После полного присоединения Лация к Риму непосредственные отношения римлян с самнитами должны были привести к новому столкновению этих народов. Но так как самниты, в качестве союзников луканов, были заняты войной с тарентинцами, их враждебные действия против Рима начались только в 326 году, и у римлян было время собраться с силами и приготовиться к неизбежной борьбе. Они завоевали и превратили в римскую колонию Калес, лежавший на дороге, ведущей через Лаций в Кампанию, а оттуда в Самний. Кроме того, они колонизировали город Фрегеллы, разрушенный самнитами в последнюю войну и находившийся на самнитской земле. Это оскорбило самнитов, как нарушение их права, и как только они освободились, сразу начали приготовления к войне с Римом.
Повод к взрыву нашелся в Кампании. Там независимыми от Рима оставались только два греческих города – Палеполис и Неаполис. Для их покорения римляне в 327 году затеяли с ними войну. Самниты послали 4000 человек на помощь Палеполису, который вскоре после этого был осажден римским войском, и вооружили другое войско для вторжения в Кампанию. Узнав об этом, римляне отправили в Самний посольство с требованием отчета и с жалобой на другие враждебные действия, как будто им было неизвестно, что они первые нарушили договоры. Самниты возразили такими же обвинениями и потребовали очищения Фрегелл. Наконец они прямо объявили, что мир между ними и римлянами существовать не может, и речь идет о том, кому из них должно достаться господство над Италией. Римлянам было предложено выбрать место между Капуей и Суэссулой для решения этого вопроса оружием. Осторожные римляне не приняли этого предложения, но тем не менее война была объявлена. Эта вторая Самнитская война действительно решила вопрос о господстве над Италией. Она длилась 22 года (с 326 по 304) и стоила обеим сторонам величайших трудов и усилий.
В 326 году римляне привлекли Палеполис на свою сторону, сделав ему выгодные уступки. Расположенные к югу от Вольтурна сабельские города Нола, Нуцерия, Геркуланум и Помпеи вскоре также примкнули к римлянам. Таким образом, благодаря умной политике римлян, самниты в самом начале войны оказались практически изолированными, так как их единоплеменники в северных горах – марсы, пелигны и пр. – сохраняли нейтралитет, за исключением вестинцев, которые, впрочем, в следующем году были покорены римлянами.
Знаменитейшими римскими полководцами в этой войне были Луций Папирий Курсор и Квинт Фабий Руллиан. Папирий Курсор был исполинского роста и необыкновенно силен. Ни один из его современников не мог сравниться с ним в быстроте бега. Неизвестно, из-за этой ли способности он получил прозвище Курсор (бегун) или унаследовал его от предков. При своем гигантском телосложении и усиленных гимнастических упражнениях он мог потреблять неизмеримое количество пищи и вина и гордился этим. Ему доставляло истинное удовольствие видеть, как те лишения и невзгоды, которые были ему нипочем, приводили в отчаяние других, и он с наслаждением изобретал способы затруднять своим подчиненным исполнение служебных обязанностей. Однажды во время похода конница решила обратиться к нему с просьбой – дать ей хоть какое-нибудь облегчение за то, что она отлично поработала в битве. Он отвечал: «Для того чтобы вы не говорили, что вам не делается никаких послаблений, я позволяю вам, когда вы сойдете с лошадей, потереть себе спину». Он наказывал жестоко и неумолимо и наслаждался ужасом того, кто считал себя уже погибшим, даже в том случае, когда не собирался исполнять произнесенный приговор.
Однажды претор, струсив перед неприятелем, недостаточно быстро вывел своих людей из арьергарда в переднюю линию. Папирий потребовал его к себе и, прохаживаясь взад и вперед перед своей палаткой, приказал ликтору обнажить секиру. Претор онемел от ужаса, а консул, насладившись его волнениями, продолжил, обращаясь к тому же ликтору: «Сруби-ка этот пень, он мешает мне ходить», – и затем отпустил пренестинца, подвергнув его лишь денежному штрафу.
Разумеется, такой человек не мог пользоваться любовью и преданностью своих подчиненных. Он действовал только страхом. В Папирии все видели человека сената, который заботился о сохранении древнеримской дисциплины и строгости, римского патриция старого закала, подозрительного врага всяких нововведений. Тем не менее, история сохранила за ним славу величайшего полководца своего времени, и Ливий видит в нем главную опору государства в эпоху, которая была богата великими людьми.
