В античном Риме род (gens, мн. gentes) представлял собой семью, состоящую из людей, имевших один и тот же номен (родовое имя, приблизительный аналог совр. фамилии) и заявлявших о своем происхождении от общего предка. Ветвь рода носила название stirps(ствол, потомство, мн. stirpes).
Род был важной социальной структурой как в Риме, так и во всей Италии в период Римской Республики (509-27 гг до н.э.). Само социальное положение людей во многом зависело от того рода, к которому они принадлежали. Одни роды классифицировались как патрицианские, другие — как плебейские; некоторые роды имели и патрицианские и плебейские ветви. Во времена империи важность принадлежности к тому или иному роду значительно снизилась, хотя «родовитость» продолжала использоваться и определяла происхождение и династии римских императоров.
Слово gensиногда переводится как «раса» или «нация», но в смысле происхождения от общего предка, а не обладания общими физическими чертами. Его также можно перевести и как «клан» или «племя». Род мог быть небольшим, состоящим из одной семьи, а мог включать в себя и сотни людей. По преданию, в 479 году до н.э. один только род Фабия смог выставить ополчение из 306 человек боеспособного возраста. Концепция рода не была исключительно римской, но разделялась с общинами всей Италии, говорившими на итальянских языках, таких как латынь, оскский, умбрский или этрусский языки. Все эти народы со временем были включены в сферу римской культуры.
Считается, что самые старые роды возникли еще до основания Рима (753 год до н.э.). Они заявляли о своем происхождении от мифологических персонажей времен Троянской войны (завершилась в 1184 году до н.э.), однако возникновение рода не может произойти задолго до принятия наследственной фамилии, nomen gentilicium, указывающей на принадлежность римского гражданина к определенному роду.
Родовое имя, nomen, могло произойти от неограниченного количества вещей и понятий, таких как имя предка, род занятий человека, его поведение, внешний вид или город, в котором он родился. Поскольку эти вещи и понятия были совершенно обыденными, несвязанные общим предком семьи могли иметь одинаковые родовые имена и со временем совершенно запутаться в этом вопросе.
Человек мог быть «усыновлен» в род и таким образом приобрести его nomen. Libertus, или вольноотпущенник обычно принимал nomen(а иногда и praenomen) освободившего его хозяина, а натурализованный гражданин зачастую принимал имя покровителя, предоставившего ему гражданство. Вольноотпущенники и недавно получившие избирательные права граждане технически не были частью родов, чьи имена принимали, но обычно через несколько поколений их потомков уже было невозможно отличить от «истинных» членов рода, давшего им свою фамилию. На практике это означало, что род мог случайно или намеренно приобретать новых членов или даже целые ветви.
Разные ветви рода, stirpes, обычно отличались друг от друга когноменом (cognomen), дополнительной фамилией, следующей за номеном и произошедшей от личного прозвища одного из предков такой ветви. Некоторые особенно большие ветви сами делились на несколько меньших ветвей со своими когноменами.
Большинство родов регулярно использовали только ограниченное количество личных имен, praenominis, выбор которых тоже помогал отличать представителей одного рода от другого. Иногда таким выбором отличались друг от друга разные ветви одного рода. Наиболее консервативные роды могли ограничиваться всего 3-4 личными именами, тогда как другие регулярно использовали 6-7.
Такой ограниченный выбор определялся двумя причинами. Во-первых, семейные имена передавались из поколение в поколение по традиции. Во-вторых, это небольшое количество имен отличало патрициев от плебеев, предпочитавших более широкий выбор имен, в том числе редких для патрициев. Тем не менее, некоторые из самых старых и благородных патрицианских домов зачастую пользовались редкими и необычными преноменами.
Часть семей намеренно избегала определенных имен-преноменов. В ряде случаев это было данью традициям, касавшихся опозоренных представителей рода, носивших определенное имя. Например, род Юниев тщательно избегал преноменов Тит и Тиберий после того, как двое из его членов с этими именами были казнены за измену.
В теории каждый род функционировал как государство в государстве, управляемое своими старейшинами и собраниями, следуя своим собственным обычаям и отправляя свои собственные религиозные обряды. Некоторые культы вообще были связаны с определенными родами. Родовые собрания несли ответственность за усыновление и опеку над своими членами. Если представитель рода умирал без завещания и не имел близких родственников, его имущество распределялось между остальными членами рода.
Решения рода, опять же, теоретически, были обязательными для всех его членов. Однако неизвестен ни один публичный закон, принятый собранием рода. Как группа, роды оказали значительное влияние на развитие римского права, но почти не затронули политическую и конституциональную историю Рима.
