сирийский и Филипп Македонский заключили союз для раздела между собой Египетского царства. Филипп в 201 году переправился через Геллеспонт, чтобы подчинить себе египтян или овладеть союзными с ними городами Малой Азии, причем поступая с возмутительной жестокостью. Пергам и Родос, для которых распространение македонского владычества с этой стороны было очень опасно, сражались с Филиппом без особенного успеха. Почти в это же время Филипп вел войну против союзных с Римом Афин.

Рим не мог равнодушно смотреть на притеснение находившегося с ним в дружбе Египта и на войну со своими союзниками и потому взялся за оружие. Он отправил посольство к Филиппу с требованием прекратить войну против Египта и Афин и дать отчет о враждебных действиях против Родоса и пергамского царя. Филипп отверг требования римлян, и в 200 году сенат объявил ему войну, несмотря на то, что народ, истощенный второй Пунической войной, весьма неохотно брался за оружие. В эти годы (200 и 199) римляне вели войну с таким незначительным успехом, что в 198 году Филипп смог вторгнуться в Северную Иллирию. Тогда римляне выслали против македонян консула Тита Квинкция Фламинина, которому удалось удачно и быстро закончить войну.

Квинкций Фламинин, происходивший из патрицианского рода, служил в 208 году военным трибуном под начальством Марцелла и после взятия Тарента был назначен комендантом этого города и окрестностей. Вскоре после этого ему в числе трех человек было поручено основание колоний в Нарнии и Компсе, а затем он стал одним из предводителей партий поселенцев, отправленных в Венузию. Эти почетные должности позволили ему выступить кандидатом в консулы на 198 год, не пройдя предшествовавших консульству должностей и будучи всего 30 лет от роду. Действительно, несмотря на возражение трибунов, он был избран консулом вместе с Секстом Элием и получил по жребию командование над войском в Македонской войне.

Фламинин был чрезвычайно талантливым человеком, очень опытным полководцем и еще более искусным дипломатом. Подобно Сципиону, он получил образование в новом духе, восторженно относился к греческой жизни и культуре, которая со времен второй Пунической войны быстро распространилась среди римлян, и оказывал особую приязнь и покровительство греческому народу. Обладая впечатлительной натурой, он больше заботился о собственной чести и славе, чем об интересах отечества. Благодаря своим дипломатическим способностям и привязанности к эллинам он мог успешно вести Македонскую войну, целью которой было завоевание греческих городов, находившихся под властью Македонии, и подчинение их Риму.

Когда Фламинин принял командование армией, оба войска стояли друг против друга в Северном Эпире на берегах Верхнего Ауса (нынешняя Воюса). Чтобы помешать римлянам проникнуть на восток в Фессалию или Македонию, Филипп загородил узкую и скалистую долину Ауса рвами и валами, так что пробиться сквозь этот проход казалось невозможным. 40 дней стояли войска одно против другого, не предпринимая ничего значительного. Наконец, один эпирский пастух, пасший стада в этих горах и знавший каждую тропинку, предложил Фламинину провести часть его войска безопасными дорогами к возвышению, находившемуся недалеко от неприятельского лагеря. Под руководством пастуха и трибуна консул двинул к этому месту 4000 избранных пехотинцев и 300 всадников, приказав по прибытии на место подать дымовой сигнал, но не нападать на неприятеля до получения ответного сигнала. На третий день консул узнал по условному знаку, что возвышение занято, и, разделив свое войско на три отряда, двинулся с лучшими людьми через долину, а правому и левому крылу приказал напасть на неприятельский лагерь. Неприятель также быстро выступил против него и сражался, стоя перед своими укреплениями. Когда же войско Филиппа было оттеснено к возвышениям в пространство между его укреплениями и завязался опасный для римлян бой, римская засада ударила с тыла и посеяла такой ужас, что всякий, кто мог, кинулся в бегство. Те же, для кого возможность отступления была отрезана, пали под римскими мечами.

После битвы при Аусе Филипп возвратился через Фессалию к Темпейской долине, где решил помешать римлянам вторгнуться в Македонию. Фламинин последовал за ним в Фессалию, подвергнувшуюся беспощадным опустошениям со стороны двинувшихся туда до него римских союзников – этолийцев и афаманов. Вся Фессалия, за исключением македонских крепостей, попала во власть римского консула. Но в Южной Греции преимущество оставалось на стороне Филиппа, особенно благодаря крепостям Халкиде и Коринфу, которые вместе с фессалийской крепостью Деметриадой он называл «тремя оковами Греции». Фламинин повернул на юг, где против крепостей Филиппа действовал римский флот под командованием его брата Люция. Поддержанный родосскими и пергамскими кораблями, он завладел Фокидой и приобрел важное союзничество ахейцев, так что в этом году власть македонян на юге была значительно ослаблена.

В 197 году Фламинин привлек на свою сторону спартанского тирана Набиса и Беотийский союз, а затем двинулся в Фессалию, чтобы выиграть войну одним генеральным сражением. Того же желал Филипп и, собрав в своей малолюдной стране 26 000 войска посредством привлечения под свои знамена юношей и стариков, двинулся в Фессалию. У римлян было почти такое же число войска, но конница была значительнее. В окрестностях города Скотусы войска оказались друг против друга сами того не зная, так как между ними лежал ряд холмов, называвшихся Киноскефалы, т.е. собачьи головы. В одно туманное и дождливое утро обе армии отправили свои отряды на холмы, чтобы занять их и разведать положение неприятеля. Наткнувшись друг на друга, они вступили в бой, постепенно переросший в настоящее сражение, когда в борьбу с обеих сторон вступили подкрепления. Сражение шло с переменным успехом, пока, Фламинин не выдвинул все свои силы. Филиппу не хотелось сражаться в такую плохую погоду и в неблагоприятной для его фаланги местности. Но, убежденный своим окружением, он вступил в битву. 8000 македонян были убиты, 5000 взяты в плен. Римляне потеряли 700 человек. Филипп бежал в Темпейскую долину, где собрал остатки своего разбитого войска.

Битвой при Киноскефалах закончилась вторая Македонская война. Понесенные в ней потери так ослабили Филиппа, что он запросил у Фламинина мира. Находившиеся в римском лагере этолийцы требовали полного уничтожения армии Филиппа. Но Фламинин имел основательные причины не согласиться на это. Надменных и грубых этолийцев, которые, к неудовольствию консула, приписывали одним себе киноскефальскую победу и надеялись сделаться владыками Греции, нужно было усмирить и удержать в надлежащих рамках. Македонию же следовало сохранить как оплот эллинской культуры против Фракии и других варварских племен севера. Кроме того, силы Филиппа не были истощены в такой степени, чтобы можно было рассчитывать на его подчинение любым условиям. Наконец, предстояла близкая война с царем Антиохом и нужно было развязать себе руки и, по крайней мере, не допустить союза македонского царя с владыкой Азии.

Ввиду этих соображений Фламинин, под маской великодушия, отнесся к Филиппу с уважением, заключив с ним выгодный для того в данных обстоятельствах мир. Филипп должен был освободить от своей власти все вышеупомянутые греческие города в Европе и Азии, выдать весь свой военный флот, за исключением шести кораблей, распустить свое войско, оставив в нем только 5000 человек, и уплатить 1000 талантов. Сверх того он обязался не начинать никакой войны за пределами своего государства без согласия Рима. В числе заложников, которых он должен был предоставить, находился его сын Деметрий. Сенат утвердил предъявленные Фламинином условия, и в 196 году мир был заключен при посредничестве десяти римских комиссаров.

Эти комиссары согласились объявить свободными греческие государства, из которых Филипп вывел свой гарнизон, но настаивали на занятии римскими войсками трех сильнейших крепостей — Коринфа, Халкиды и Деметриады. Это вызвало сильнейшее волнение среди этолийцев. Они требовали от Фламинина, чтобы он расторг «оковы Греции», и спрашивали греков: «Неужели вам доставляет удовольствие носить цепи, которые, правда, красивее прежних, но зато тяжелее?» Огорченный этими упреками, Фламинин добился у комиссаров обещания вывести из упомянутых крепостей римский гарнизон. Но это случилось только после того, как греческие дела были полностью приведены в порядок.

Как раз в это время праздновались Истмийские игры, на которые собралось бесчисленное множество греков, обрадованных прочным миром и надеждой на свободу. Во время состязаний Фламинин велел затрубить в трубы. Когда водворилось молчание, он возвестил через герольдов следующее: «Римский сенат и Тит Квинкций, главнокомандующий, сим объявляют, что после одержанной над царем Филиппом и македонянами победы коринфяне, локры, фокейцы, эвбейцы, ахейцы, фессалийцы признаются освобожденными от всяких гарнизонов, независимыми, свободными от податей и подчиненными туземным законам». Когда герольды в первый раз провозгласили это решение, то не все ясно расслышали его, и одновременно с криками удивления и смущения, раздались просьбы повторить еще раз. Повторение вызвало такие радостные крики, что, как гласит предание, вороны, летавшие в эту минуту над ареной цирка, попадали совершенно оглушенные на землю. Все жители в восторге поднялись со своих мест и поспешили к Фламинину, чтобы пожать ему руку и приветствовать его как спасителя и защитника Греции. Натиск толпы был так силен, что консул подвергался опасности быть задушенным и был вынужден поспешно удалиться в свой шатер.

Радость греков по поводу возвращения свободы была кратковременна. Греческий народ того времени был так испорчен в нравственном отношении, что не умел пользоваться драгоценным даром свободы и сам истреблял себя несогласиями и раздорами. С другой стороны властолюбие римлян, наложивших свою тяжелую руку на эту страну, было слишком велико для того, чтобы они могли позволить этим племенам сделаться действительно независимыми. Фламинин оставался в Греции до 194 года, приводя в порядок отношения отдельных государств и их внутренние дела. Он примирил искусно и на справедливых основаниях враждующие партии, старательно заботился о том, чтобы ни одно государство не возвышалось за счет другого. Жестокого спартанского тирана Набиса, бывшего простым разбойником, он молниеносной войной принудил отказаться от внешних владений и приморских городов Лаконии и прекратить грабежи, но при этом не лишил его господства над Спартой.

Весной 194 года, установив повсюду порядок и мир, Фламинин еще раз собрал в Коринфе депутатов от всех государств, посоветовал им пользоваться полученной свободой с благоразумной умеренностью и взамен всего данного им выпросил для римлян обещание отправить к нему в течение 30 дней итальянских пленных, которые во время войны с Ганнибалом были проданы в Грецию. После этого он вывел римский гарнизон из крепостей и со всем войском и выпущенными на волю пленными двинулся в Италию.

Освобождением Греции Фламинин гордился более всего, и на своем щите, посвященном им в Дельфах Кастору и Полуксу, вырезал надпись: «Слушайте, о сыны Зевса, вы, благородные всадники, слушайте цари Спарты, вам Тит Энеад посвятил драгоценнейшие дары, в то время когда он наделил сынов Греции свободой». Тут же, в Дельфах, Фламинин поместил в храме Аполлона золотой венок с надписью: «О сын Летоны, этот венец из ярко сверкающего золота возложил на твою бессмертную голову, для украшения прекрасных кудрей твоих, Тит, предводитель энеадов. Увенчай, о божественный стрелок, победой божественного человека».

В Риме Фламинин отпраздновал великолепный триумф, в котором за победителем несли массу драгоценного оружия, греческие шлемы и македонские щиты и копья, 3 713 фунтов золота, 43 270 фунтов серебра и 14 514 золотых Филиппов (монет). За триумфальной колесницей Фламинина шли 1200 освобожденных из рабства военнопленных, с остриженными волосами, в войлочных шляпах на головах по обычаю всех рабов, получавших свободу.

В 192 году царь Антиох в союзе с этолийцами, считавшими себя оскорбленными и притесненными Римом, начал войну с римлянами и, переправившись в Грецию, стал призывать греческие государства к отсоединению от Рима и приобретению истинной свободы. Узнав об этом, римляне отправили в Грецию послами Фламинина и несколько других граждан, поручив им укрепить верность греков Риму. Фламинину удалось удержать большинство эллинов от неблагоразумного поступка. Лишь немногие, уже соблазненные этолийцами, не подчинились его влиянию. Хотя это обстоятельство раздражало и сердило Фламинина, он все-таки старался отвратить от этих бунтовщиков заслуженное наказание, после того как Антиох в 191 году был изгнан из Греции консулом Манием Глабрионом. Так, например, Фламинин спас жителей Халкиды, которые были самыми ревностными приверженцами Антиоха, поскольку тот во время похода женился на одной из халкидянок. Когда после бегства царя Глабрион выступил против Халкиды для ее наказания, Фламинин поспешил вслед ему, прикладывая все усилия, чтобы умерить его негодование. Только его заступничеству город был обязан своим помилованием.

Халкидоняне так далеко зашли в своей благодарности, что обожали своего спасителя в буквальном смысле этого слова. Еще во времена Плутарха на общественных площадях города сохранялись надписи вроде следующих: «Народ посвящает Титу и Гераклею гимназию», «Народ посвящает Титу и Аполлону Дельфиниум». Плутарх рассказывает, что халкидоняне еще в его время приносили Фламинину жертвы, держали для этого особых жрецов и при этих церемониях пели оды, заканчивавшиеся словами: «Мы чтим верность римлян, непоколебимую охранительницу страны. Славьте вашими песнями, о девы, великого Зевса, Рим, Тита и верность римлян. О, спаситель Тит!»

Когда Глабрион осадил занятый этолийцами Навпакт, Фламинин направился и туда, чтобы помочь осажденным. Завидев его со стен, жители города стали звать его по имени и с мольбой протягивать к нему руки. Фламинин ничего не отвечал и со слезами на глазах отправился к Глабриону, которого убедил согласиться на перемирие с этолийцами для того, чтобы они имели возможность выпросить себе в Риме мир на благоприятных условиях.