Впервые о Папирии Курсоре упоминается в 340 году. В это время диктатор Луций Папирий Красс избрал его своим начальником конницы в войне против союзного с латинянами Анция. Год его первого консульства с точностью не известен. Диктатором его сделали во втором году великой Самнитской войны (325), и он назначил своим начальником конницы Квинта Фабия Руллиана. Им обоим сенат поручил ведение войны с Самнием в этом году, и они ознаменовали свою деятельность многими подвигами. Но в это же время между ними разгорелась ожесточенная вражда. Полководцы уже стояли на виду у неприятеля, когда пулларий (смотритель курятника) доложил диктатору, что священные куры делают некоторые неблагоприятные предвещания, порождающие сомнения в правильности произведенных в Риме перед выступлением в поход гаданий (ауспиций). Вследствие этого диктатор поспешил в Рим, чтобы повторить гадание, но, уезжая, приказал своему начальнику конницы, которому он поручил командование войском, не изменять позиции и не вступать ни в какую битву в его отсутствие. Самниты же, узнав об отъезде диктатора и, вероятно, о его приказах, стали позволять себе всякие дерзости, и молодой и воинственный начальник конницы решил сразиться с ними вопреки ауспициям и запрещению диктатора. При Имбриниуме он одержал блистательную победу — 20 000 неприятелей лишились жизни. Фабий слишком хорошо знал, что диктатор не простит ему этого поступка и поэтому отправил известие о победе не ему, а прямо в сенат и, будто во исполнение данного обета, сжег захваченную в этом сражении добычу, чтобы диктатор не мог впоследствии кичиться тем, что было добыто не его руками.
Весть о победе вызвала в Риме большую радость, но диктатор вознегодовал. Он тотчас же распустил сенат, удалился из курии и настоятельно повторял, что если такое непослушание приказаниям главнокомандующего останется безнаказанным, то выходит, что начальник конницы одержал победу не столько над самнитами, сколько над достоинством диктатора и всей военной дисциплиной. Пылая гневом, возвратился Папирий в лагерь. Однако несколько горожан прибыли к войску раньше и объявили, что диктатор уже в пути и что он жаждет отомстить. Фабий тотчас же созвал солдат и просил, чтобы с тем самым мужеством, которое помогло им победить самнитов, они защитили полководца, доставившего им эту победу, от жестокости разгневанного чужим успехом диктатора. Солдаты единогласно заверили его, что пока существуют римские легионы, никто не дотронется до него пальцем. Вскоре после этого диктатор приехал и велел трубить сбор. Когда все войско собралось, Папирий потребовал Фабия к своему судейскому креслу, поставил ему на вид его проступок и спросил, что он может сказать в свое оправдание. Начальник конницы отвечал то в извинительном, то в негодующем тоне, заявил жалобу на то, что его обвинитель в то же время его судья, и энергично воскликнул что у него скорее отымут жизнь, чем славу одержанной победы. Все это только усилило бешенство Папирия, и он приказал ликторам сорвать с виновного платье и взять в руки розги и секиры. Палачи уже готовы были исполнить приказ, когда Фабий напомнил солдатам их обещание и укрылся в толпе триариев, которые стояли позади всех и уже начали волноваться. Собрание зашумело. Просьбы смешивались с бранью и угрозами. Легаты окружили диктатора и умоляли его отложить дело на следующий день, что бы дать своему негодованию успокоиться и хладнокровнее обдумать свое решение. Они говорили, что юношеская неосторожность Фабия уже достаточно наказана, а его победа достаточно испорчена, что диктатор поступит неблагоразумно, если будет настаивать на беспощадном приговоре и что невозможно наносить такое позорное оскорбление столь редкому молодому человеку, его почтенному отцу и всему роду Фабиев. Видя, что эти мольбы остаются бесплодными, легаты указали диктатору на шумное и взволнованное собрание и советовали не поддаваться ослеплению гнева, не доводить неумолимой строгостью войско до бунта и государство до опасности.