Как уже говорилось, одни роды считалась патрицианскими, а другие — плебейскими. Согласно традиции, патриции вели свое происхождение от «отцов города», patres, т.е. глав семейств, принимавших участие в основании Рима вместе с Ромулом, первым царем города. Другие знатные семьи, прибывшие в Рим во времена царей, тоже были приняты в патрициат, в том числе несколько семей из Альба Лонги после разрушения этого города Туллом Гостилием. Последний из известных случаев принятия в патрициат, произошедший до 1 века до н.э., относится к роду Клавдиев, прибывших в Рим в 504 году до н.э.
Многочисленные источники описывают два класса патрицианских родов — gentes maiores(главные роды) и gentes minores(второстепенные роды). Не сохранилось никакой определенной информации о том, какие семьи были причислены к главным родам, и о том, сколько их вообще было. Но в их число почти наверняка входили Эмилии, Клавдии, Корнелии, Фабии, Манлии и Валерии. Неясно и то, имело ли это различие какое-либо практическое значение, хотя предполагалось, что princeps senatus(совр. аналог — спикер Сената) обычно выбирался из их числа.
Первые несколько десятилетий Республики не дают представления о том, какие роды считались патрицианскими, а какие плебейскими. Однако серия законов, обнародованных в 451 и 450 годах до н.э., известных как Законы Двенадцати Таблиц, попыталась кодифицировать жесткое разделение классов, формально лишив плебеев права занимать какие-либо должности в основных магистратурах. Такое положение сохранялось до принятия закона Lex Licinia Sextiaв 367 году до н.э. Закон, запрещавший смешанные браки между патрициями и плебеями, был отменен уже в 445 году до н.э.
Несмотря на формальное примирение классов в 367 году до н.э., патрицианские роды, представлявшие с течением времени все меньший и меньший процент населения республики, продолжали удерживать большую часть власти, что приводило к частым конфликтам всю следующую пару столетий. Некоторые патрицианские семьи регулярно выступали против разделения власти с плебеями, тогда как другие поддерживали эту идею. Часть семей не могла прийти к согласию по этому вопросу даже внутри себя.
Многие роды состояли сразу из патрицианских и плебейских ветвей. Такая ситуация возникала в результате усыновления или освобождения от рабства или из-за путаницы между несвязанными семьями, имеющими одинаковые фамилии. Известны также случаи добровольного ухода или изгнания из патрициата отдельных членов семей вместе со своими потомками. В некоторых случаях роды, которые изначально должны были быть патрицианскими или считались таковыми во времена ранней республики, позже оставались известными только своими плебейскими потомками.
К 1 веку до н.э. практическое различие между патрициями и плебеями стало минимальным. С ростом власти императора несколько плебейских родов были переведены в патрициат, заменив собой старые патрицианские семьи, исчезнувшие в безвестности и более не представленные в римском Сенате.
Концепции рода и патрициата дожили до имперских времен, но утратили большую часть своего значения. В последние века Западной Империи термин «патриций» стал использоваться для обозначения отдельного титула, а не класса, которому принадлежала целая семья.
14 век, подаривший миру первые бессмертные творения итальянского гения, не дает практически никакого материала историкам культуры Рима. Известно, что все образовательные учреждения города пришли в упадок, а его духовное запустение приводило в ужас Данте и Петрарку.
Во второй половине века магистрат Капитолия жаловался на упадок римского университета, но едва ли кто из ученых решился бы променять Болонью или Падую на его кафедру. Мешала этому и схизма, а потому восстановление университета началось лишь в сентябре 1406 года при папе Иннокентии VII.
На моральное состояние римлян указывает и крайне малое количество сколько-нибудь значительных личностей из их числа. 14 век характеризуется не только отсутствием пап-римлян, но и отъездом всего папского двора в Авиньон, что никак не способствовало развитию городской культуры. Имена Орсини и Колонн все чаще встречаются лишь в связи с упоминанием военизированных банд.
Безусловно, выделяется на этом фоне гений Колы ди Риенци. Его письма и сочинения фактически служат литературными памятниками Рима того времени, хотя их латынь, конечно, не выдержала бы критики Цицерона. Помимо того, Колу можно назвать первым римским археологом. С помощью Мирабилии он приподнял мифическую завесу с монументов города и сделал их предметами исторического исследования. Кажется, он занялся и собиранием коллекции монет императоров.
Целые века оставались непонятными городские надписи, начавшие привлекать к себе внимание лишь с пробуждением классических знаний. Первым, кто в последней трети 14 века составил их собрание, стал Николо Синьорили, служивший в последствии, при папе Мартине V, городским секретарем.