В 190 году Фламинин выступил в сенате ходатаем за этолийцев. В следующие годы он занимал другие почетные должности. В 189 году он был цензором, в 167-м – авгуром. Ему же, искусному дипломату, поручали вести то одни, то другие переговоры. Но время его блистательной деятельности окончилось. Плутарх рассказывает, что когда Фламинин был уже совсем стариком и не имел в своих руках никакой власти, граждане порицали его за то, что он даже в этом, непригодном для деятельности, возрасте был исполнен славолюбия и не мог победить в себе юношеское пламя этой страсти. Общее неудовольствие навлек он на себя еще и тем, что в 183 году самовольно и только для удовлетворения личного честолюбия потребовал у Прузия выдачи старого и уже безвредного Ганнибала, чем заставил его лишить себя жизни.


Публий Корнелий Сципион, победитель Ганнибала при Заме, закончил вторую Пуническую войну при Тичино. Будучи еще 17-летним юношей, он спас жизнь своего раненого отца, консула Публия Корнелия Сципиона. Два года спустя, в битве при Каннах, он уже был военным трибуном. После этого сражения он спасся бегством в Канузиум и вместе с более старшим трибуном Аппием Клавдием Пульхером принял командование над солдатами, собравшимися в городе после поражения. Когда оба трибуна вместе с другими военачальниками совещались о положении дел, им доложили, что несколько знатных юношей во главе с неким Цецилием Метеллом, отчаявшись спасти отечество, решили искать убежища при каком-нибудь иноземном царском дворе. Услышав об этом, молодой Сципион поспешил во главе своих вооруженных друзей в собрание мятежников и заставил их поклясться, что они не оставят земли римского народа и не допустят до этого никого из коренных римлян. После этой клятвы все они добровольно пришли под начальство Сципиона.

В 212 году Сципион был выбран эдилом. Так как он еще не достиг законного возраста для занятия этой должности, народные трибуны не хотели допускать его к выборам, но Сципион сказал: «Если квириты хотят, что бы я был эдилом, то, стало быть, я достаточно взрослый для этого». И граждане стали подавать голоса за него с таким рвением и в таком количестве, что трибуны отказались от своей позиции. В том же году умерли в Испании отец Сципиона и его дядя Гней, которые с самого начала войны с Ганнибалом сражались там с большим успехом. Их разбитые войска, которые до того отняли у карфагенян почти всю Испанию, бежали за Ибер.

Римляне поспешно отправили в Испанию пропретора Клавдия Нерона с 12 000 свежего войска, и он восстановил военное равновесие. Но это был крутой, вспыльчивый человек с надменными, аристократическими наклонностями и малоспособный к восстановлению старых связей с испанскими племенами и к приобретению новых союзников. Когда в Риме узнали, что карфагеняне начали приготовления к походу Газдрубала Барка из Испании в Италию для помощи своему брату, сенаторы решили отправить в Испанию высшего главнокомандующего с подкреплением для задержки Газдрубала.

Нового полководца для Испании должен был избрать народ. Однако, на эту должность не оказалось кандидатов, поскольку ни одному из старых полководцев не нравилась Испанская война. Народ и сенат были в недоумении, и тут неожиданно выступил вперед молодой 24-летний Сципион. Когда народ увидел перед собой этого юношу с выражением благородной самоуверенности и услышал, с каким воодушевленным патриотизмом этот молодой герой вызывался идти на опасный пост, где пали геройской смертью его отец и дядя, – тогда раздались крики радости и рукоплескания. Назначение Сципиона главнокомандующим было решено избранием не только всех центурий, но и всех граждан.

Однако, вызывала опасения молодость Сципиона. Он доказал свою храбрость и воинственность во многих случаях, но достаточно ли он был готов к тому, чтобы встать во главе войска в трудной испанской войне? Увидев такое настроение толпы, Сципион обратился к народу с пламенной речью, в которой говорил о своем возрасте, своем положении и предстоящей войне с таким величием духа, что слушателей охватила непоколебимая уверенность в успехе. В наружности Сципиона было нечто величественное, действовавшее на всякого. Все, что делалось им перед лицом народа, делалось большей частью вследствие какого-нибудь ночного видения или божественного наития. Со времени вступления в зрелый возраст он, как рассказывают, не принимался ни за одно общественное или частное дело, не отправившись на Капитолий и не пробыв там некоторое время без свидетелей в храме Бога. Эту привычку он сохранил на всю жизнь, что послужило источником предания о его происхождении от богов. Однако, в сознании своего величия и своего высокого призвания он стоял выше зависти и ненависти и охотно признавал чужие заслуги. Его талант военачальника, хотя и не может быть причислен к первостепенному, не подлежит сомнению. К тому же он был искусным дипломатом, умевшим понимать людей, образованным человеком, в котором греческая культура соединялась с римским национальным чувством, приветливым и милым собеседником. Человек с такими качествами не мог не играть в общественной жизни самой блистательной роли.

В конце лета 210 года Сципион в должности проконсула во главе 11 000 свежих войск отправился в Испанию в сопровождении пропретора Силана, который должен был заменить Нерона и служить молодому главнокомандующему советником. Объехав страны союзников и зимнюю квартиру армии и всюду приобретая доверие и любовь, Сципион следующей весной собрал свою армию в устье Ибера. Три неприятельских полководца – Могон и два Газдрубала – находились в Испании далеко друг от друга. Вместо того чтобы напасть на одного из них и тем привлечь двух других, Сципион предпринял поход на Новый Карфаген (совр. Картахена) – карфагенскую столицу в Испании, остававшуюся неприкрытой и хранившую казну, оружие и военные запасы неприятеля, а так же заложников испанских племен. Этот город представлял огромную важность для карфагенян, так как отсюда было удобно перебираться в Африку и его гавань, достаточно обширная даже для самого большого флота, была почти единственной на всем восточном берегу Африки.

Сципион оставил для прикрытия берега Ибера Силана с 3000 пехоты и 300 всадниками, а сам с остальной армией в количестве 25 000 человек пехоты и 2500 всадников двинулся вдоль берега к Новому Карфагену. Одновременно с сухопутными войсками вышел и флот под командованием адмирала Лелия. Через семь дней римляне дошли до Нового Карфагена и разбили лагерь в северной части города.

Нападение началось сразу с моря и с суши. Могон, предводитель городского гарнизона, приготовился к отчаянному сопротивлению. Так как его войска было недостаточно для занятия всех укреплений, он вооружил граждан и выставил 2000 из них на стенах города напротив римского лагеря. С 500 солдатами он занял крепость, а с остальными 500 расположился к востоку от города на возвышении. Прочие граждане получили приказ спешить туда, где раздастся громкий крик о помощи или случится что-то неожиданное. После этого Могон сделал вылазку на римский лагерь, которую римляне отбили без большого труда, а затем со своей стороны начали штурмовать стены города. Сципион шел впереди с тремя воинами, прикрывавшими его своими щитами.

Стены города оказались так высоки, что лишь немногие лестницы достигали их зубцов, но чем выше были лестницы, тем быстрее они разламывались под тяжестью поднимавшихся по ним солдат. К тому же неприятель защищался отчаянно. Новые войска римлян сменяли уставших, и битва становилась все ожесточеннее. Экипаж флота штурмовал стены города со стороны моря. Защитники города были истощены до крайности, но штурм остался безуспешным.

Сципион, впрочем, и не ожидал особого успеха ни от сухопутного, ни от морского нападения. Он предпринял их только с целью отвлечь внимание граждан. Дело в том, что Сципион слышал от моряков, что стоячее озеро, примыкавшее к городской стене с западной стороны, так мелеет во время отлива, что через него можно перейти вброд до городской стены. Поэтому, как только начался отлив, он взял 500 человек и двинулся с ними туда. Море отхлынуло в 12 часов дня. Вода доходила солдатам едва до колен, в некоторых местах до пояса. Взобраться на стены было нетрудно, потому что укреплений в этом месте не было никаких — его считали достаточно защищенным морем, а оборонявшиеся сосредоточились в том пункте, который они считали наиболее опасным. Войдя без сопротивления в город, римляне устремились к воротам, где шла самая ожесточенная битва. Они внезапно ударили по неприятелю с тыла и открыли ворота. Войска ворвались в город, и вскоре все улицы наполнились римлянами. Так Сципион за один день завоевал столицу неприятеля.

Число пленных мужского пола достигало 10 000 человек. Граждан Нового Карфагена, Сципион отпустил на волю и отдал им как город, так и то, что в нем осталось. 2000 ремесленников были объявлены рабами римского государства, но с обещанием скорого освобождения при усердной работе на римское войско. Остальные молодые жители и способные к труду рабы были отданы на корабли для усиления экипажа. Испанские заложники также попали в руки Сципиона, который обошелся с ними как с детьми союзников. Остальная добыча оказалась весьма значительной — 18 военных кораблей и 63 грузовых с пшеницей, оружием, медью, железом и полотном для парусов, 120 катапульт самого большого размера, 281 менее значительного, 23 большие баллисты, 52 меньших, 14 скорпионов разных размеров, множество оборонительного и наступательного оружия и 74 знамени. Полководцу было выдано 276 золотых чаш, из которых почти каждая весила около фунта, 18 300 фунтов чеканенного и обработанного серебра и множество серебряных кубков. Все это было взвешено и сосчитано в присутствии квестора К. Фламиния.

В тот же самый день Сципион вернулся с войском в лагерь и предоставил всем необходимый отдых. Охрана города была поручена Лелию с матросами. На следующий день Сципион созвал свои сухопутные и морские войска и принес богам благодарность, а солдат похвалил за мужество, приказав тому из них, кто первый взобрался на стену, выступить вперед для получения почетного венка. Вслед за тем он призвал к себе заложников испанских государств и посоветовал им не терять бодрости, потому что они попали под власть народа, который хочет привлечь к себе людей благосклонностью, а не страхом. После этой речи он передал их квестору, поручив ему обходиться с ними как можно мягче.

В то же время привели к Сципиону взятую в плен девушку необыкновенной красоты. Узнав, что она невеста молодого и знатного кельтиберийца по имени Аллуций, полководец вызвал к себе в дом родителей и жениха и отдал последнему невесту, выпросив себе единственное вознаграждение за нее – обещание, что Аллуций с этих пор станет другом римского государства. Пока юноша в радостных и трогательных выражениях высказывал Сципиону свою глубокую благодарность, родители невесты положили к его ногам большую сумму золота в виде выкупа. Сципион взял золото по их настоятельной просьбе, подозвал к себе Аллуция и сказал: «К приданому, которое ты получил от твоего тестя, присоедини и этот свадебный подарок от меня». Аллуций вернулся домой и стал распространять среди своих соплеменников похвалы благородному и великодушному Сципиону. «К нам пришел, – говорил он, – молодой человек, истинное подобие богов, все побеждающий не столько оружием, сколько добротой и благосклонностью». Затем он набрал 1400 отборных всадников и привел их к Сципиону.

Сципион отправил Лелия на пятивесельном корабле в Рим с вестью об одержанной победе. В числе пленных, поехавших с Лелием, находились Магон и 15 карфагенских сенаторов. Успех молодого полководца оправдал доверие, с которым отнеслись к нему римляне. Главное начальство над войском было продлено ему на неопределенное время. Сципион остался в Новом Карфагене еще на несколько дней и воспользовался этим временем для обучения своих сухопутных и морских войск. Когда же в его присутствии отпала необходимость, он вернулся с большей частью своего войска в Таракону, столицу римской Испании, где к нему явилось большое количество испанских посольств с предложением союза своих государств.

Нападение на Новый Карфаген заставило Сципиона отложить на время выполнение главной задачи, которую он себе поставил, – помешать Газдрубалу, занятому приготовлениями к походу в Италию, перейти через Пиренеи, но счастливая звезда Сципиона устроила так, что он вернулся в Таракону прежде, чем Газдрубал показался на берегу Ибера. Зиму 209-208 года Сципион использовал для того, чтобы распустить свой флот и включить матросов в состав сухопутного войска. Ему было необходимо иметь достаточно войск, чтобы не только сторожить север Испании и Пиренейский проход, но и предпринять на юге наступательную войну, поскольку он замышлял покорение всей Испании.

В начале лета к нему со всех сторон стекались испанские войска, в том числе Индибил и Мандоний, тайно отделившиеся со своими армиями от Газдрубала. Тогда Сципион вместе с вернувшимся из Рима Лелием двинулся к югу в область, лежащую по верховьям Бетиса (Гвадалквивира). При Бекуле, недалеко от лесистой горы Кастудо, он встретился с Газдрубалом, который при его приближении ушел с равнины на террасообразное возвышение с довольно широкой площадкой вверху. На следующий день Сципион совершил нападение на эту возвышенность. Первая терраса была взята приступом, но вторая оказалась прикрыта с фронта крутым уступом и Сципион поручил Лелию взобраться на возвышение с правой стороны, а сам напал на неприятеля с левой. Этим маневром передние ряды карфагенян были принуждены к отступлению и римские войска смогли соединиться на возвышении с фронтом. Так неприятель был окружен с трех сторон и понес значительные потери — около 8000 человек. Однако самому Газдрубалу, выславшему вперед свою военную кассу и слонов, удалось с отборным отрядом уйти от неприятеля и добраться до моря, омывающего Испанию с северной стороны. Оттуда в следующем году через западные проходы Пиренейских гор и Галлию он двинулся в Италию.

Сципион овладел карфагенским лагерем и взял в плен до 10 000 человек пехоты и 2000 всадников. Испанцев он отпустил без выкупа, а африканцев продал в рабство. Благодарные испанцы единогласно приветствовали его как царя. Тогда Сципион через своих герольдов велел всем замолчать и сказал: «Для меня имя полководца, данное мне моими солдатами, есть самый высший титул. В других местах царский титул имеет большое значение, но в Риме он невыносим. Если вы полагаете, что я наделен царственной душой, то держите это мнение при себе, имени же царя не давайте мне!»

