Квинт Фабий Максим, прозванный Кунктатором (медлитель), был потомком знаменитого Фабия Максима Руллиана, игравшего такую значительную роль во время Самнитской войны. В детстве он был молчалив, спокоен, осторожен и медлителен в учении. Почти все считали его простаком и лишь немногие догадывались, как выразился Плутарх, что «неповоротливость его натуры обусловливалась только глубиной ее и что в ней было много великодушного и наивного». Но когда события выдвинули этого человека на поприще политической деятельности, оказалось, что все казавшееся неповоротливостью было только отсутствием неблагоразумной пылкости, а то, что называли боязнью, – не что иное, как мудрая осторожность.
Действительно, спокойствие и непоколебимая твердость составляли самые отличительные черты характера этого человека. Всякое благодеяние, оказываемое без приветливости, он называл каменным хлебом, который голодающий поневоле принимал, но которым нетрудно было подавиться. В молодости он не только приучал свое тело к военной службе, но и занимался науками, и развивал в себе дар красноречия. Его речь, по свидетельству Плутарха, была свободна от всяких риторических украшений и напыщенности и свидетельствовала об уме, обладавшем своеобразной манерой и глубиной.
Консульскую должность Фабий в первый раз получил в 233 году. В этом звании он одержал победу над лигурами. Римляне полагали, что к войне против Рима лигуров побудили карфагеняне, поэтому Фабий послал в Карфаген копье и жезл герольда как символы войны и мира с требованием, чтобы карфагеняне выбрали то или другое. Карфагеняне предоставили решить дело самим римлянам, и те в этот раз предпочли мир. В 230 году Фабий был цензором, а в 228 году – вторично консулом и, вскоре после того, диктатором. Когда в 219 году Ганнибал завладел Сагунтом и многие в сенате требовали немедленно начать войну с Карфагеном, Фабий высказался против и предложил отправить к карфагенянам посольство. Предложение его было принято, и он сам был послан в Карфаген во главе этой депутации. «Квинт Фабий, – говорит Ливий, – подобрав переднюю полу тоги так, что образовалось углубление, сказал: «Вот здесь я принес вам войну и мир; выбирайте любое!» На эти слова он получил не менее гордый ответ: «Выбирай сам!» А когда он, распустив тогу, воскликнул: «Я даю вам войну!» – присутствовавшие единодушно ответили, что принимают войну».
Из Карфагена посланники по данному им в Риме приказанию направились домой через Испанию и Галлию с целью привлечь на сторону римлян преданные Карфагену испанские племена, а галлов склонить к тому, чтобы они помешали проходу Ганнибала через их земли. Испанцы отвечали им, что пусть римляне ищут союзников там, где народ еще не знает о бедствии покинутого ими на произвол судьбы Сагунта. В Галлии же на предложение римлян, озвученное ими в народном собрании, арвернцы отвечали громким смехом. Галлам показалась нелепой мысль вовлечь в войну самих себя только для того, чтобы отвратить ее от римлян.
После страшного поражения при Тразименском озере, которое римляне потерпели в результате действий Фламиния, испуганный народ потребовал назначения диктатора, и тогда стали искать человека, который мог бы среди всеобщего смятения управлять государством. Выбор пал на престарелого и известного своей осторожностью и благородством Фабия, который уже при выступлении в поход консулов этого года советовал избегать битвы и постепенно ослаблять страшного противника продлением войны. Так как один консул пал, а другой, Сервилий, находился далеко от Рима, народ объявил Фабия продиктатором (согласно законам, диктатор не мог быть назначен только одним консулом), а Минуция Руфа его начальником конницы.
В тот самый день, когда Фабий вступил в должность, он созвал сенат и объявил, что консул Фламиний навлек бедствие на государство не столько своей неосторожностью и неумением или малодушием своих воинов, сколько неуважением к священным обычаям и предзнаменованиям богов, и что врага не следует бояться, а нужно прежде, чем взяться за оружие, умилостивить богов искупительными жертвами. Вследствие этого посоветовались с Сивиллиными книгами и по их предписанию устроили большие игры в честь Юпитера, установили один молитвенный день и одно пиршество для богов, обещали воздвигнуть храм Венере Эрицинской и богине Мудрости и сверх того дали обет посвятить Юпитеру весну в случае счастливого ведения войны в продолжение следующих пяти лет. Это последнее постановление было сделано в народном собрании. Римский народ обещал принести в жертву Юпитеру все стада, какие только родятся следующей весной в Италии. Успокоив таким образом религиозные сомнения и опасения народа и устранив боязнь неприятельского нашествия, диктатор во главе четырех вновь образованных легионов и войск, приведенных к нему консулом Сервилием из Верхней Италии, двинулся в Апулию. Он остановился недалеко от Ганнибала.