Увещевания легатов еще более рассердили Папирия, но и войско становилось все шумнее и беспокойнее. Конец волнению положила только наступившая ночь. Так как на следующий день начальник конницы должен был снова явиться на суд, а от злобы диктатора можно было ожидать самых плачевных результатов, Фабий этой же ночью тайно бежал в Рим. В ту минуту, когда он, стоя в сенате, приносил жалобу на несправедливость и насилие диктатора, на улице послышались голоса расчищавших место ликторов и в залу вошел сам диктатор. Узнав, что Фабий ушел в Рим, он немедленно последовал за ним в сопровождении нескольких всадников. Спор возобновился, и Папирий приказал арестовать Фабия. Ни просьбы сенаторов, ни мольбы отца не могли побудить его изменить решение. Тогда старик Фабий объявил, что обратится за помощью к трибунам и народу и дело перешло из курии в народное собрание. Здесь старик отец, со слезами держа в объятиях сына и взывая к справедливости богов, снова стал жаловаться на жестокость диктатора. Трибуны и сенаторы присоединили к его просьбам свои, но диктатор упорно настаивал на своем праве и требовал, чтобы военная дисциплина и авторитет диктаторской власти не терпели ни малейшего ущерба.
Тогда Квинт Фабий и его старый отец, бывший три раза консулом и один раз диктатором, бросились к ногам Папирия и умоляли его не гневаться дольше. Тут только диктатор смягчился и сказал: «Теперь, квириты, сделано все, что следует! Военная дисциплина сохранена, святость диктатуры восторжествовала, так как и той и другой грозила ныне погибель. Я дарю виновного римскому народу и трибунской власти, которую побудили вступиться за него просьбы и мольбы, а не сознание правоты его дела. Оставайся же в живых, Квинт Фабий, и смотри на это ходатайство всего государства в твою пользу как на твое прекраснейшее торжество – гораздо прекраснее той победы, которой ты еще так недавно гордился. Со мной лично ты можешь примириться каким угодно способом; римскому же народу, которому ты обязан жизнью, ты лучше всего докажешь свою благодарность, если с этого дня будешь как в войне, так и в мире беспрекословно подчиняться высшему начальству».
Таким образом, своевременная уступчивость Папирия спасла диктатуру, которую жестокое злоупотребление властью погубило бы. Квинт Фабий получил прощение, но диктатор тотчас же отстранил его от должности и назначил на его место Луция Папирия Красса. На время своего отсутствия в лагере диктатор передал начальство над войском легату Марку Валерию. Но на того так сильно подействовал пример Фабия, что когда однажды самниты напали на римский отряд, высланный на фуражировку, Валерий не решился подать ему помощь, и все солдаты были изрублены на месте. Это обстоятельство послужило новым поводом к недовольству войска тираном-диктатором, и когда Папирий, немедленно по своем возвращении, вступил в битву с неприятелем, солдаты умышленно позволили самнитам одержать победу. Теперь, наконец, диктатор убедился, что должен снискать себе симпатию солдат и отказаться от своей суровости и жестокости. Он обошел всех раненых, осведомляясь о состоянии их здоровья, поручил офицерам старательнее заботиться о них и обещал на будущее время всю добычу отдавать солдатам. Этим образом действий он привлек все войско на свою сторону, и в последовавшем сражении оно одержало блистательную победу.
Несмотря на раздоры, существовавшие в римском войске, самниты в последнее время испытали такие неудачи и потери, что больше нк вступатли в открытый бой, и римские солдаты грабили и опустошали их земли, не встречая сопротивления. Наконец они смиренно попросили у диктатора мира. Папирий согласился на перемирие с условием, что они выдадут каждому солдату по полному одеянию и годовому жалованью, а для переговоров о мире обратятся в римский сенат. После этого он со своей армией оставил самнитскую землю и, отпраздновав в Риме великолепный триумф, сложил с себя диктатуру.
Сенат вместо мира согласился только на годичное перемирие с самнитами, но и оно скоро было нарушено. Новое тяжелое поражение самнитов в 322 году привело их в такое уныние, что они согласились на мир на любых условиях. Они предложили возвратить римлянам всю добычу и всех пленных и выдать им своего полководца, Брутула Папия, как главного виновника войны. Чтобы избегнуть этого позора, Папий сам лишил себя жизни, но самниты все таки выдали его труп. Несмотря на это унижение, мира они не добились. Война возобновилась с крайним озлоблением со стороны самнитов. Во главе своего войска они поставили Гая Понтия, храброго и умного полководца. Римляне избрали на 321 год консулами Тита Ветурия Калвина и Спурия Постумия, сделавшихся известными благодаря кавдинскому несчастью.