После битвы при Бекуле Сципион наделил подарками испанских государей и их вельмож и предоставил Индибилу выбрать себе 300 любых лошадей из огромного количества взятых в плен. Когда квестор приступил к продаже африканских пленников, он нашел среди них юношу царского происхождения и отправил его к Сципиону. На вопрос Сципиона, откуда он, кто таков и почему в такой ранней молодости уже отправился на войну, юноша отвечал, что он нумидиец, по имени Массива, воспитывался как сирота у своего деда по матери, нумидийского царя Гады, и недавно ушел в Испанию со своим дядей Масиниссой, приведшим на помощь карфагенянам свои войска. По его словам, он еще не участвовал ни в одном сражении, потому что этого не позволял ему дядя из-за его молодости, но в день битвы при Бекуле он без ведома своего дяди взял оружие и лошадь и вступил в число сражающихся, но был взят в плен римлянами. Сципион спросил его, не желает ли он снова возвратиться к Масиниссе. Юноша отвечал утвердительно. Тогда Сципион подарил ему золотое кольцо, широкие шаровары с испанским военным кафтаном, украшенным золотыми кистями, и лошадь в богатой упряжи, а затем под конвоем нескольких своих всадников отправил к Масиниссе.

Оба оставшихся в Испании карфагенских полководца приостановили военные действия и удалились: Газдрубал, сын Гисгона, – в Лузитанию, а Магон – на Болеарские острова. Масинисса же после их ухода стал совершать набеги со своим легким войском. Таким образом, Сципион овладел всем восточным берегом Испании. Когда в следующем 207 году полководец Ганнон явился из Африки со свежим войском, чтобы заменить Газдрубала Барка в Испании, Магон и Газдрубал снова двинулись к Бетису. Против Магона, соединившегося с Ганноном, Сципион выслал Силана. Карфагеняне были разбиты, а Ганнон взят в плен. Вслед затем Сципион выступил против Газдрубала, но тот отошел до самого Гадеса (Кадикса), распределив большую часть своих войск по укрепленным городам нижнего Бетиса. Сципион вернулся на север и с помощью своего брата Люция завоевал Орингиду, один из важнейших городов этой местности.

В 206 году карфагеняне еще раз предприняли попытку удержаться в Испании. Они выставили войско из 70 000 пехоты, 4000 конницы и 32 слонов. Но их солдаты были большей частью набраны из разных местностей Испании и на них нельзя было вполне положиться. При Бекуле снова произошло сражение. У Сципиона было не больше 40 000 человек, и в их числе находилось довольно много испанского вспомогательного войска. Он выстроил свою армию так, что эта ненадежная часть ее не участвовала в бою и служила только для удержания одной части неприятельских войск на их позиции. Карфагеняне выстроили свои отборные отряды в центре, а на обоих флангах поместили испанских союзников. Сципион же поставил своих союзников в центр против отборного войска карфагенян, а римлян разместил на флангах, выдвинув их вперед. Таким образом, битва началась именно на флангах, и римляне получили перевес, тогда как карфагенский центр не мог подойти к неприятелю и наконец подвергся с боков нападению победоносных римских флангов.

При этом Сципион устроил дело так, что неприятеля рано на рассвете, до того как он успел принять пищу, выманили из лагеря. Сама же битва началась только после обеда. Вследствие этого карфагеняне в момент сражения были истощены голодом, жаждой, и долговременным стоянием под палящим зноем и не могли долго сопротивляться. Они кинулись бежать в свой лагерь, который был бы взят римлянами штурмом, если бы внезапный проливной дождь не положил конец сражению. Эта битва решила вопрос об обладании Испанией. Газдрубал и Магон спаслись бегством в Гадес. Их войско разбежалось. Испанские солдаты частично перешли к римлянам. Нумидийский царь Масинисса, которого Сципион склонил на свою сторону отсылкой к нему Массивы, отправился после тайной встречи с Силаном в Африку, решив в будущем испытывать свое счастье в союзе с Римом.

Сципион отправил своего брата Луция со многими знатными пленными в Рим, чтобы сообщить о завоевании Испании. Но эта победа была для него только первой ступенью к более значительным предприятиям и более громкой славе. На африканской почве, перед воротами Карфагена, хотел он закончить великую войну и увенчать свое геройское дело полным смирением старого врага. Для этого он задумал привлечь к себе царей и народы Африки и решил прежде всего, приобрести расположение Сифакса, царя нумидийских массезилов, самого могущественного государя Африки, владения которого находились как раз напротив Испании. Сифакс в это время еще находился в союзе с Карфагеном, но Сципион полагал, что он, подобно большей части варваров, поставит свою верность в зависимость от военного счастья, и послал к нему с драгоценными подарками своего друга Лелия, приглашая вступить в дружественный союз с Римом.

Сифакс, видевший победы римлян и поражения карфагенян, заявил, что готов отойти от последних, но заключить союз готов только лично с римским полководцем. Тогда Сципион вместе с Лелием переехал в Африку из Нового Карфагена на двух пятивесельных судах. Только что изгнанный из Испании Газдрубал, сын Гисгона, бросил якорь в царской гавани с пятью трехвесельными кораблями как раз в то время, когда к этой же гавани приближались суда Сципиона. Карфагенские матросы приготовились к нападению на римские корабли, но не успели поднять якоря. Римляне уже вошли в гавань, и карфагеняне не посмели нарушить мирное состояние царского порта. Газдрубал высадился на берег, а вслед за ним Сципион и Лелий. Все они отправились во дворец царя.

Сифакс чувствовал себя крайне польщенным тем, что полководцы обоих могущественнейших народов явились к нему в одно и то же время для заключения с ним дружественного союза. Он принял обоих радушно и даже попытался стать посредником для устранения их взаимной вражды. Но Сципион объявил, что к карфагенскому полководцу лично он не питает ни малейшей антипатии, но без полномочия сената не может вступить в соглашение с врагом по какому бы ни было государственному делу. Предложенное совещание не состоялось. Оба гостя приняли приглашение на обед и даже возлежали за столом на одной и той же подушке. Во время обеда Сципион обнаружил такую приятность и ловкость в разговоре, что приобрел благосклонность не только царя варваров, но и своего врага Газдрубала, так что тот громко высказался, что Сципион расположил его к себе личным знакомством еще больше, чем военными подвигами. Заключив с Сифаксом союз, Сципион возвратился в Испанию.

Время, проведенное в Испании, Сципион использовал для подчинения и усмирения тех народов, которые, как оказалось, действовали вероломно в отношении римлян или старались сохранить свою личную независимость. Во время этих походов он тяжело заболел. Это обстоятельство, а также мятеж одного корпуса из 8000 человек, недовольных недоимкой в уплате жалованья, укрепили надежду испанских бунтовщиков. Но Сципион выздоровел как раз вовремя для того, чтобы подавить восстание и разрушить замыслы испанцев прежде, чем они успели укрепиться. У карфагенян из испанских владений остался только Гадес. Там командовал Магон Барка, но, по приказанию карфагенского сената, он оставил этот пункт и отправился на Болеарские острова, а оттуда в Италию.

Таким образом, Испания после 13-летней войны из карфагенской провинции стала римской. Но римлянам до самого времени Августа приходилось там иметь дело с регулярными возмущениями. К концу 206 года Сципион передал начальство в Испании проконсулу Лентулу и возвратился в Рим на десяти кораблях с богатой добычей и славой. Но в триумфе, на который он надеялся, ему было отказано, так как законы позволяли праздновать триумфы только диктаторам, консулам и преторам, но не проконсулам или пропреторам. Поэтому Сципион вошел в город без триумфа, приказав нести для государственного казначейства 14 342 фунта серебра и огромное количество серебряной монеты. В награду за все эти заслуги народ единогласно и восторженно выбрал его консулом на следующий, 205 год. Товарищем его стал П. Лициний Красс, который, будучи верховным жрецом, не имел права покидать Италию. Если бы было решено перенести войну в Африку, это было бы возложено исключительно на Сципиона.

Сципион же твердо решил осуществить план, составленный им еще в Испании. Но среди сенаторов многие и слышать не хотели об экспедиции в Африку до тех пор, пока Ганнибал находился в Италии, и которые неодобрительно смотрели на молодого героя за его новый дух и самостоятельный способ ведения войны. Сципион дал им понять, что если сенат не возложит на него Африканскую войну, он обратится к народу. Тогда сенат был вынужден согласиться и отдал в его распоряжение провинцию Сицилию с полномочием переправиться в Африку, если он сочтет это нужным для блага государства. Однако, государство не поддержало его материальными средствами. Кроме того, для снаряжения этой экспедиции ему не было дано права произвести рекрутский набор, так что он должен был ограничиться призывом добровольцев. В Сицилии же в его распоряжение предоставили два штрафных легиона, уцелевших в сражении при Каннах и отправленных на Сицилию в наказание. Этрусские города и сицилийцы приняли на себя расходы по постройке и снаряжению флота. В короткое время было сооружено 30 новых судов и собрано 7000 добровольцев, которых призвало громкое имя полководца. С этими людьми он и отправился на Сицилию с твердой решимостью в следующем же году переправиться в Африку в качестве проконсула.

Однако, противникам в Риме едва не удалось уничтожить весь его план. Тяжелые обвинения против полководца шли из Сицилии, главным образом через квестора Сципиона, Порция Катона. Говорили, что он ведет себя среди сицилийских греков не как римлянин, а как грек. Ходит в греческом платье и сандалиях, а вместо того чтобы думать о войне, проводит время в гимнастических школах, занимается учением и допускает свое войско до изнеженности и испорченности. В Сицилию была послана комиссия с поручением провести следствие и, если жалоба окажется обоснованной, отозвать полководца в Рим. Сципион созвал всю свою армию и велел флоту держаться наготове так, как будто в тот же день должно было произойти сражение с карфагенянами. Он радушно принял всех членов комиссии, показал им все свои сухопутные и морские силы, произвел перед ними общее учение, провел их хлебным магазинам и пр. и настолько удивил их, что они сочли падение Карфагена неизбежным и просили Сципиона как можно скорее переправиться в Африку и действовать там по своему усмотрению.

В 204 году Сципион переехал в Африку на 40 военных и 400 грузовых судах. Показания о числе войск, следовавших за ним, очень различны: одни определяют это число в 12 200 человек, другие – в 35 000. Сципион высадился у Прекрасного мыса, вблизи Утики, к западу от Карфагена. Карфагеняне, получив сведения о действиях Сципиона, приготовились, как могли, к защите. Они снарядили войско из 20 000 человек пехоты, 6000 всадников и 140 слонов под начальством Газдрубала, который привлек на свою сторону Сифакса тем, что дал ему в жены свою дочь. Масинисса, царь массилов, изгнанный из своих владений Сифаксом и карфагенянами, немедленно появился со своим конным отрядом в лагере Сципиона. Пока Сципион имел перед собой только слабую карфагенскую армию, преимущество было на его стороне. Когда же появился Сифакс с 50 000 пехоты и 10 000 конницы, римский полководец вынужден был снять осаду Утики и уйти на зимнюю квартиру на мысе между Карфагеном и Утикой.

Против него расположились лагерем Газдрубал и Сифакс. В конце зимы Сципион, усыпив бдительность Сифакса и карфагенян переговорами, предпринял ночью нападение на оба неприятельских лагеря. Лелий и Масинисса незаметно приблизились к лагерю Сифакса и зажгли его. Огонь с соломенных палаток быстро распространился во все стороны, и пока нумидийцы, не подозревая о присутствии врага, тушили огонь, неприятель напал на них с оружием в руках. Карфагеняне видели пожар дружественного лагеря, и так как они тоже не подозревали, что около них неприятель, кинулись на помощь своим, не помышляя о защите своего собственного лагеря. Сципион, выступивший в это время против карфагенян, смог беспрепятственно зажечь и их лагерь. Люди, как и животные, погибли от огня или меча римлян.

После этой легкой и полной победы Сципион отправил Лелия и Масиниссу со всей конницей и легкой пехотой для преследования Сифакса в его владениях. Сам же он с тяжелой пехотой покорил близлежащие города и достиг Туниса. Во время постройки лагеря, римляне увидели, что из Карфагена вышел флот для нападения на римские корабли, стоявшие при Утике. Поспешив на помощь своим они отбили нападение. В это же время Масинисса и Лелий выгнали Сифакса из отнятой им у Масиниссы страны и вторглись в его владения. Сифакс снова собрал большое войско, но потерпел полное поражение и попал в плен. Успех Сципиона побудил карфагенян к мирным переговорам и к отозванию Ганнибала из Италии. В 202 году Ганнибал потерпел поражение при Заме, и карфагеняне были вынуждены заключить мир на условиях, выдвинутых Сципионом.

После покорения Карфагена Сципион был чествуем повсюду на своем пути через Италию. С величайшим восторгом жители городов и селений толпами выбегали ему навстречу. Селяне занимали все дороги и приветствовали молодого героя как победителя и миротворца. Триумфальное шествие его в город было самое блистательное, какое когда-либо видел Рим. Чистым серебром он внес в государственное казначейство 123 000 фунтов, каждому солдату выдал по 400 медных асов. После покорения Африки Сципион получил прозвище Африканского – первый пример, когда покоренная страна дала прозвище полководцу. Рассказывают, что народ хотел сделать его бессменным консулом и диктатором, поставить его статуи на площади, на ораторской трибуне, на Капитолии и в алтаре храма Юпитера , но он сам отклонил эти почести. В следующие годы Сципион занимал в Риме самые видные места. Он был цензором в 199 году, во второй раз консулом в 194 году и в течение нескольких лет princeps senatus.