Относительно Ганнибала Фабий занимал выжидательную позицию. Не вступая в открытый бой и не давая неприятелю возможности прямо напасть на него, он постоянно держался в горах, не выступая из своего лагеря до тех пор, пока неприятель не выходил из своего, направляясь дальше, и постоянно держался в таком отдалении, что вовлечь его в битву, вопреки его желанию, было невозможно. Эта медлительность навлекла на него общее осуждение. В собственном его лагере воины роптали и негодовали. Враги же, за исключением только самого Ганнибала, признавали его малодушным трусом. Ганнибал же угадал стратегический план своего противника и употребил всю хитрость и силу для того, чтобы заставить того сразиться. Он понимал, что при таком способе ведения войны боевые силы его бесполезны и со временем его ресурсы истощатся, чего не скажешь о римлянах.
Но не менее Ганнибала был недоволен дейтвиями Фабия Минуций, человек воинственный, с каждым днем все более и более передававший войску свое собственное негодование. Своими хвастливыми воззваниями он вселил в солдатах безумную воинственную отвагу и безосновательные надежды до такой степени, что они в насмешку называли диктатора педагогом Ганнибала, так как он сопровождал карфагенского полководца повсюду, будто вверенного его попечению школьника. Минуция же войско стало считать военачальником, которого сама судьба избрала для спасения Рима. Минуций издевался над расположением лагеря Фабия в горах, откуда, по его словам, войско могло постоянно смотреть на опустошение Италии. Он спрашивал друзей диктатора, не хочет ли последний, отчаявшись найти спасение на земле, повести свою армию на небо и не старается ли он скрыться за облаками и туманом, чтобы спастись от неприятеля. Когда друзья Фабия передали ему слова Минуция и убеждали его спасти свою честь немедленным сражением, диктатор отвечал: «Поймите, что я оказался бы трусливее и малодушнее, чем считаюсь теперь, если бы, убоясь насмешек и клеветы, изменил своим правилам».
В Риме народ также был недоволен медлительностью Фабия. Его прозвали Кунктатором – насмешливое прозвище, обратившееся впоследствии в почетный титул. Многие даже заподозрили диктатора в измене. Ганнибал, стараясь поддержать это подозрение, пощадил при опустошении Кампании находившееся там поместье Фабия и даже приставил стражу для его охраны. Сенат тоже был возмущен образом действий диктатора, особенно из-за договора, заключенного им с Ганнибалом насчет пленных. Оба полководца условились обменять между собой пленных, человека за человека, и в случае, если бы с одной стороны оказалось пленных больше, то уплатить по 250 драхм за каждого лишнего. Вышло так, что у Ганнибала оказалось на 240 пленных больше, чем у Фабия, и сенат отказался платить за них, еще и сделав Фабию выговор, что он, в ущерб чести и выгодам государства, снова принял к себе людей, которые из-за собственной трусости попали в плен. Чтобы сдержать слово, Фабий продал через посредничество своего сына то самое поместье в Кампании, которое пощадил Ганнибал, и вырученными деньгами выкупил этих пленных. Многие из них хотели впоследствии возвратить Фабию заплаченные за них деньги, но он не взял ни у кого ни обола.
Когда оба войска снова прибыли в Апулию, диктатор был вынужден уехать на короткое время в Рим для совершения жертвоприношений. Командование войском он передал Минуцию, запретив тому на время своего отсутствия вступать в сражение с неприятелем. Однако, Минуций тут же напал на лагерь Ганнибала. Именно в эту пору большая часть карфагенских солдат была отправлена для добывания съестных припасов, и Минуцию удалось нанести неприятелю довольно значительное поражение. Преувеличенное донесение Минуция об этой победе послужило поводом к взрыву негодования против Фабия. Трибун Метилий, один из предводителей народной партии и друг Минуция, произнес в народном собрании речь в прославление подвигов этого последнего и обвинил Фабия не только в трусости, но и в измене. Обвинил он также и аристократическую партию в том, что она с целью ниспровержения власти народа с самого начала перенесла войну на римскую почву, а затем подчинила город власти одного человека, который не нес никакой ответственности и теперь своей медлительностью дал Ганнибалу время утвердиться в Италии.
Фабий не отвечал ни одним словом на обвинения Метилия и только ускорил свои жертвоприношения, чтобы иметь возможность немедленно вернуться к войску и наказать Минуция за его непослушание. Народ испугался за участь своего любимца, и как только Фабий уехал, Метилий, поддержанный Теренцием Варроном, добился народного постановления, по которому Минуций получил полномочие вести войну сообща с диктатором. Фабий узнал об этом постановлении на обратном пути к войску и хладнокровно перенес оскорбление, но на перемену в главном командовании войском, которой требовал Минуций, не согласился, а разделил армию на две части. Теперь каждый из них командовал двумя легионами, стоявшими в двух отдельных лагерях. Ведение войны оказалось в руках двух полководцев, державшихся совершенно противоположных стратегических воззрений.