Консулы расположились лагерем у Калатии в Кампании. Понтий же остановился с сильным войском недалеко от Кавдия, в западной части самнитского государства, но принимал всевозможные меры для того, чтобы римские полководцы не открыли его позиций. Переодев пастухами десять своих солдат, он отправил их по разным направлениям к римским постам и приказал, чтобы они отдали себя поодиночке в плен и сказали римлянам, что самнитские легионы осаждают в Апулии город Луцерию и что он не будет в состоянии долго выдерживать эту осаду. Консулы решили как можно скорее оказать помощь союзному городу, чтобы воспрепятствовать отпадению Апулии, и потому пошли прямой дорогой через Самний, т.е. по земле неприятеля. Вблизи Кавдия их путь проходил через луг, окруженный высокими и крутыми холмами. Пройти там можно было только через два узких и глубоких прохода. Это – знаменитое Кавдинское ущелье.
Римляне беспрепятственно вступили в долину, но когда дошли до выхода, нашли его загороженным камнями и срубленными деревьями и занятым большой массой войска. Они поспешили обратно к выходу, но и он оказался заперт таким же образом, а вокруг на холмах стояли самнитские легионы, с которыми римское войско думало встретиться только под стенами Луцерии. Римляне поняли, что сделались жертвой военной хитрости — всякий бой был здесь бесполезен, выбраться силой из этой сети было невозможно. Консулы предложили капитуляцию. Понтий не знал, как ему лучше воспользоваться своей удачей и призвал в лагерь своего отца, Геренния, славившегося осторожностью и мудростью. Старик посоветовал или изрубить всех пленных, или отпустить, не причинив ни малейшего вреда. Понтий имел неблагоразумие избрать средний путь и потребовал, чтобы Рим срыл построенные вопреки договорам крепости Калес и Фрегеллу и возобновил прежний равноправный союз с самнитами. Требование было принято, и консулы со всеми офицерами поклялись исполнить его, а 600 всадников остались заложниками.
После этого все римское войско было отпущено невредимым, но не без глубокого оскорбления. Два консульских войска, четыре легиона – т.е. 20000 человек, – прошли под так называемым ярмом без оружия, в одном исподнем, сопровождаемые язвительными насмешками неприятеля. Впереди шли консулы, тоже почти полунагие, лишенные всех знаков своего звания. Безмолвствуя от негодования и стыда, они дошли до Капуи и там легли на дороге как нищие. Проникнутые состраданием капуанцы дали им оружие и лошадей, платье и съестные припасы и снабдили консулов их почетными атрибутами. Безмолвно и с опущенными взорами приняли римляне эти дары и в сопровождении капуанских всадников продолжили путь до границы Кампании. Когда эти всадники вернулись и сказали, что древняя римская отвага погибла, Офилий Калавий, почтенный и опытный старик, возразил, что или он не знает образа мыслей римлян, или это их суровое молчание в скором времени повлечет за собой жалобные стоны и вопли самнитян. Темной ночью вошло поруганное войско в Рим и попряталось в домах.
Молва об этом бедствии уже успела распространиться по городу. Не дожидаясь приказания начальства, народ оделся в траур и запер лавки. Судопроизводство и вся общественная деятельность прекратились. Вернувшиеся консулы сложили с себя должность. Собрался сенат и бывший консул Постумий объявил, что заключенный им и его товарищем договор для народа недействителен, как заключенный без его согласия, и что для снятия с народа всякого обязательства следует выдать неприятелю тех, кто, превысив свою власть, согласились на этот договор. Предложение Постумия было принято, договор объявлен недействительным, а консулы вместе с теми, кто поклялся в его нерушимости, отправлены к самнитам. Но самниты не приняли их и отвечали, что если договор уничтожен, то римское войско должно снова вернуться в то же самое Кавдинское ущелье. Разумеется, это требование осталось неудовлетворенным. Римляне исполнили формальность и теперь думали только об одном– смыть позор кровью.
Понтию следовало выполнить благоразумный совет отца. Избранный им средний путь, покрывший римлян позором, не мог привести к желанному миру. Поругание требовало мщения, и там, где дело шло о силе и господстве, римляне оказывались не особенно добросовестными относительно нерушимости договоров. Война возобновилась. Для римлян главный вопрос состоял в том, чтобы скорее поднять свое государство после столь ужасного поражения и восстановить его авторитет у итальянских народов. Они выбрали консулом на 320 год своего лучшего полководца, Папирия Курсора, и дали ему в товарищи Кв. Публилия Филона, который тоже был известен как отличный военачальник. Самниты воспользовались своим успехом для завоевания Луцерии, важнейшей крепости в Апулии, и перевезли в нее 600 римских заложников, которых они великодушно пощадили после нарушения договора. Туда и двинулся с войском Папирий Курсор. Публилий Филон же направился к Кавдию. Войско Филона состояло большей частью из тех солдат, которые в прошлм году потерпели в этой местности позорное поражение. Поэтому, когда дело дошло до битвы, они бросились в нее с таким бешенством, что самниты в короткое время были разбиты наголову. После этого Филон почти без сопротивления прошел через Самний в Апулию, где перед стенами Луцерии соединился с товарищем.