В 190 году Сципион снова отправился на войну. В то время консулами были его брат Луций и К. Лелий. Так как Сципион Африканский обещал сопровождать своего брата, человека с очень ограниченными способностями, в качестве легата, сенат поручил ему вести войну с Антиохом, царем Сирии. Антиох, уже давно находившийся с Римом в натянутых отношениях, подал повод к войне своими нападениями на римских союзников в Малой Азии и переходом во Фракию.

Антиох начал войну весной 192 года переправой в Грецию, которой он обещал освобождение от римской тирании. Но, в надежде на переход на его сторону греков, он привел с собой очень небольшое войско — 10 000 пехоты и 500 всадников. Но из греков к нему примкнули лишь немногие, и потому в 191 году он был разбит наголову при Фермопилах консулом Ацилием Глабрионом. Из всего его войска спаслись только 500 человек, а сам он был вынужден бежать в Азию. В следующем году римляне перенесли военные действия в Малую Азию, и оба Сципиона отправились в Грецию с новыми подкреплениями, в числе которых находились в качестве добровольцев и многие старые солдаты Сципиона. Там они приняли командование войском Глабриона и прошли через Македонию и Фракию до Геллеспонта, через который беспрепятственно переправились.

Антиох видел необходимость заключить мир и обратился через посольство к Сципиону Африканскому, который был в римском лагере решающим лицом. Антиоху выпало счастье взять в плен одного из сыновей Сципиона. Присланное теперь посольство предложило безвозмездное освобождение этого пленника и сверх того привезло с собой большую сумму денег. Сципион объявил, что он с благодарностью примет освобождение сына как частного лица, но относительно государства может принять от него так же мало, как и дать ему. При этом он заявил, что может дать Антиоху только добрый совет – во что бы то ни стало заключить мир с римским народом. Условия, выдвинутые Сципионом, заключались в уплате военных издержек и уступке Риму Малой Азии до Тавра. Царь не принял условия, но освободил сына Сципиона, не потребовав никакого выкупа.

В то время как Сципион лежал больной в Эдее, при Магнезии, у реки Синила, произошла решающая битва. Так как Люций Сципион не надеялся на свои собственные способности, командование в этой битве он поручил легату Домицию. 70 000 войско Антиоха потерпело полное поражение. Царь бежал с небольшим конным отрядом и вскоре отправил посольство просить мира. Сципионы согласились на мир на тех же условиях, которые они ставили прежнему посольству. Римский сенат, от которого во всех случаях зависело утверждение мира, усложнил условия. Он потребовал уступки Малой Азии до Галиса и горы Тавра, так что у Антиоха от этого полуострова осталась только Киликия, и уплаты 15 000 эвбейских талантов. Отнятые у царя земли были отданы римским союзникам — царю Эвмену Пергамскому и родосцам. Первый получил в Европе Фракийский Херсонес, в Азии – Фригию, Лидию, Ликаонию и многие другие земли, а родосцы – Ликию и часть Карии. Многим греческим городам в Малой Азии была возвращена свобода. Этолийцы, союзники Антиоха, были вынуждены покориться и заплатить большую сумму денег. Люций Сципион получил прозвище Азиатского.

Сципион, покоритель Испании, Африки и Азии, возвышался над остальными римлянами, превосходя всех величием и редкими заслугами. В гордом сознании собственного достоинства он шел своей дорогой, не заботясь о мнении общества, и использовал досуг на беседы с образованными друзьями и знакомство с греческой литературой и искусствами. Но среди римских вельмож нашлось у него немало врагов и противников. Многие, как, например, Марк Порций Катон, видели в новом, греческом духе такого влиятельного и высокопоставленного человека опасность для староримских нравов. Другие, как Тиберий Семпроний Гракх, опасались за свободу государства, сознавая необычайное общественное положение этого человека и нескрываемое им сознание, что он, как личность, стоит выше государственных законов. Большая же часть просто завидовала великому человеку. Эти враги возбудили против Сципиона и его брата процесс, обвинив их во взяточничестве и сокрытии денег, которые Антиох уплатил им для государства.

Ход процесса, о котором уже в древности рассказывали по-разному, был, вероятно, следующий: петиллийцы, подстрекаемые Катоном, заявили в сенат обвинение против Люция Сципиона в сокрытии денег. Сенат не имел права оставить это обвинение без последствий, но сделал его безвредным поставив во главе следственной комиссии Теренция Куллеона – сенатора, чувствовавшего себя обязанным Сципиону, так как тот во время Африканской войны освободил его из карфагенского плена. Теренций, из благодарности к своему спасителю, пошел за его триумфальной колесницей со шляпой на голове, как поступали освобожденные рабы, и впоследствии в таком же виде шел перед гробом Сципиона на его похоронах. Всю свою жизнь он был искренним другом семейства Корнелиев. Таким образом, первое обвинение не имело успеха.

Тогда один трибун перенес дело в комиции по трибам, и Сципион Азиатский был приговорен к большому денежному штрафу. Так как он отказался представить поручительство в уплате на том основании, что все выданные Антиохом деньги внесены в государственное казначейство и у него не осталось ничего принадлежащего государству, то трибун велел его схватить и отвести в тюрьму. В эту минуту явился Сципион Африканский, поспешивший на помощь брату из Этрурии, и вырвал Люция из рук врагов. Началось сильное смятение, народ разделился на две партии, и тут в дело вмешался Тиберий Семпроний Гракх, враг Сципионов. Он осудил противозаконное поведение Сципиона Африканского, но в то же время освободил его брата из заточения. «Правда, – сказал он, – что я нахожусь со Сципионами в такой же вражде, как и прежде, и делаю это отнюдь не для того, чтобы приобрести их благодарность; но позволить, чтобы в ту самую тюрьму, в которую некогда Сципион Африканский приводил царей неприятеля и полководцев, теперь заключили его собственного брата, я ни в коем случае не могу».

Арест Люция Сципиона не состоялся, но его имущество было конфисковано квесторами. В этом имуществе не только не оказалось денег Антиоха, но его даже не хватило бы и для уплаты штрафа, к которому был приговорен Люций. Родственники, друзья и клиенты приговоренного собрали для него столько денег, что если бы он принял их, то сделался бы гораздо богаче, чем был до своего несчастья. Но он отказался от этого пожертвования и ограничился согласием только на самую необходимую поддержку со стороны своих родственников.

Вскоре после этого враги семейства Корнелиев выступили и против Сципиона Африканского. В сенате от него потребовали отчета об употреблении взятой во время войны добычи и собранных тогда же податей. Сципион принес свои счетные книги, но тут же на глазах сенаторов разорвал их, объявив, что для него оскорбительно давать отчет о 4 миллионах, когда он внес в кассу 400 миллионов. Сенат удовольствовался этим оправданием.

Через несколько лет после этого два трибуна возбудили то же самое дело в трибах. В назначенный день Сципион явился в народное собрание в сопровождении большой толпы своих друзей и клиентов. Он взошел на ораторскую трибуну и, когда воцарилась тишина, сказал: «В этот день, трибуны и граждане, я одержал в одном сражении в Африке большую победу над Ганнибалом и карфагенянами; поэтому сегодня не следует заниматься никакими спорами и раздорами, я же немедленно отправлюсь отсюда в Капитолий помолиться всемогущему Юпитеру, Юноне, Минерве и остальным богам, под защитой которых находятся Капитолий и крепость, и возблагодарить их за то, что они именно в этот день, как и во многие другие, дали мне силу и умение вести государственные дела с должным искусством. Вы, квириты, тоже подите со мной и просите богов, чтобы они всегда ставили во главе вас людей, подобных мне».

С этими словами он сошел с ораторской трибуны и отправился в Капитолий. Все собрание последовало за ним, и скоро тут остались только трибуны и их рабы и герольды, которые продолжали громогласно звать к ответу обвиняемых. Сципион обошел с сопровождавшей его толпой не только Капитолий, но и все остальные храмы и в тот же день отпраздновал триумф чуть ли не более блистательный, чем тот, которым удостоило его отечество после победы над карфагенянами и Сифаксом. После этого трибуны неоднократно требовали Сципиона к суду, но гордость не позволяла ему явиться перед народом в качестве обвиняемого и унижать себя смиренной защитой. Негодуя на неблагодарность своих сограждан, он добровольно отправился в изгнание, в свое поместье Литернум вблизи Кум, где и прожил еще год в уединении, занимаясь земледелием. Он умер в возрасте старше 50 лет.

Рассказывают, что, умирая, он потребовал, чтобы его похоронили не в Риме, а в Литернуме. Но и в Риме перед Капенскими воротами стояла гробница Сципионов с тремя статуями, из которых две изображали Публия и Люция Сципиона, а третья – писателя Энния, пользовавшегося особенным расположением и покровительством высокообразованного семейства Сципионов.

Год смерти Сципиона Африканского точно неизвестен. Вероятно, он умер в 183 году, когда скончался и его великий противник Ганнибал и грек Филопомен.

Женой Сципиона была Эмилия, дочь погибшего при Каннах Эмилия Павла. От нее он имел двух сыновей и двух дочерей. Один сын, Публий, образованный, но физически слабый человек, усыновил Публия Корнелия Сципиона Эмилиана Африканского Младшего. Другой, Люций или Гней, тот, что находился в плену у Антиоха, показывается историками испорченным человеком, изгнанным из сената цензорами в 174 году. Из дочерей Сципиона одна была замужем за Корнелием Сципионом Назикой, а другая — за вышеупомянутым Тиберием Семпронием Гракхом. Рассказывают, что Сципион обручил младшую дочь со своим бывшим врагом в тот самый день, когда тот освободил Люция Сципиона из тюрьмы. В этот день сенаторы ужинали в Капитолии и, встав из-за стола, просили Сципиона тут же обручить его дочь с Гракхом. Так оно и случилось. Эта Корнелия и есть знаменитая мать Гракхов.

Клавдий Марцелл, прозванный «мечом Италии», был истинный воин, храбрый солдат, наделенный большой физической силой, и превосходный полководец, соединявший с отвагой осторожность и присутствие духа. При этом он обладал справедливостью и бескорыстием, кротостью и приветливостью. Но когда дело касалось интересов Рима, он умел быть строгим и беспощадным. Он любил греческую культуру и греческий язык, хотя военная карьера оставляла ему мало времени для занятий.

В первый раз Марцелл вступил на военное поприще во время первой Пунической войны в Сицилии, где он участвовал в сражениях против Гамилькара. В одном из этих сражений он спас жизнь своему усыновленному брату Отацилию, закрыв его своим щитом и убив нападавших на того воинов. За это полководец наградил его венком. Вскоре после этого он стал курульным эдилом, а потом авгуром. В 222 году народ избрал его консулом и поручил ему совместно с его товарищем Гнеем Корнелием Сципионом воевать с галлами на берегах реки По. Галлы, долго остававшиеся в бездействии, в 225 году снова начали войну против Рима, вторгшись с большим войском в Этрурию и намереваясь двинуться на сам Рим. Их войско было почти полностью уничтожено при Теламоне. После этой победы римляне решили напасть на галлов в их собственной стране и окончательным покорением их навсегда положить конец вторжениям этого народа в Италию.

В 224 и 223 годах были покорены галльские племена к югу от По – лингоны, бойи и анары. Консул Фламиний, впоследствии павший при Тразименском озере, переправился в 223 году через По и разбил в кровопролитном сражении инсубров, самое могущественное племя галлов. Марцелл и Сципион появились в следующем году на этом же самом поле битвы. На помощь инсубрам вышло 30 000 трансальпийских галлов, из местности между Альпами и Роной. Все они были опытными наездниками и называли себя гезатами, т.е. наемными солдатами. Вследствие их прибытия война, которая была уже почти окончена, разгорелась снова.

Оба консула осадили Ацерры, укрепленный город инсубров. Чтобы оттеснить их оттуда, предводитель гезатов Виридомар с 10 000 человек вторгся в земли к югу от По. Тогда Марцелл оставил своего товарища со всей тяжелой пехотой и третьей частью конницы перед Ацеррами, а сам с остальной кавалерией и легкой пехотой погнался за гезатами и безостановочно шел день и ночь, пока не настиг их около занятого римлянами Кластидиума. Для отдыха не оставалось ни минуты, потому что, как только галлы увидели неприятеля и его малочисленность, они с криком кинулись на него. Чтобы не быть подавленным численностью, Марцелл поставил впереди себя свои эскадроны таким образом, что одно крыло стояло почти против другого. Но в ту минуту как он дал знак к нападению, лошадь его испугалась диких криков неприятеля и кинулась назад. Чтобы не поселить в такую важную минуту в своих солдатах никакого суеверного предчувствия, Марцелл повернул налево кругом и стал молиться солнцу, желая показать, что он нарочно сделал такой поворот, так как римский обычай требовал употребления при молитве такого приема. В это же время он дал обет принести в дар Юпитеру Феретрию так называемое spolia opima, т. е. вооружение, отнятое одним предводителем у другого.

Завидев Марцелла, Виридомар – высокая, страшная фигура, в блестящем вооружении, украшенном золотом, серебром и пурпуром, – кинулся ему навстречу. Первым же ударом копья Марцелл сбросил его на землю и в ту же минуту поразил насмерть вторым и третьим ударом. После того он соскочил с лошади и, положив руку на вооружение мертвого, воскликнул, обратившись к небу: «Юпитер Феретрий, ты, взирающий с небес на боевые подвиги полководцев, будь мне свидетелем, что я третий полководец, собственноручно убивший неприятельского военачальника и государя для того, чтобы принести тебе в дар первую и славнейшую добычу! Пошли нам такое же счастье в дальнейших наших действиях!» Ободренные этим, всадники и пехотинцы Марцелла вступили в рукопашный бой с испуганным неприятелем и в короткое время одержали блистательную и удивительную победу. Неприятель, намного превосходивший их численностью, был почти совершенно уничтожен. С богатой добычей вернулся Марцелл к своему товарищу, который в это время подошел к Медиолану, столице инсубров. Но вместо того чтобы осадить этот город, он сам оказался осажден инсубрами. Прибытие Марцелла изменило положение дел. Гезаты, узнав о смерти своего государя, отступили, и Медиолан покорился. После этого и остальные галльские города отдались во власть римлян.