Узнав о произошедшем, Ганнибал решил немедленно воспользоваться безрассудной отвагой Минуция. Между его войском и лагерем Минуция находилось возвышение, которое можно было занять без труда и этим обезопасить лагерь. Но Ганнибал оставил этот пункт яблоком раздора между войсками. Подошва горы представляла собой открытую равнину с незначительными рвами и другими углублениями. Тут Ганнибал и разместил ночью около 5000 человек пехоты и конницы. С рассветом же, на глазах Минуция, поставил перед холмом небольшой отряд с целью вызвать сражение. Минуций, желая воспрепятствовать занятию холма, выслал против неприятельских войск сначала свою легкую пехоту, а потом, когда Ганнибал выставил против него большее количество войска, и конницу. Через некоторое время оба полководца стояли со своими войсками в боевом порядке друг против друга. Битва уже началась, когда вдруг, по знаку Ганнибала, отряды, находившиеся в засаде, выскочили и напали на римлян с тыла. Это внезапное нападение вызвало ужас и смятение в римских рядах, и сам Минуций потерял присутствие духа. Все стремительно бежали.
Нумидийцы окружили неприятеля со всех сторон и убивали всякого, кто пытался вырваться. Стоявший вблизи Фабий, предчувствуя такой поворот дела, держал свое войско наготове и, стоя перед своим лагерем, наблюдал за ходом битвы. Когда он увидел, что войско его товарища окружено со всех сторон и, что ряды его дрогнули, он со вздохом ударил себя грудь и воскликнул: «Вот то, что я предвидел! Но теперь не время спорить и негодовать! Вперед! Одержим победу над неприятелем и заставим наших сограждан сознаться в их заблуждении!» С этими словами он кинулся на равнину, рассеял нумидийцев, разогнал солдат, напавших на Минуция с тыла, и сам повел свое войско против Ганнибала. Но Ганнибал остановил сражение и велел трубить отбой. Римляне тоже охотно возвратились в свой лагерь.
Приведя войско обратно в лагерь, Минуций созвал солдат и сказал им: «Друзья и соратники! Не делать никогда ошибок и промахов невозможно для человека, но чуть ошибка сделана, храбрый и искусный человек пользуется ею как уроком на будущее. Точно так же и я сознаюсь теперь, что, потерпев небольшую неудачу, обязан ей гораздо более значительной выгодой. То, что оставалось для меня скрытым так долго, я понял в несколько часов, и теперь знаю, что не только не могу вести других, но сам нуждаюсь в руководителе и не должен искать своей славы в такой победе, где поражение было бы почетнее. С этой минуты повсюду будет предводительствовать вами диктатор; я же укажу вам еще только одну дорогу – дорогу благодарности ему и первый беспрекословно подчинюсь его начальству».
После этого он повел свое войско в лагерь Фабия и остановился перед палаткой полководца. Когда Фабий вышел оттуда, Минуций поставил знамена перед ним и громко приветствовал его как отца, а солдаты его называли воинов Фабия своими патронами – титул, который давали вольноотпущенники человеку, отпускавшему их на свободу. Когда водворилась тишина, Минуций сказал: «Диктатор, ты одержал сегодня двойную победу: одну – благодаря твоей храбрости, над Ганнибалом, другую – своим умом и добротой, над сослуживцами; одной победой ты спас, а другой наставил на путь истины нас, пораженных врагом так позорно, а тобой – так прекрасно и к нашему общему благу. Я называю тебя добрым отцом, потому что не имею другого более достойного названия; на самом же деле я обязан тебе более, чем сыновней благодарностью. Отец дал жизнь только мне, ты же спас жизнь мне и такому множеству моих товарищей». С этими словами он обнял Фабия, и в то же время солдаты стали обнимать друг друга, лагерь наполнился ликованием и слезами радости. Фабий же недолго после этого оставался единственным главнокомандующим — он призвал обоих консулов того года (Сервилия Гемина и избранного вместо павшего Флавиния Марка Аттилия Регула) и передал им руководство армией с просьбой остаться верными его стратегическим планам, что и было ими исполнено.