Положение Папирия перед Луцерией было очень неблагоприятно. Почти вся Апулия находилась в руках самнитов. Лишь один город Арпи оставался на стороне римлян и снабжал Папирия съестными припасами. С прибытием Публилия положение дел изменилось. Публилий взял на себя обязанность обходить с войском окрестности и затруднять подвоз неприятелю припасов, а Папирий в это время продолжал осаждать Луцерию. Такой маневр поставил осажденных в крайне критическое положение, побудившее самнитов, находившихся вне города, стянуть сюда все свои силы, чтобы решительной битвой освободить своих соотечественников, запертых в Луцерии. Обе стороны уже были готовы приступить к этой битве, когда от тарентинцев пришло посольство с требованием к римлянам и самнитам прекратить войну. Они грозили, что Тарент сам объявит войну той стороне, которая окажет нерасположение к заключению мира. Хвастливый тон тарентинцев так мало испугал Папирия, что он тотчас же подал сигнал к битве, тогда как самниты прекратили все приготовления к сражению.
Оба консула разделили между собой войска и двинулись на неприятеля. Озлобленные солдаты засыпали рвы и ринулись в самнитский лагерь с криками «Здесь не ущелье, здесь не Кавдий! Здесь действует римская храбрость!» В бешенстве рубили они все, что попадалось им под руку — сражавшихся и павших, вооруженных и безоружных, рабов и свободных, людей и скот. Ни одной души не оставили бы они в живых, если бы консулы не подали сигнал к отступлению и угрозами и силой не выгнали бы кровожадных солдат из лагеря. Так как это распоряжение вызвало в войске большое неудовольствие, консулы поспешили уверить его, что они остановили убийство и грабеж только для того, чтобы неприятель из мести и отчаяния не лишил жизни 600 всадников, оставшихся заложниками в Луцерии. Солдаты успокоились, потому что они и сами не желали подвергать опасности жизнь стольких благородных юношей.
После этого Публилий пошел по Апулии и снова склонил ее города на сторону Рима, а Папирий продолжал осаду Луцерии и голодом принудил ее сдаться. Гарнизон предложил в замену снятия осады выдачу 600 римских заложников, но консул объявил, что оружие, обоз, вьючные животные и все невооруженные граждане останутся в городе, а солдат он проведет поодиночке и в одном исподнем под ярмом, чтобы отомстить за кавдинское поругание. Положение самнитов было до такой степени бедственно, что они приняли условия. 7000 воинов прошли под ярмом и оставили в городе громадную добычу, в том числе все знамена и оружие, отнятые у римлян в Кавдинском ущелье. Особенно порадовало консула и его армию возвращение 600 заложников целыми и невредимыми.
Таким образом, Папирий восстановил римскую военную честь — своими подвигами он загладил кавдинский позор и вернул государству прежние силу и значение. В награду за эти заслуги в следующем, 319 году, его сделали консулом в третий раз . В этом году он завоевал город Сатрикум – римскую колонию в Лациуме, которая после кавдинского поражения перешла на сторону самнитов. Когда Папирий появился перед стенами Сатрикума, граждане выслали к нему делегацию с просьбой о мире. Консул ответил, что он требует выдачи или избиения самнитского гарнизона. Услышав этот ответ, две партии граждан, из которых одна впустила самнитян в город, а другая осталась верной римлянам, захотели, каждая по-своему, угодить консулу. Первая известила его, что самнитский гарнизон, сомневаясь в возможности выдержать осаду, выступит из города в следующую ночь, и сообщила, во сколько и через какие ворота. Вторая в эту же ночь открыла консулу ворота и впустила его в город. Таким образом, вследствие двойной измены выступивший гарнизон был изрублен в лесу и город отдан в руки римского консула. Папирий жестоко отомстил виновным: они были высечены розгами и обезглавлены. У всех жителей Сатрикума он отнял оружие и, оставив в городе сильный гарнизон, возвратился в Рим, где отпраздновал триумфом взятие Луцерии и победу над самнитами.