Марцеллу за его подвиги в Галльской войне был назначен триумф, и он торжественно провез свою добычу на колеснице через весь город в храм Юпитера Феретрия и там принес ее в дар богу. Римляне были так обрадованы окончанием Галльской войны, что из благодарности Аполлону отправили в подарок в Дельфы золотой сосуд в 50 фунтов весом и уделили значительную часть военной добычи союзным городам и царю Гиерону Сиракузскому.

Римляне еще занимались закладкой крепостей (Плаценция, Кремона и Мутина) и прокладыванием дорог для обеспечения за собой завоеванных галльских земель Альп, когда Ганнибал спустился с Альпийских гор и снова сделал их положение шатким.

Почему Марцелл в первые годы войны с Ганнибалом не занимал никакого значительного поста, неизвестно. Только после поражения при Каннах он снова появляется на сцене. В то время он получил назначение на должность претора в Сицилии и находился в Остии, откуда должен был отправиться на свой пост с двумя легионами, когда ему было приказано двинуться с одним легионом в Канузию и принять командование войском, уцелевшим в сражении при Каннах. Назначенный же как раз в это время диктатором Марк Юний Пера набрал в Риме четыре новых легиона для похода против Ганнибала. Из Апулии Марцелл двинулся в Кампанию где его опередил Ганнибал с целью завладеть Капуей. Благодаря своей смелости и осторожности Марцеллу, которому в то время было уже за 50 лет, удалось в этом и в следующем году (216 и 215) стать относительно Ганнибала в значительно выгодное положение, и этим, после стольких поражений, отчасти поднять мужество и энергию римлян.

В Кампании война велась за обладание отдельными городами, в которых народная партия стояла на стороне Ганнибала, а партия сената и дворянства – на стороне римлян. В числе прочих и граждане Нолы желали примкнуть к Ганнибалу, но сенат сумел остановить это и призвал Марцелла. Марцелл занял Нолу еще до прибытия Ганнибала. Самым ревностным приверженцем Карфагена был пламенный юноша Луций Бандий, который в сражении при Каннах храбро сражался под римскими знаменами и в конце битвы был найден тяжело раненным среди трупов.

Ганнибал вылечил его и, наградив богатыми подарками, отпустил домой. Прибыв на родину, Бандий употребил все свое влияние, чтобы склонить своих сограждан к отделению от Рима. Марцелл мог бы его казнить и тем сделать безвредным для себя, но у него не хватило духу умертвить воина, так храбро сражавшегося за Рим в самые критические минуты. Он предпочел привлечь его снова на сторону Рима добротой и приветливостью. Поэтому, встретив его однажды на улице, Марцелл вступил с ним в разговор и спросил его имя. Юноша назвал себя, и тогда Марцелл с радостью и удивлением воскликнул: «Стало быть, ты тот самый Бандий, о котором в Риме так много говорили, который один из всех сражавшихся при Каннах не покинул консула Эмилия Павла и принял в свою грудь пущенную в консула стрелу!» Бандий отвечал утвердительно и показал некоторые из своих ран. «И с таким доказательством преданности твоей к нам, – сказал Марцелл, – ты не явился тотчас же ко мне? Неужели ты думал, что мы ценим так дурно в наших друзьях заслуги, которых не может не оценить даже враг!» – с этими словами он протянул ему руку и подарил боевого коня и 500 драхм серебра. С этой минуты Бандий сделался вернейшим союзником и товарищем Марцелла и ревностно помог ему подавить возмущение.

В это время Ганнибал появился перед Нолой и ежедневно выводил свое войско из лагеря, тогда как Марцелл выставлял свои войска перед стенами города для его защиты. Произошло несколько небольших стычек, но ни один из командующих не подавал знак к генеральному сражению. Между тем знатнейшие жители Нолы уведомили Марцелла, что граждане собираются на ночные сходки с карфагенянами и замыслили, как только римское войско выйдет из ворот, напасть на его обоз, ворота затворить и, заняв стены, пустить в город вместо римлян карфагенян. Это обстоятельство побудило Марцелла вступить в сражение, прежде чем в городе вспыхнуло восстание. Он разбил свое войско на три отделения, поставил их внутри города у трех ворот, которые вели к неприятелю, велел обозу следовать за ним, а дровосекам, маркитантам и негодным к бою людям приказал нести сваи. У средних ворот он поместил свои легионы и римскую конницу, а у обоих боковых – новобранцев, легкую пехоту и конницу союзников. Жителям Нолы было запрещено подходить к стенам и воротам, а обозу было дано особое прикрытие.

Ганнибал, как он уже делал это в продолжение нескольких дней, стоял до глубокого вечера перед своим лагерем в боевом порядке и удивлялся тому, что римские войска не делали вылазок и что на стенах не показывался ни один человек. Он предположил, что римляне узнали о его переговорах с жителями Нолы и боялись выходить из города. Поэтому он решился штурмовать стены города, надеясь, что во время этой атаки горожане начнут восстание. Приказав принести из лагеря все орудия штурма и поставив их в первом ряду, Ганнибал двинул свои войска против стен и ворот. В это время Марцелл внезапно открыл ворота, и римляне с боевыми криками ударили по неприятелю. Центр карфагенских войск уже был объят ужасом и смятением, когда из обоих боковых ворот устремились на правое и левое крыло неприятеля легаты Валерий Флакк и Аврелий. Маркитанты, дровосеки и прикрытие обоза усилили криками общую сумятицу, так что карфагеняне подумали, что перед ними огромная армия. В короткое время карфагенское войско было отброшено в свой лагерь с большими потерями — 2800 человек против 500 у римлян. Это была первая победа, одержанная римским полководцем над Ганнибалом.

После отступления Ганнибала от Нолы Марцелл занял ворота, для того чтобы никто не мог выйти из города, и произвел следствие над теми, кто вел тайные переговоры с неприятелем. Более семидесяти граждан были признаны виновными в измене и обезглавлены, а имущество их конфисковано. После этого Марцелл передал сенату управление городом и отправился в Суэссулу, где разбил лагерь на возвышении, которым римляне долго пользовались для прикрытия Нолы и других городов Кампании.

В награду за этот блистательный подвиг Марцелл единогласно был избран консулом и на следующий, 215 год, но так как во время избрания гремел гром и жрецы объявили это неблагоприятным предзнаменованием, он отказался от консульской должности и был сделан проконсулом. На самом деле причиной его отказа послужило то, что он, как и другой консул, Тиберий Семпроний Гракх, был плебеем, а по закону оба консула не могли быть из плебеев.

В этом году Марцелл снова командовал кампанийским войском в лагере при Суэссуле и при Ноле и оттуда совершал опустошительные походы в страну самнитов и гирпинов, державших сторону Ганнибала. Когда же Ганнибал выступил против него, он заперся в стенах Нолы. Карфагенский полководец расположился лагерем на расстоянии около тысячи шагов от города. Ганнибал сначала пытался овладеть городом через измену, но это не удалось, и тогда он окружил город войском, чтобы в одно и то же время ударить штурмом на стены со всех сторон. Как только Марцелл заметил его приближение к стенам города, он сделал вылазку со всем своим войском. Первое нападение окончилось избиением многих застигнутых им врасплох, но когда на битву сбежались все остальные и силы уравновесились, началось страшное сражение, обещавшее сделаться одним из самых значительных за всю эту войну. Но вдруг разразилась буря и пошел такой проливной дождь, что битву пришлось прекратить.

Карфагеняне потеряли 400 человек, а римляне – 50. Ливень длился всю ночь до 9 часов утра следующего дня, поэтому обе стороны, несмотря на свое желание сразиться, остались за укреплениями. Когда же на третий день Ганнибал вывел на грабеж в окрестностях Нолы часть своих войск, Марцелл немедленно выступил со своим войском. Ганнибал принял сражение и после долговременной и жестокой сечи был оттеснен в свой лагерь. Он потерял 5000 убитыми, 600 пленными и 19 знамен. У римлян погибло меньше тысячи человек. Доставшееся в качестве добычи оружие Марцелл сжег, так как заранее обещал принести его в дар Вулкану. Через три дня после этого сражения на сторону Марцелла перешли 1272 нумидийских и испанских всадника, которые оставались верными римлянам до конца войны. В награду за храбрость испанцы получили земельную собственность в Испании, а нумидийцы – в Африке.

В 214 году Марцелл был избран консулом вместе с Фабием Максимом. В этом звании он некоторое время вел войну в Кампании и в третий раз одержал значительную победу над Ганнибалом при Ноле, после чего был послан на Сицилию, где предстояла война с Сиракузами. В Сиракузах в это время был убит Гиероним, внук Гиерона, дравшийся под знаменами Карфагена, и город пытался снова вступить в союз с римлянами. Однако двое граждан, Гиппократ и Эпикид, родившиеся в Сиракузах, но воспитанные в Карфагене, с помощью наемных войск захватили власть в свои руки, и можно было опасаться, что город открыто перейдет на сторону Ганнибала. Вскоре эти двое действительно вовлекли Сиракузы в новую войну с Римом, и тогда Марцелл вместе с претором Аппием Клавдием приступил к осаде Сиракуз.

Сиракузы в это время превосходили размерами Рим. Мощные высокие укрепления, которыми их окружил тиран Дионисий Старший, простирались на 180 стадий. Марцелл пустился со ста кораблями на штурм стен, омывавшихся морем, тогда как Аппий Клавдий угрожал городу на суше. Из кораблей, атаковавших стены, большая часть, укомплектованная стрелками и пращниками, держалась в некотором отдалении и осыпала стены таким множеством выстрелов, что удержаться на них было весьма трудно. Остальные восемь пятивесельных судов, которые должны были подойти к самым стенам, были соединены одно с другим попарно. На них были построены башни в несколько этажей, оборудованные мостами в уровень со стенами, чтобы можно было войти в город прямо с кораблей. Эти серьезные приготовления, однако, не помогли, благодаря гениальным способностям одного человека — знаменитого математика и механика Архимеда.

Он выставил на стене по направлению к морю изобретенные им орудия различной величины и метал из них в корабли тяжелые камни. Те же суда, которые стояли ближе, он осыпал более легкими, но зато более частыми ударами. Как только какой-нибудь корабль подходил близко к стене, Архимед, при помощи поставленных на ней подъемных бревен, к которым были прикреплены так называемые железные руки, хватал его и поднимал в высоту так, что он держался только на задней части, и потом отпускал. Корабль стремительно падал в воду и тонул. Этими же железными руками захватывались солдаты, которые подбрасывались вверх и падали в море. В результате, нападение с моря окончилось полной неудачей. Штурм начали с суши. Но и здесь еще во время Гиерона Архимед искусно укрепил стены различными орудиями, так что в этом году все усилия римлян оказались напрасными, и после восьмимесячной осады Марцелл ограничился обложением города с моря и с суши, принуждая жителей к сдаче голодом.

Между тем карфагеняне, которые до этого времени помогали Сиракузам только флотом, высадили на Сицилии и сухопутное войско из 25 000 человек под предводительством Гимилькона и овладели Агригентом и рядом других городов. Гиппократ, смелый и способный военачальник, вышел из Сиракуз с 10 000 человек для соединения с Гимильконом, и большая часть сицилийких городов примкнула к карфагенянам в негодовании отжестокостей и строгости, с которой действовали римляне на острове. Положение Марцелла в конце 213 года стало не совсем благоприятным. Тем не менее в начале 212 года, ночью, когда в Сиракузах происходило празднество в честь Артемиды и часовые на стенах заснули после обильной попойки, ему удалось подняться на городскую стену в одном из ее наиболее низких участков и занять часть предместья. На следующее утро, вторгнувшись в город со всем своим войском, он без особого сопротивления овладел тремя предместьями, которые тут же были ограблены, но без кровопролития. Ахрадина и Назос, древние части города, отделенные от предместий высокими стенами, остались в руках неприятеля, но сдалась крепость Эвриалос, находившаяся вне города и прикрывавшая собой дорогу, ведущую в глубь Сицилии.

Рассказывают, что когда Марцелл, войдя в предместье, посмотрел сверху на Сиракузы и подумал о многолетней славе этого прекрасного города, о том, как он не раз уничтожал афинский флот, как перенес столько войн с карфагенянами, как блистал под владычеством могущественных государей, мысль о скором конце этой столицы в пожаре вызвала в римском полководце глубокое сожаление и слезы. Чтобы спасти город от этого бедствия, он через сиракузян, находившихся в его лагере, обратился к гражданам с предложением сдать ему город. Но граждане уже не были хозяевами города – он находился в руках солдат и римских перебежчиков, знавших, что в случае сдачи им нечего рассчитывать на помилование. Поэтому Марцелл вынужден был решиться на осаду и окружил Ахрадину тремя лагерями.

Между тем Гимилькон и Гиппократ подошли со своими войсками на выручку городу и, поддерживаемые карфагенским флотом и сиракузским гарнизоном, попытались совершить нападение на римские позиции, но были отбиты и вынуждены расположиться лагерем на болотистых берегах протекавшей к югу от Сиракуз реки Анапа. Зной вызвал страшную моровую язву, уносившую людей массами. Римские же войска, стоявшие в предместьях, несли лишь незначительные потери. Гимилькон и Гиппократ умерли от чумы, армия разошлась, карфагенский флот, стоявший в гавани, бежал. Эпикид, командовавший в городе, удалился в Агригент. После этого сиракузские граждане попытались войти в соглашение с римлянами, но перебежчики, боявшиеся выдачи, и наемные войска убили представителей гражданского населения и передали защиту города избранным ими офицерам. Однако один из этих офицерв, испанец Мерик, вступил в тайные переговоры с Марцеллом и передал в его руки квартал Назос. Как только римляне утвердились здесь, перебежчики и наемники бежали из Ахрадины и предоставили гражданам заключать мир с римлянами. Город пощадили, свободных граждан оставили в живых, а войска занялись грабежом. При этом грабеже погиб, подобно многим сиракузянам, и Архимед, хотя Марцелл дал особое приказание не трогать его.