Когда Рим остался предоставленным сам себе, в нем возникли зачатки городской историографии в форме дневников. К сожалению, эти попытки были единичными и нерегулярными. Наиболее значительным произведением здесь являются «Фрагменты римской истории» с 1327 по 1355 годы, составленные неизвестным автором. Главнейшая их часть является жизнеописанием Колы ди Риенци. Язык автора, по-видимому, представляет собой римский диалект той эпохи, грубый жаргон без каких-либо мелодических красот.
С возвращением пап из Авиньона заглохли и эти редкие попытки сохранения собственной истории. Их возобновление относится уже к началу 15 века, когда такой «дневник», охватывающий время с 1404 по 1417 годы, написал Антоний Петри, один из служащих собора Святого Петра. Этот необразованный, но живо интересовавшийся происходящим вокруг человек ежедневно отмечал все казавшиеся ему достойными внимания происшествия в городе. Его записи имеют ценность местной «газеты».
Развитие художественной культуры города, начавшееся было во второй половине 13 века, было резко оборвано в авиньонскую эпоху. Школа Космати распалась, влияние Джотто ушло. Ни одна серьезная задача не стояла перед голодавшими художниками. Единственным подвигом римской архитектуры в это время стало построение высокой лестницы к Санта Мария ин Арачели.
Эту лестницу из 124 мраморных ступеней начали строить 25 октября 1348 года как дар Мадонне, иконе которой, хранившейся в базилике, приписывали избавление города от чумы. Ступени лестницы неровны и, без сомнения, изъяты из разных монументов. Часть из них первоначально служила христианскими могильными плитами, о чем свидетельствуют стершиеся надписи. Неизвестно, воспользовались ими при постройке или же при позднейших реставрациях.
Одновременно с лестницей появился и госпиталь братства Salvator Sancta Sanctorumпри Латеране, о чем гласит сохранившаяся на его мраморном портале надпись.
Все то богатство, что ранее стекалось в Рим, теперь оседало в Авиньоне, в поглощавшем несметные миллионы величественном папском замке. Лишь иногда вопли отчаяния римлян об упадке их базилик подвигали авиньонских пап на издание единичных приказов о реставрации оных. В 1341 году Бенедикт XII повелел обновить кровлю собора Святого Петра. Во время этих работ было обнаружено стропило якобы времен Константина, и знатные римляне стали вырезать себе из него столовые доски.
Не только рядовые базилики, но и Ватикан и Латеран стояли в руинах ко времени прибытия в Рим Урбана V. Он занялся восстановлением Латеранской базилики, вторично уничтоженной пожаром в 1360 году. Перестройка оказалась столь радикальной и заняла столько времени, что полностью изменила средневековый характер сооружения. Памятником Урбана осталась сохранившаяся высокая, из белого мрамора, дарохранительница главного алтаря, в которую этот папа перенес головы апостолов Петра и Павла, помещенные в серебряные бюсты. Возвращаясь в Авиньон, Урбан оставил эти сокровища под охраной буллы, которая могла устрашить кого угодно, кроме клириков самого Латерана, укравших в 1434 году украшавшие бюсты бриллианты. Докончили дело захватившие Рим в конце 18 века наполеоновские войска, и сегодняшние бюсты, изготовленные в 1804 году, лишь подражают оригиналам.
Неколебимой твердыней, несмотря на некоторые разрушения, стоял мавзолей Адриана. Иоанн XXIII соединил его с Ватиканом крытым ходом, но такой ход, судя по ряду свидетельств, должен был существовать и ранее. Есть основания полагать, что его первоначальный вариант относится к 13 веку, а Иоанн XXIII лишь отстроил его вновь.
Римская живопись 14 века сводится к одинокому имени Пьетро Каваллини, ученика и сотрудника Джотто. Его жизнь темна, а произведения почти полностью уничтожены временем. Лишь в Санта Мария ин Трастевере еще сохранились его мозаики, образующие нижний ярус кафедры. Пожалуй самой невосполнимой потерей стала гибель картины Каваллини в Санта Мария ин Арачели, на которой художник изобразил легенду об Октавиане Августе и Сибилле.
Наиболее благосклонным 14 век оказался к скульптуре, поскольку продолжал существовать обычай чтить память умерших надгробными памятниками. Именно в изготовлении могильных плит заключалась основная деятельность римских скульпторов этого времени. Их стиль сформировался в 13 веке и лишь немного видоизменялся со временем. В начале 14 века в большом количестве появляются надгробия с выгравированными или выпуклыми фигурами. Они принадлежат самым разным сословиям — духовным, рыцарям, нотариусам, знатным дамам, купцам и магистрам. К концу века эти плоские барельефы приобретают множество украшений. Надписи на них остаются исключительно латинскими, но выполненными в готическом стиле.