В следующие за тем годы война велась не столько в Самние, сколько в пограничных с ним местностях. В 315 году самниты одержали над римлянами большую победу при Лаутулах. Но к 312 году римляне смогли оправиться, вернуть себе города и укрепить их вдвое сильнее прежнего, так как там были заложены значительные колонии. Благодаря этому, а также основанию новых колоний – Суэссы, Интерамны и Казинума – сообщение по дорогам Аппиевой и Латинской сделалось совершенно безопасным. Аппиева дорога получила свое название как раз в это время, на том основании, что цензор Аппий Клавдий Деций посредством разных исправлений и сооружений сделал из нее удобную военную дорогу, «царицу римских дорог», и совершенно высушил ее посредством большого, проведенного через Помптинские болота, канала. За это время Папирий избирался консулом в четвертый и пятый раз, на 315 и 313 годы, но в военных действиях не участвовал.
В 312 году война, которую самниты уже столько лет вели c большими жертвами, приняла еще более значительные размеры поскольку этруски, умбры и сабельские горцы, испугавшись успехов римского войска, тоже взялись за оружие в поддержку самнитов. В 310-308 годах. Квинт Фабий Руллиан принудил к миру этрусков. Опасный и смелый поход в этрусскую землю был предпринят им в 310 году. Самниты, обманутые ложным слухом об уничтожении его войска, поднялись с новой силой, разбили выступившего против них консула Гая Марция Рутула и готовились двинуться к северу для соединения с этрусками. Рим пришел в ужас, и сенат решил назначить диктатора, чтобы отдать эту должность Папирию Курсору, как человеку наиболее пригодному для такого критического положения. Но так как по закону назначение диктатора должно было исходить от одного из консулов, возникло затруднение: все дороги к Марцию, только что потерпевшему поражение и раненному в битве, были отрезаны, и в Риме не знали даже, жив ли он; другой же консул, Фабий, был врагом Папирия с тех пор, как служил у него в качестве начальника конницы. Сенат все же надеялся, что, ввиду бедственного положения отечества, он забудет личную вражду, и отправил к нему в лагерь депутацию. Фабий выслушал решение сената и удалился, не ответив ни слова. Но в ту же ночь, согласно обычаю, он назначил Папирия диктатором, и когда на следующее утро депутаты благодарили его за то, что он одержал над самим собой такую славную победу, он остался таким же безмолвным и отпустил их без ответа. Победа над самим собой досталась ему тяжело.
Папирий оправдал возлагавшиеся на него надежды. Избрав своим начальником конницы Гая Юния Бубулька, он со свежим войском двинулся к Лонгуле, где консул Марций передал ему свои легионы. Здесь стояли и самниты, и через некоторое время завязалось кровопролитное сражение. Самнитская армия была очень многочисленна. Битва горячо закипела с самого начала. Римляне и самниты дрались с равным ожесточением, а в римском войске диктатор состязался со своим начальником конницы, кто из них первый опрокинет врага. Юнию Бубульку, командовавшему боевым крылом, удалось первому заставить отступить неприятельское правое. Это последнее, по самнитскому обычаю, состояло из солдат, обреченных на смерть в бою. Юний Бубульк устремился на них с криком, что он отдает себя в жертву богу Орку, и произвел расстройство в их рядах. Увидев это, диктатор, командовавший правым крылом, обратился к своим солдатам. «Стало быть, – воскликнул он, – победу начнет левое крыло, а правое, в котором находится диктатор, только примкнет к победе других?» Слова Папирия воодушевили его солдат, и они ударили по неприятелю. В то же время устремилась на него с других сторон конница, предводительствуемая легатами Марком Валерием и Публилием Децием. Самниты бросились в бегство. Скоро поле, на всем его пространстве, было покрыто трупами. Неприятель укрылся в своем лагере, но римляне овладели им, после чего ограбили и сожгли.
После этой великой победы Папирий отпраздновал свой триумф, который отличался особенным блеском благодаря ценности отбитого у неприятеля оружия. Выложенные золотом щиты были распределены между скамьями менял на форуме для украшения этого последнего во время священных процессий.
Битва при Лонгуле в 309 году была последним военным подвигом Папирия Курсора. Вероятно, он умер вскоре после нее, так как его имя с тех пор не упоминается. Он был пять раз консулом и два раза диктатором и два раза спасал государство от большой опасности.