Завоевание Сиракуз относится к концу 212 года. Город утратил свою самостоятельность и был обложен данью. Марцелл перевез отсюда в Рим много художественных ценностей и поставил их в различных храмах – первый пример украшения Рима произведениями искусства, захваченными в завоеванном городе. После этого Марцелл принимал еще некоторые меры к усмирению волнений на острове, разбил карфагенское войско при Агригенте и только в конце 211 года вернулся в Рим. Полное покорение Сицилии завершилось только в 210 году. Марцеллу, из-за происков его завистников и врагов, сенат отказал в триумфе под тем предлогом, что война с Сицилией была еще не совсем окончена и войска не возвратились на родину вместе с ним. Он удостоился только малого триумфа, так называемой овации, но канун своего торжественного вступления в город отпраздновал еще частным триумфом на Альбанской горе.

В 210 году Марцелл был избран консулом в четвертый раз. Уже в начале этого года он из-за интриг своих противников был обвинен сиракузянами перед сенатом в том, что крайне жестоко обошелся с городом, бывшим всегда одним из верных союзников Рима. Марцелл защищался с достоинством и был оправдан. Тогда посланные для его обвинения бросились к его ногам и просили простить их и удостоить город Сиракузы своей помощью и защитой. Консул отнесся к ним милостиво, простил их и впоследствии дал Сиракузам еще много доказательств своей благосклонности. За это сиракузяне осыпали его большими почестями и постановили, чтобы каждый раз, когда Марцелл или его потомки будут вступать на почву Сицилии, все граждане Сиракуз надевали венки и приносили жертвы богам.

После этого процесса Марцелл отправился к своему войску в Южной Италии и вел войну с Ганнибалом со своей обычной смелостью и энергией. Когда проконсул Фульвий Центумад, вследствие удачной вылазки Ганнибала, потерпел при Гердонии полное поражение с 10 000 римлян, Марцелл написал сенату, что при Гердонии римляне потеряли полководца и войско, но он уже на пути к тому, чтоб отнять у неприятеля радость этой победы. В Риме письмо Марцелла усилило опасение за будущее. Но консул, согласно своему обещанию, погнался за Ганнибалом и при Нумистро в Апулии разбил лагерь на виду у него, на равнине, несмотря на то, что Ганнибал стоял на возвышении в укрепленной позиции. На следующий день Марцелл выстроился в боевой порядок и на равнине, куда спустился неприятель, произошла кровопролитная битва, закончившаяся только с наступлением ночи. Сражение осталось нерешенным.На рассвете Марцелл выступил из лагеря, занял позицию и вызвал противника на окончательный бой. Но Ганнибал отступил и этим дал Марцеллу перевес. Марцелл преследовал Ганнибала дальше, постоянно сражаясь с ним и ни разу не позволив заманить себя в засады, которые неприятель расставлял ему.

На следующий, 209 год римляне снова оставили Марцелла в должности проконсула, чтобы не мешать ему в борьбе с Ганнибалом. По соглашению с консулом Фабием Максимом, осаждавшим в это время Тарент, он удерживал Ганнибала от движения на помощь Таренту. Когда Марцелл настиг карфагенского полководца возле Канузиума в Апулии, Ганнибал, видя, что эта местность совершенно открыта и что в ней нет возможности для устройства засады, мало-помалу удалился в более возвышенную лесистую местность. Марцелл следовал за ним по пятам, везде устраивая свой лагерь против его лагеря, и наконец вступил против него в бой со своими легионами. Ганнибал снялся ночью, но Марцелл настиг его на открытой и ровной местности и не дал укрепиться. Завязался кровопролитный бой, в котором участвовали все войска, но оставшийся нерешенным из-за наступления ночи. На рассвете Марцелл снова двинулся в битву, в которой пало 2700 римлян.

По возвращении в лагерь он собрал свои войска и осыпал их самыми жестокими упреками, которые огорчили их сильнее полученных ран и понесенных потерь. «Я благодарю богов, – сказал Марцелл, – что враг не напал также на лагерь; иначе вы, малодушные трусы, оставили бы и его – до такой степени вы позабыли, кто вы такие и с кем пришлось вам сражаться. Предо мной только римские фигуры и римское оружие, но римских солдат я не вижу! Разве мог бы враг, если б в вас сохранилось прежнее ваше мужество, увидать ваш тыл или отнять у вас хотя бы одно знамя? До сих пор он похвалялся только тем, что рубил римские легионы; вы же доставили ему в первый раз честь обратить в бегство римских солдат!» После этой гневной речи полководца войска разразились криками о прощении за малодушный поступок нынешнего дня. Они уговаривали его снова испытать их мужество. С наступлением дня римляне выкинули красное знамя. Впереди полководец поставил тех, кто первым бежал вчера, и когорты, потерявшие свои знамена.

Марцелл объявил своим солдатам, что он требует боя и победы от всех их, что каждый из них должен стремиться к тому, чтобы весть о вчерашнем их бедствии дошла до Рима не раньше известия о нынешней победе. Когда Ганнибалу донесли, что неприятель выступил, он воскликнул: «Клянусь богами, мы, имеем дело с врагом, который не может успокоиться ни в несчастье, ни в счастье: победив, он смело преследует побежденных; потерпев поражение, вступает в новую борьбу с победителем!» Затем он велел трубить и также двинулся вперед. С обеих сторон войска дрались с еще большим ожесточением, чем накануне. Так как бой долго оставался нерешенным, Ганнибал выдвинул вперед слонов. В то время как эти животные топтали все вокруг себя или разгоняли испуганных солдат, один из римских военачальников, Децимий Флав, вырвал у знаменосца первого отряда знамя, крикнул отряду следовать за ним и с такой силой ударил в первого слона древком знамени, что тот повернул назад. То же самое он сделал и со вторым, и с третьим слоном, и скоро все эти животные, осыпанные градом стрел, как раненные, так и не раненные, обратились в бегство и ворвались в свои собственные ряды. Марцелл тотчас же двинул на врага пехоту и, опрокинув его, послал вдогонку беглецам конницу. Преследование прекратилось только тогда, когда все враги укрылись в лагере. В самом лагере карфагеняне понесли еще более значительные потери — туда ворвались и остановились в воротах два слона. Бежавшие воины вынуждены были перебираться через ров и стены. В этой сумятице настигшие победители устроили страшное кровопролитие. Ганнибал потерял 8000 человек и пять слонов. Но и римлянам победа стоила много крови, поэтому Марцелл нашел невозможным преследовать Ганнибала, снявшегося с места в ту же ночь.

Освободившись от соседства Марцелла, Ганнибал двинулся вперед, опустошая все огнем и мечом. Марцелл не был в состоянии воспрепятствовать этому. Этим обстоятельством воспользовались его противники в Риме — они поспешили обвинить его перед судом. Но Марцелл, поехавший ради этого в Рим, защищался так блистательно, что был не только оправдан, но и снова избран в консулы на следующий, 208 год. Это было его пятое консульство, если считать и то, которое он сложил с себя вскоре после выбора.

Усмирив восстание в Этрурии, он двинулся с Квинкцием Криспином в Апулию, где оба стали отдельными лагерями между Венузией и Бантией, на расстоянии 3000 шагов друг от друга. Ганнибал разбил свой лагерь напротив них. Между ним и римлянами находилось лесистое возвышение, которое он счел более удобным для засады, чем для лагеря. Там Ганнибал спрятал довольно значительное число своих легких войск. В римском лагере все были того мнения, что в этой выгодной позиции следует разбить лагерь или, по крайней мере, поставить сильный пост, чтобы Ганнибал не занял ее. Желая лично ознакомиться с местностью, оба консула отправились туда в сопровождении 220 всадников, из которых 40 были из фрегелл, а остальные – этруски. Как только отряд вступил в ущелье, неприятель напал на него со всех сторон. Этруски успели спастись бегством, а фрегельцы окружили консулов и сражались вместе с ними. Положение было таково, что и самое отчаянное мужество не могло принести никакой пользы. Марцелл, пораженный копьем в бедро, упал в предсмертных мучениях с лошади, Криспин был ранен двумя копьями. Получил рану и сын Марцелла. Наконец, все оставшиеся в живых вместе с Криспином и молодым Марцеллом пробились в лагерь. Убитых было не более 40 человек, взято в плен пять ликторов и восемнадцать всадников. Криспин умер через несколько дней от раны. В одной битве Рим потерял двух консулов.

Марцелл умер в 60 лет. Услышав о его смерти, Ганнибал поспешил на место битвы, подошел к трупу и долго смотрел на благородную, мощную фигуру, не произнося ни слова и ничем не обнаруживая своей радости. Но его удивила странная смерть знаменитого противника, так мало сочетавшаяся с его возрастом и известным благоразумием. Он снял с пальца Марцелла кольцо, оказал трупу подобающий почет, сжег его в пурпурном плаще и с лавровым венком на голове и отправил сыну пепел в серебряной урне и с золотым венком. Рассказывают, что нумидийцы, встретившись с депутацией, которая везла урну, вступили из-за нее в бой и пепел просыпался. Услышав об этом, Ганнибал сказал: «Стало быть, ничто не может совершиться, коли боги не хотят этого». И хотя он наказал нумидийцев, но уже не заботился о том, чтобы собрать и похоронить рассыпавшиеся останки.

Род Марцелла продолжал процветать до Марцелла, сына Гая Марцелла и Октавии, сестры Августа, который умер в молодые годы после кратковременного брака с Юлией, дочерью Августа.

Квинт Фабий Максим, прозванный Кунктатором (медлитель), был потомком знаменитого Фабия Максима Руллиана, игравшего такую значительную роль во время Самнитской войны. В детстве он был молчалив, спокоен, осторожен и медлителен в учении. Почти все считали его простаком и лишь немногие догадывались, как выразился Плутарх, что «неповоротливость его натуры обусловливалась только глубиной ее и что в ней было много великодушного и наивного». Но когда события выдвинули этого человека на поприще политической деятельности, оказалось, что все казавшееся неповоротливостью было только отсутствием неблагоразумной пылкости, а то, что называли боязнью, – не что иное, как мудрая осторожность.

Действительно, спокойствие и непоколебимая твердость составляли самые отличительные черты характера этого человека. Всякое благодеяние, оказываемое без приветливости, он называл каменным хлебом, который голодающий поневоле принимал, но которым нетрудно было подавиться. В молодости он не только приучал свое тело к военной службе, но и занимался науками, и развивал в себе дар красноречия. Его речь, по свидетельству Плутарха, была свободна от всяких риторических украшений и напыщенности и свидетельствовала об уме, обладавшем своеобразной манерой и глубиной.

Консульскую должность Фабий в первый раз получил в 233 году. В этом звании он одержал победу над лигурами. Римляне полагали, что к войне против Рима лигуров побудили карфагеняне, поэтому Фабий послал в Карфаген копье и жезл герольда как символы войны и мира с требованием, чтобы карфагеняне выбрали то или другое. Карфагеняне предоставили решить дело самим римлянам, и те в этот раз предпочли мир. В 230 году Фабий был цензором, а в 228 году – вторично консулом и, вскоре после того, диктатором. Когда в 219 году Ганнибал завладел Сагунтом и многие в сенате требовали немедленно начать войну с Карфагеном, Фабий высказался против и предложил отправить к карфагенянам посольство. Предложение его было принято, и он сам был послан в Карфаген во главе этой депутации. «Квинт Фабий, – говорит Ливий, – подобрав переднюю полу тоги так, что образовалось углубление, сказал: «Вот здесь я принес вам войну и мир; выбирайте любое!» На эти слова он получил не менее гордый ответ: «Выбирай сам!» А когда он, распустив тогу, воскликнул: «Я даю вам войну!» – присутствовавшие единодушно ответили, что принимают войну».

Из Карфагена посланники по данному им в Риме приказанию направились домой через Испанию и Галлию с целью привлечь на сторону римлян преданные Карфагену испанские племена, а галлов склонить к тому, чтобы они помешали проходу Ганнибала через их земли. Испанцы отвечали им, что пусть римляне ищут союзников там, где народ еще не знает о бедствии покинутого ими на произвол судьбы Сагунта. В Галлии же на предложение римлян, озвученное ими в народном собрании, арвернцы отвечали громким смехом. Галлам показалась нелепой мысль вовлечь в войну самих себя только для того, чтобы отвратить ее от римлян.

После страшного поражения при Тразименском озере, которое римляне потерпели в результате действий Фламиния, испуганный народ потребовал назначения диктатора, и тогда стали искать человека, который мог бы среди всеобщего смятения управлять государством. Выбор пал на престарелого и известного своей осторожностью и благородством Фабия, который уже при выступлении в поход консулов этого года советовал избегать битвы и постепенно ослаблять страшного противника продлением войны. Так как один консул пал, а другой, Сервилий, находился далеко от Рима, народ объявил Фабия продиктатором (согласно законам, диктатор не мог быть назначен только одним консулом), а Минуция Руфа его начальником конницы.

В тот самый день, когда Фабий вступил в должность, он созвал сенат и объявил, что консул Фламиний навлек бедствие на государство не столько своей неосторожностью и неумением или малодушием своих воинов, сколько неуважением к священным обычаям и предзнаменованиям богов, и что врага не следует бояться, а нужно прежде, чем взяться за оружие, умилостивить богов искупительными жертвами. Вследствие этого посоветовались с Сивиллиными книгами и по их предписанию устроили большие игры в честь Юпитера, установили один молитвенный день и одно пиршество для богов, обещали воздвигнуть храм Венере Эрицинской и богине Мудрости и сверх того дали обет посвятить Юпитеру весну в случае счастливого ведения войны в продолжение следующих пяти лет. Это последнее постановление было сделано в народном собрании. Римский народ обещал принести в жертву Юпитеру все стада, какие только родятся следующей весной в Италии. Успокоив таким образом религиозные сомнения и опасения народа и устранив боязнь неприятельского нашествия, диктатор во главе четырех вновь образованных легионов и войск, приведенных к нему консулом Сервилием из Верхней Италии, двинулся в Апулию. Он остановился недалеко от Ганнибала.