Из консулов следующего 216 года только Эмилий Павл был опытным воином, решившим не отступать от указаний Фабия. Другой же, Теренций Варрон, любимец черни, не переставал кричать в народном собрании, что война не может прекратиться до тех пор, пока полководцы будут избираться из дома Фабиев, а он, Варрон, разобьет неприятеля в тот самый день, когда увидит его. Последствием его безрассудной смелости было страшное поражение при Каннах. Твердость и непоколебимое достоинство сената после этого несчастного сражения, среди общего отчаяния и испуга, были главным образом делом старого Фабия, который своими разумными советами и несокрушимым мужеством снова восстановил в народе доверие и надежду. Ему же Рим был обязан тем, что в пору общего горя старая вражда партий была устранена и сенат решил выйти с приветствием навстречу возвратившемуся с битвы при Каннах Варрону.
В следующие за битвой при Каннах годы Рим ставил во главе своих войск наилучших своих людей в качестве консулов, проконсулов и преторов. Главным же образом он прибегал к содействию Фабия и Клавдия Марцелла – «щиту и мечу Италии». Вследствие этого война приняла более постоянный ход, и Ганнибал постепенно лишался одного преимущества за другим. Фабий избирался консулом в третий раз в 215 году и в четвертый раз в 214 году. В это время он завоевал многие города в Кампании, Самниуме, Апулии и Лукании.
К походу четвертого консульского года относится следующий случай, служащий доказательством добродушия и мудрости Фабия. До его сведения дошло, что один воин в его войске, по имени Статилий, славившийся мужеством и благородством, был обойден наградой и потому позволял себе резкие выпады против начальства. Фабий позвал его к себе, выслушал и сознался, что с ним поступили несправедливо. «В этот раз, – сказал он, – я обвиняю командиров в том, что они отличают людей больше по своему пристрастию, чем по их заслугам; в дальнейшем буду обвинять тебя самого, если ты будешь молчать и не обращаться со всяким делом прямо ко мне, твоему главному полководцу». С этими словами он подарил тому боевого коня и украсил его орденом, вследствие чего этот человек сделался навеки преданным ему. «Кто управляет другими людьми, – говорил Фабий, – тот должен находить главное воспитательное средство в добре и приветливости и поступать точно так же осторожно, как поступает садовник с дикими оливковыми и фиговыми деревьями, когда желает превратить их в садовые».
В 213 году консулом стал сын Фабия, Квинт Фабий Максим, и отец сопровождал его в качестве легата в походе против Ганнибала. Когда сын, предшествуемый своими ликторами, двинулся навстречу подъезжавшему к нему отцу, ликторы из уважения к почтенному старику пропустили его мимо себя без остановки. Только в ту минуту, когда Фабий доехал до последнего ликтора, консул приказал этому чиновнику исполнить свой долг, и ликтор крикнул старику, чтобы тот слез с лошади. Тут отец соскочил на землю и сказал: «Я хотел только увидеть, сын мой, хорошо ли ты знаешь, что ты консул». Этот сын Фабия умер в молодые годы, и отец перенес его смерть с большим спокойствием. Он сам прочел на площади надгробную речь, которую впоследствии издал. В 209 году Фабий был избран консулом в пятый раз и получил назначение в Тарент. Ему удалось посредством измены возвратить этот город римлянам. Рассказывают, что Ганнибал вернулся к Таренту не позже как через два часа после завоевания города и, увидев, что Тарент потерян для него, сказал: «Стало быть, и у римлян есть свой Ганнибал! Потому что на счет Тарента мы должны сказать: как приобрели, так и потеряли!»
После этого Ганнибал двинулся обратно в Метапонт и старался заманить хитростью Фабия в засаду. С этой целью он отправил Фабию письмо, будто бы написанное двумя метапонтскими гражданами, в котором эти последние обещали передать в его руки город, как только он появится. Фабий действительно хотел принять это приглашение, но так как предзнаменование богов было неблагоприятно, то он отказался от своего намерения, и скоро открылось, что письмо было написано самим Ганнибалом и что этот последний ждал своего врага у ворот города.
Завоевание Тарента, вследствие которого Фабий отпраздновал блистательный триумф, было его последним военным подвигом, но почтенный старик все еще играл значительную роль в сенате, где он был первоприсутствующим. Ему не удалось, однако же, удержать в Риме Сципиона, который после завоевания Испании хотел перенести войну в Африку. В 203 году Сципион принудил Ганнибала оставить наконец Италию, и римляне могли свободно вздохнуть после долгих тревог и смятений. Сенат и граждане поднесли почти 90-летнему Фабию, как единственному полководцу, пережившему тяжелое время войны, венец из терна, в знак того, что ему и его соратникам Италия обязана своим спасением. Но до самого конца войны Фабий не дожил — он умер в том самом году, когда Ганнибал оставил Италию. Народ почтил заслуженного мужа тем, что принял на свой счет издержки по его похоронам.
Автор публикации