Относительно Ганнибала Фабий занимал выжидательную позицию. Не вступая в открытый бой и не давая неприятелю возможности прямо напасть на него, он постоянно держался в горах, не выступая из своего лагеря до тех пор, пока неприятель не выходил из своего, направляясь дальше, и постоянно держался в таком отдалении, что вовлечь его в битву, вопреки его желанию, было невозможно. Эта медлительность навлекла на него общее осуждение. В собственном его лагере воины роптали и негодовали. Враги же, за исключением только самого Ганнибала, признавали его малодушным трусом. Ганнибал же угадал стратегический план своего противника и употребил всю хитрость и силу для того, чтобы заставить того сразиться. Он понимал, что при таком способе ведения войны боевые силы его бесполезны и со временем его ресурсы истощатся, чего не скажешь о римлянах.

Но не менее Ганнибала был недоволен дейтвиями Фабия Минуций, человек воинственный, с каждым днем все более и более передававший войску свое собственное негодование. Своими хвастливыми воззваниями он вселил в солдатах безумную воинственную отвагу и безосновательные надежды до такой степени, что они в насмешку называли диктатора педагогом Ганнибала, так как он сопровождал карфагенского полководца повсюду, будто вверенного его попечению школьника. Минуция же войско стало считать военачальником, которого сама судьба избрала для спасения Рима. Минуций издевался над расположением лагеря Фабия в горах, откуда, по его словам, войско могло постоянно смотреть на опустошение Италии. Он спрашивал друзей диктатора, не хочет ли последний, отчаявшись найти спасение на земле, повести свою армию на небо и не старается ли он скрыться за облаками и туманом, чтобы спастись от неприятеля. Когда друзья Фабия передали ему слова Минуция и убеждали его спасти свою честь немедленным сражением, диктатор отвечал: «Поймите, что я оказался бы трусливее и малодушнее, чем считаюсь теперь, если бы, убоясь насмешек и клеветы, изменил своим правилам».

В Риме народ также был недоволен медлительностью Фабия. Его прозвали Кунктатором – насмешливое прозвище, обратившееся впоследствии в почетный титул. Многие даже заподозрили диктатора в измене. Ганнибал, стараясь поддержать это подозрение, пощадил при опустошении Кампании находившееся там поместье Фабия и даже приставил стражу для его охраны. Сенат тоже был возмущен образом действий диктатора, особенно из-за договора, заключенного им с Ганнибалом насчет пленных. Оба полководца условились обменять между собой пленных, человека за человека, и в случае, если бы с одной стороны оказалось пленных больше, то уплатить по 250 драхм за каждого лишнего. Вышло так, что у Ганнибала оказалось на 240 пленных больше, чем у Фабия, и сенат отказался платить за них, еще и сделав Фабию выговор, что он, в ущерб чести и выгодам государства, снова принял к себе людей, которые из-за собственной трусости попали в плен. Чтобы сдержать слово, Фабий продал через посредничество своего сына то самое поместье в Кампании, которое пощадил Ганнибал, и вырученными деньгами выкупил этих пленных. Многие из них хотели впоследствии возвратить Фабию заплаченные за них деньги, но он не взял ни у кого ни обола.

Когда оба войска снова прибыли в Апулию, диктатор был вынужден уехать на короткое время в Рим для совершения жертвоприношений. Командование войском он передал Минуцию, запретив тому на время своего отсутствия вступать в сражение с неприятелем. Однако, Минуций тут же напал на лагерь Ганнибала. Именно в эту пору большая часть карфагенских солдат была отправлена для добывания съестных припасов, и Минуцию удалось нанести неприятелю довольно значительное поражение. Преувеличенное донесение Минуция об этой победе послужило поводом к взрыву негодования против Фабия. Трибун Метилий, один из предводителей народной партии и друг Минуция, произнес в народном собрании речь в прославление подвигов этого последнего и обвинил Фабия не только в трусости, но и в измене. Обвинил он также и аристократическую партию в том, что она с целью ниспровержения власти народа с самого начала перенесла войну на римскую почву, а затем подчинила город власти одного человека, который не нес никакой ответственности и теперь своей медлительностью дал Ганнибалу время утвердиться в Италии.

Фабий не отвечал ни одним словом на обвинения Метилия и только ускорил свои жертвоприношения, чтобы иметь возможность немедленно вернуться к войску и наказать Минуция за его непослушание. Народ испугался за участь своего любимца, и как только Фабий уехал, Метилий, поддержанный Теренцием Варроном, добился народного постановления, по которому Минуций получил полномочие вести войну сообща с диктатором. Фабий узнал об этом постановлении на обратном пути к войску и хладнокровно перенес оскорбление, но на перемену в главном командовании войском, которой требовал Минуций, не согласился, а разделил армию на две части. Теперь каждый из них командовал двумя легионами, стоявшими в двух отдельных лагерях. Ведение войны оказалось в руках двух полководцев, державшихся совершенно противоположных стратегических воззрений.

Узнав о произошедшем, Ганнибал решил немедленно воспользоваться безрассудной отвагой Минуция. Между его войском и лагерем Минуция находилось возвышение, которое можно было занять без труда и этим обезопасить лагерь. Но Ганнибал оставил этот пункт яблоком раздора между войсками. Подошва горы представляла собой открытую равнину с незначительными рвами и другими углублениями. Тут Ганнибал и разместил ночью около 5000 человек пехоты и конницы. С рассветом же, на глазах Минуция, поставил перед холмом небольшой отряд с целью вызвать сражение. Минуций, желая воспрепятствовать занятию холма, выслал против неприятельских войск сначала свою легкую пехоту, а потом, когда Ганнибал выставил против него большее количество войска, и конницу. Через некоторое время оба полководца стояли со своими войсками в боевом порядке друг против друга. Битва уже началась, когда вдруг, по знаку Ганнибала, отряды, находившиеся в засаде, выскочили и напали на римлян с тыла. Это внезапное нападение вызвало ужас и смятение в римских рядах, и сам Минуций потерял присутствие духа. Все стремительно бежали.

Нумидийцы окружили неприятеля со всех сторон и убивали всякого, кто пытался вырваться. Стоявший вблизи Фабий, предчувствуя такой поворот дела, держал свое войско наготове и, стоя перед своим лагерем, наблюдал за ходом битвы. Когда он увидел, что войско его товарища окружено со всех сторон и, что ряды его дрогнули, он со вздохом ударил себя грудь и воскликнул: «Вот то, что я предвидел! Но теперь не время спорить и негодовать! Вперед! Одержим победу над неприятелем и заставим наших сограждан сознаться в их заблуждении!» С этими словами он кинулся на равнину, рассеял нумидийцев, разогнал солдат, напавших на Минуция с тыла, и сам повел свое войско против Ганнибала. Но Ганнибал остановил сражение и велел трубить отбой. Римляне тоже охотно возвратились в свой лагерь.

Приведя войско обратно в лагерь, Минуций созвал солдат и сказал им: «Друзья и соратники! Не делать никогда ошибок и промахов невозможно для человека, но чуть ошибка сделана, храбрый и искусный человек пользуется ею как уроком на будущее. Точно так же и я сознаюсь теперь, что, потерпев небольшую неудачу, обязан ей гораздо более значительной выгодой. То, что оставалось для меня скрытым так долго, я понял в несколько часов, и теперь знаю, что не только не могу вести других, но сам нуждаюсь в руководителе и не должен искать своей славы в такой победе, где поражение было бы почетнее. С этой минуты повсюду будет предводительствовать вами диктатор; я же укажу вам еще только одну дорогу – дорогу благодарности ему и первый беспрекословно подчинюсь его начальству».

После этого он повел свое войско в лагерь Фабия и остановился перед палаткой полководца. Когда Фабий вышел оттуда, Минуций поставил знамена перед ним и громко приветствовал его как отца, а солдаты его называли воинов Фабия своими патронами – титул, который давали вольноотпущенники человеку, отпускавшему их на свободу. Когда водворилась тишина, Минуций сказал: «Диктатор, ты одержал сегодня двойную победу: одну – благодаря твоей храбрости, над Ганнибалом, другую – своим умом и добротой, над сослуживцами; одной победой ты спас, а другой наставил на путь истины нас, пораженных врагом так позорно, а тобой – так прекрасно и к нашему общему благу. Я называю тебя добрым отцом, потому что не имею другого более достойного названия; на самом же деле я обязан тебе более, чем сыновней благодарностью. Отец дал жизнь только мне, ты же спас жизнь мне и такому множеству моих товарищей». С этими словами он обнял Фабия, и в то же время солдаты стали обнимать друг друга, лагерь наполнился ликованием и слезами радости. Фабий же недолго после этого оставался единственным главнокомандующим — он призвал обоих консулов того года (Сервилия Гемина и избранного вместо павшего Флавиния Марка Аттилия Регула) и передал им руководство армией с просьбой остаться верными его стратегическим планам, что и было ими исполнено.

Из консулов следующего 216 года только Эмилий Павл был опытным воином, решившим не отступать от указаний Фабия. Другой же, Теренций Варрон, любимец черни, не переставал кричать в народном собрании, что война не может прекратиться до тех пор, пока полководцы будут избираться из дома Фабиев, а он, Варрон, разобьет неприятеля в тот самый день, когда увидит его. Последствием его безрассудной смелости было страшное поражение при Каннах. Твердость и непоколебимое достоинство сената после этого несчастного сражения, среди общего отчаяния и испуга, были главным образом делом старого Фабия, который своими разумными советами и несокрушимым мужеством снова восстановил в народе доверие и надежду. Ему же Рим был обязан тем, что в пору общего горя старая вражда партий была устранена и сенат решил выйти с приветствием навстречу возвратившемуся с битвы при Каннах Варрону.

В следующие за битвой при Каннах годы Рим ставил во главе своих войск наилучших своих людей в качестве консулов, проконсулов и преторов. Главным же образом он прибегал к содействию Фабия и Клавдия Марцелла – «щиту и мечу Италии». Вследствие этого война приняла более постоянный ход, и Ганнибал постепенно лишался одного преимущества за другим. Фабий избирался консулом в третий раз в 215 году и в четвертый раз в 214 году. В это время он завоевал многие города в Кампании, Самниуме, Апулии и Лукании.

К походу четвертого консульского года относится следующий случай, служащий доказательством добродушия и мудрости Фабия. До его сведения дошло, что один воин в его войске, по имени Статилий, славившийся мужеством и благородством, был обойден наградой и потому позволял себе резкие выпады против начальства. Фабий позвал его к себе, выслушал и сознался, что с ним поступили несправедливо. «В этот раз, – сказал он, – я обвиняю командиров в том, что они отличают людей больше по своему пристрастию, чем по их заслугам; в дальнейшем буду обвинять тебя самого, если ты будешь молчать и не обращаться со всяким делом прямо ко мне, твоему главному полководцу». С этими словами он подарил тому боевого коня и украсил его орденом, вследствие чего этот человек сделался навеки преданным ему. «Кто управляет другими людьми, – говорил Фабий, – тот должен находить главное воспитательное средство в добре и приветливости и поступать точно так же осторожно, как поступает садовник с дикими оливковыми и фиговыми деревьями, когда желает превратить их в садовые».

В 213 году консулом стал сын Фабия, Квинт Фабий Максим, и отец сопровождал его в качестве легата в походе против Ганнибала. Когда сын, предшествуемый своими ликторами, двинулся навстречу подъезжавшему к нему отцу, ликторы из уважения к почтенному старику пропустили его мимо себя без остановки. Только в ту минуту, когда Фабий доехал до последнего ликтора, консул приказал этому чиновнику исполнить свой долг, и ликтор крикнул старику, чтобы тот слез с лошади. Тут отец соскочил на землю и сказал: «Я хотел только увидеть, сын мой, хорошо ли ты знаешь, что ты консул». Этот сын Фабия умер в молодые годы, и отец перенес его смерть с большим спокойствием. Он сам прочел на площади надгробную речь, которую впоследствии издал. В 209 году Фабий был избран консулом в пятый раз и получил назначение в Тарент. Ему удалось посредством измены возвратить этот город римлянам. Рассказывают, что Ганнибал вернулся к Таренту не позже как через два часа после завоевания города и, увидев, что Тарент потерян для него, сказал: «Стало быть, и у римлян есть свой Ганнибал! Потому что на счет Тарента мы должны сказать: как приобрели, так и потеряли!»

После этого Ганнибал двинулся обратно в Метапонт и старался заманить хитростью Фабия в засаду. С этой целью он отправил Фабию письмо, будто бы написанное двумя метапонтскими гражданами, в котором эти последние обещали передать в его руки город, как только он появится. Фабий действительно хотел принять это приглашение, но так как предзнаменование богов было неблагоприятно, то он отказался от своего намерения, и скоро открылось, что письмо было написано самим Ганнибалом и что этот последний ждал своего врага у ворот города.

Завоевание Тарента, вследствие которого Фабий отпраздновал блистательный триумф, было его последним военным подвигом, но почтенный старик все еще играл значительную роль в сенате, где он был первоприсутствующим. Ему не удалось, однако же, удержать в Риме Сципиона, который после завоевания Испании хотел перенести войну в Африку. В 203 году Сципион принудил Ганнибала оставить наконец Италию, и римляне могли свободно вздохнуть после долгих тревог и смятений. Сенат и граждане поднесли почти 90-летнему Фабию, как единственному полководцу, пережившему тяжелое время войны, венец из терна, в знак того, что ему и его соратникам Италия обязана своим спасением. Но до самого конца войны Фабий не дожил — он умер в том самом году, когда Ганнибал оставил Италию. Народ почтил заслуженного мужа тем, что принял на свой счет издержки по его похоронам.

Регул стал самым известным из римских полководцев первой Пунической войны благодаря своему геройству. Однако, по мнению Нибура, древние неверно оценили характер этого человека. «Он вовсе не принадлежал к величайшим людям своего времени, – говорит Нибур, – хотя обладал добродетелями той эпохи; его отнюдь нельзя признать безукоризненным полководцем; он слепо и без всякой предусмотрительности доверялся чрезмерному счастью и так вознесся в этом счастье, что Немезида покарала его как погибелью отечества, так и его собственной».

Регул уже до Пунической войны, а именно в 267 году до н.э., был консулом. В этой должности он подчинил власти римлян важный город Брундизий, за что был награжден триумфом. Вторично консульскую должность он занимал в 256 году вместе с Луцием Манлием Вульсоном. После морской победы у мыса Мила римляне надеялись, что войну с Карфагеном они закончат быстро, но следующие годы войны в Сицилии были не особенно удачны. Счастье склонялось то на одну, то на другую сторону, и окончательный исход было трудно предвидеть. Тогда римляне, ободренные морской победой при Тиндарисе, решились на отважное предприятие – поход в Африку с целью нападения непосредственно на Карфаген и принуждения его к отказу от Сицилии (256 год до н.э.).

Пример Агафокла, в прежнее время удачно воевавшего с Карфагеном в Африке, показал непрочность фундамента, на котором покоилась сила этого последнего из-за ненадежности притесненных карфагенских подданных в этой части света. Громадные приготовления были сделаны римлянами для предстоящего похода. Они построили больше 200 новых военных кораблей, так что в их распоряжении теперь оказалось свыше 330 триер и квинквирем, экипаж которых состоял из 100 000 моряков и 40 000 солдат. Во главе этого войска были поставлены оба консула. Они обошли юго-восточный мыс Сицилии, Пахинум, и на южном берегу острова, вблизи горы Экном, встретились с карфагенским флотом.

Карфагеняне для противодействия неприятелю приняли не менее энергичные меры. У них было 350 кораблей и не менее 150 000 человек экипажа. Никогда еще до этого времени не сходились на море такие огромные массы сражающихся. Римляне разделили свой флот на четыре эскадры. Двумя первыми командовали сами консулы. Они образовали острый угол, так что два адмиральских корабля расположились один возле другого. Третья эскадра растянулась сзади этого угла, составив с двумя первыми треугольник. Она вела на буксире транспортные суда с конницей. Четвертая эскадра, построившаяся параллельно третьей позади транспортных кораблей, служила прикрытием для них и всего остального флота.

Карфагенский флот под предводительством Ганнона и Гамилькара так же был разделен на четыре эскадры, вставшие напротив римлян одной широко растянутой линией, так что ее левое крыло примыкало к сицилийскому берегу. Когда римский треугольник бросился на две карфагенские эскадры, составлявшие центр, они отступили назад, а левое крыло карфагенской флотилии ударило по третьей римской эскадре, которой транспортные суда не давали следовать за двумя передними, и прибило ее к берегу. В это же время правое карфагенское крыло напало на четвертую римскую эскадру. Таким образом, все сражение распалось на три части. Корабли карфагенского центра вскоре потерпели поражение и обратились в бегство. Но одновременно с этим остальные две римские эскадры испытывали сильнейший натиск со стороны превосходившего их численностью неприятеля и непременно погибли бы, если бы карфагеняне не так боялись перекидных мостов.

Консулы, разбив неприятельский центр, подоспели на помощь своей четвертой эскадре и, одержав и здесь победу, ударили всеми еще годными к битве кораблями по левому карфагенскому крылу с тыла, окружив его и захватив почти все суда. Остатки карфагенского флота собрались у Гераклеи, откуда он изначально и вышел, и приняли меры к тому, чтобы помешать переезду римлян в Африку. У карфагенян оказались потопленными более 30 кораблей, а взятыми в плен вместе с экипажами – 64 корабля. Римляне потеряли 24 корабля.

В то время, когда римские консулы ремонтировали на сицилийском берегу свои поврежденные суда, к ним явился Ганнон с предложениями о мире (возможно только для того, чтобы выиграть время). Консулы ответили ему отказом и приказали своему флоту сниматься с якорей для отбытия в Африку. Войско, только сейчас узнавшее, куда ему предстояло отправиться, стало выражать свое несогласие со столь рискованным предприятием, и Регулу пришлось пригрозить самыми строгими наказаниями для подавления малодушия в войске.

Карфагенский флот был не в состоянии воспрепятствовать движению римского. Ганнон поспешил со своими кораблями к Карфагенскому заливу, чтобы там вступить в новое сражение с римлянами, если бы они попытались высадиться в этом месте. Но римляне обошли Гермейский мыс (Кап-Бон) и бросили якорь в просторной и защищенной от всяких ветров гавани Клупейской, или Аспис, получившей свое название от щитоподобной возвышенности, на которой она была расположена. Они завладели городом и устроили тут укрепленный боевой пункт. После этого, не встречая нигде сопротивления, они стали грабить и опустошать богатые, превосходно обработанные земли карфагенян. Загородные дома и дворцы были обращены в кучи пепла, бесчисленное множество пленных и стад пригнано в Клупею.

Шествие римлян происходило настолько беспрепятственно, что сенат в начале зимы счел возможным отозвать одного из консулов, Манлия Вульсона, с частью кораблей и войска. После отбытия Манлия с 27 000 пленных Регул приступил к осаде города Адиса. Карфагеняне снова собрали войско, во главе которого поставили трех полководцев — Гамилькара, Газдрубала и Бостара. Но все они оказались крайне неспособными относительно римлян. Боязнь заставляла их избегать равнин, где они могли бы удерживать за собой первенство благодаря своим слонам и превосходной нумидийской кавалерии, и загоняла в горы, где слонов и конницу нельзя было использовать. Так же и при Адисе, который они попытались освободить от осады, они заняли позицию в горах и были разбиты наголову. 18 000 человек погибло, 5000 человек и 18 слонов было взято в плен. После этого нового поражения карфагеняне спрятались за стенами своей столицы. Их подданные восстали против своих жестоких владык и помогали римлянам опустошать страну. 74 города покорились римлянам. Регул дошел почти до самого Карфагена — он завладел Тунесом, находившимся всего в десяти римских милях от столицы, и расположился там на зиму.

Вся карфагенская страна находилась теперь в руках Регула. В его донесении сенату было сказано, что он запечатал ворота Карфагена страхом. Конечно, завоевание громадного, густонаселенного города, не представлялось легким делом — с суши Карфаген был окружен тройной стеной в 30 локтей (13,3 м) высотой, не считая брустверов и башен — но его жители страшно страдали от голода. Находясь в таком бедственном положении карфагеняне отправили в римский лагерь посольство и запросили мира. Регул мог бы заключить этот мир на самых выгодных для Рима условиях, добившись уступки всей Сицилии и Сардинии, но постоянные удачи сделали его настолько высокомерным, что он счел неприятеля менее способным к сопротивлению, чем это было на самом деле.

Регул предъявил крайне неумеренные условия — потребовал уступки Сицилии и Сардинии, возвращения римских пленных без выкупа взамен выдачи карфагенских пленных за деньги, платежа подати, признания римского главенства, уничтожения права вести войны без согласия Рима, выдачи всех военных кораблей и обязательства каждый раз, как Рим того пожелает, снаряжения в помощь ему 50 таких судов. Выслушав эти условия, карфагенские послы удалились, не дав никакого ответа. Принять их значило согласиться на полное уничтожение Карфагена.

Гнев и отчаяние снова воспламенили почти угасшее мужество карфагенян. Они решили защищаться до последнего, призвали свои войска из Сицилии и приступили к новому набору. В числе явившихся из Греции наемников находился и Ксантипп из Лакедемона — спартанец по происхождению и искусный воин. Этот Ксантипп высказал со спартанской откровенностью, что карфагеняне потерпели столько поражений не от римлян, а по собственной вине. Услышав об этом, сенат пригласил Ксантиппа на свое заседание и спросил, что он хотел сказать таким заявлением. Спартанец ответил, что вся беда происходит от неумелости карфагенских полководцев; не понимающих, как следует применять находящиеся в их распоряжении конницу и слонов. Сенат признал разъяснения Ксантиппа, и карфагенские военачальники были вынуждены подчиниться иноземцу.

Ксантипп был назначен главнокомандующим. Он немедленно принялся за обучение войска, и карфагеняне скоро заметили присутствие в солдатах нового, более высокого духа. Ксантипп первый научил карфагенян правильно обращаться со слонами. С сотней этих животных, 4000 всадников и около 12 000 пехоты весной 255 года он на открытой равнине вызвал Регула на бой. Римский консул имел в своем распоряжении около 32 000 человек и, убежденный в своей непобедимости, двинулся на неприятеля. Римляне были окружены со всех сторон и изрублены. Почти все войско погибло. Регул попытался уйти с 500 человек, но его догнали и взяли в плен. Лишь 2000 человек (в основном из той части войска, которая в начале сражения опрокинула карфагенских наемников) спаслись бегством в Клупею.

Поражение римлян при Тунесе за один раз уничтожило все, что они выиграли в предшествовавшем году. В Риме весть об этом несчастье вызвала всеобщее уныние и ужас. Немедленно в Африку был отправлен флот из 350 судов для того, чтобы отвезти на родину остатки войска, защищавшегося в укрепленной Клупее. У мыса Гермес римляне встретили карфагенский флот из 200 кораблей и одержали блистательную победу. Карфагеняне потеряли 114 судов. Но, несмотря на это, римляне не отважились на дальнейшие предприятия, а забрали 2000 человек, державшихся в Клупее, и поспешили в обратный путь. Однако, поднялась страшная буря и на южном берегу Сицилии они потерпели такое кораблекрушение, что спаслось всего 80 судов. Карфагеняне снова оказались полными хозяевами в Африке и начали с того, что возобновили жестокие притеснения тех своих подданных, которые восстали в союзе с римлянами и теперь были брошены последними на произвол судьбы. Во всех мятежных общинах зачинщики и предводители восстания, в количестве не менее 3000 человек, были распяты, на население наложена пеня в тысячу талантов серебра и 20 000 голов рогатого скота. Ксантипп, без которого теперь можно было обойтись, уехал из Карфагена, чтобы избежать интриг завидовавших ему местных вельмож. По другим сведениям, он действительно сделался жертвой интриг и был устранен насильственным образом.

Регул, еще недавно надеявшийся войти в Карфаген победителем, был доставлен туда пленником. Карфагеняне охотно воспользовались возможностью доказать всю свою ненависть и презрение гордому врагу, который потребовал их подчинения на таких дерзких условиях. Рассказывают, что сначала они заперли его наедине со слоном для того, чтобы мучить постоянным страхом и бессонницей, так же как и он не обнаружил ни малейшего сострадания к бедственному положению Карфагена. Но эта жестокая пытка длилась недолго. Достоверно то, что карфагеняне держали его в пожизненном плену, тогда как, например, консула Корнелия Азину, взятого в плен в битве при Липарских островах, освободили очень скоро.

В то время как Регул находился в плену, война продолжалась с переменным успехом. В 254 году римляне овладели Панормом (Палермо), после чего снова высадились в Африке, но лишь для того, чтобы грабить и опустошать берег, и на обратном пути у мыса Палинурума снова потерпели кораблекрушение, уничтожившее почти весь их флот. Приведенные в уныние неоднократными поражениями на море, они решили больше не строить флот и прекратить морскую войну. На суше в Сицилии им так же не везло, поскольку со времени сражения при Тунесе они так боялись слонов, что на открытой равнине не решались вступать в битву. Только в 250 году проконсул Луций Цецилий Метелл одержал над Газдрубалом и его слонами блистательную победу при Панорме. После этого поражения карфагеняне удалились в Лилибей и Дрепану, на западную оконечность Сицилии, и отправили в Рим посольство, чтобы предложить мир или хотя бы добиться выдачи пленных. С этим посольством отправили они и Регула, надеясь через его посредничество достигнуть своей цели. Его обязали клятвой возвратиться в Карфаген в случае неудачного исхода поручения.

Прибыв в Рим, Регул отказался от свидания с женой и детьми и не захотел появиться в сенате, сославшись на то, что он уже не сенатор и не римлянин, а раб карфагенян. Когда же карфагенские послы разрешили ему отправиться в сенат и там говорить за них, он посоветовал сенаторам не соглашаться ни на мир, ни на выдачу пленных ввиду крайнего ослабления Карфагена, не позволяющего ему долго вести войну. Сенат выказал готовность ради Регула покончить дело миром, но Регул объявил, что принял яд, который действует хотя и медленно, но верно. По его совету предложения карфагенян были отвергнуты, и он возвратился в Карфаген, устояв против просьб своих родных и друзей и против предложения жрецов снять с него клятвенный обет через жертвоприношения.

Карфагеняне отомстили ему жесточайшими истязаниями. Они вырезали ему веки, заперли в темном помещении и затем внезапно вывели на яркий солнечный свет, а после заперли в ящик, утыканный со всех сторон гвоздями, так что он не мог никуда прислониться. В таком положении несчастный погиб от боли, бессонницы и голода. Рассказывают также, что сенат, получив известие о мученической смерти Регула, выдал знатнейших карфагенских пленных его детям, и эти последние отомстили за смерть отца такими же истязаниями. У Диодора Сицилийского есть известие, что бывшие в плену у римлян карфагенские военачальники Гамилькар и Бостар подверглись по настоянию вдовы Регула таким пыткам со стороны ее сыновей, что один из них умер, из-за чего сыновья были вызваны в суд и едва избежали смертной казни.