С возвращением в город Святого Престола начинается оживление монументальной скульптуры. Старейший из сохранившихся монументов того времени — это гробница кардинала Филиппа де Алансона, умершего в 1397 году и похороненного в Санта Мария ин Трастевере. Богатый фигурами рельеф на саркофаге изображает Успение Пресвятой Богородицы, чуждую для Рима концепцию. Там же находится созданная в начале 15 века гробница кардинала Петра Стефанески Анибальди. Покойник представлен в виде массивной фигуры, лежащей на саркофаге.
Уже во времена Карла I Анжуйского (середина 13 века) в Италию начали проникать французские нравы. Римский хронист 14 века утверждает, что люди стали носить поверх шапочек шляпы и отпускать полные бороды, составлявшие ранее отличительную особенность пустынников. Длинное широкое одеяние, ведущее свое начало от тоги, сменилось на тесно облегающую одежду пестрой расцветки. Такую одежду носили даже женщины. Их широкие снизу платья от пояса вверх делались узкими и с огромным вырезом, почти обнажавшим грудь.
Несмотря на издаваемые магистратами запреты роскоши, состоятельные женщины носили в изобилии украшения из золота, драгоценных камней и жемчуга, которыми убирались даже платья. Материями были сукно, полотно, шелк и бархат ярких цветов. Ответом на повеление женщинам «благопристойно закутываться» стало их появление в тончайших, вышитых золотом вуалях. Впрочем, римская роскошь и близко не могла соперничать с другими городами по причине относительной ее бедности.
Рыцарские турниры ввиду отсутствия рыцарского духа совершенно не прижились не только в Риме, но и в Италии вообще. Зато римская аристократия доставляла себе варварское удовольствие боя с быками. Такой бой был, например, устроен 3 сентября 1332 года в Колизее. Судя по этому, в амфитеатре Флавиев еще должно было сохраниться множество зрительских рядов или же они были легко восстановимы. Описание этого боя сохранилось.
Сидения, как и в античные времена, распределялись по рангу. Знатные женщины располагались на крытых красном балконах, предводимые по кварталам тремя дамами, Жаконой де Вико, Савеллой Орсини и представительницей рода Колонн. Народ занимал места как попало. Бойцы несли на забралах цвета своих дам и девизы.
На арену без лат, пешими, со шпагами и копьями вышли Орсини, Колонна, Савелли, Анибальди, Асталли, Капоччи, Каффарелли, Конти, Патрески, Альтиери, Кореи и Манчини. Каждый из них напал на своего быка. Бой был серьезным, и дамы могли восторгаться безумным геройством своих поклонников и оплакивать 18 юношей, оставшихся лежать на арене, пронзенными рогами быков. После этого погибших торжественно похоронили в Санта Мария Маджоре и в Латеране.
Проходили в Риме и ежегодные народные игры. Во время карнавала их устраивали на Монте Тестаччио и Пьяцца Навона. Древние с недоумением взирали бы на празднество, в которое превратились их цирковые игры, и на сенат, с помпой водружающий на поляне хоругвь Рима и подающий сигнал к открытию грубых игр. К тележкам привязывали свиней и скатывали их с горы, а игроки боролись за эту добычу. Каждый квартал приводил на бой украшенного цветами быка. Его сменяли игры с копьями и состязания борцов, а в заключение шел бег, победитель которого награждался куском сукна.
Игры на Пьяцца Навона, древней цирковой арене, состояли из метания копий и процессии масок. Сюда городские кварталы привозили триумфальные колесницы, на которых разыгрывались мифологические и исторические сцены. Борцов на празднества поставляли городские кварталы, и их численность, по более поздним источникам, составляла 72 человека. К ним присоединялись игроки из других городов, поскольку игры, как и в древности, имели для Рима политическое значение.
Депутаты из вассальных городов являли римлянам призрак их бывшего господства. Например, с 1300 года Тосканелла ежегодно высылала в Рим 8 игроков. Такую же дань Капитолий требовал от Веллетри, Тиволи, Корнето, Террачины и других общин римской области. Общины противились этому дорогостоящему символу подданства, и папы неоднократно запрещали сенаторам добиваться исполнения таких «договоров» вооруженной силой.
Что касается состояния самого города, первым в 14 веке громко выступил против его разрушения Петрарка. Он возлагал вину за разорение Рима на разбойничающую знать. Однако же, наряду с аристократами, «войну с городом» вели и прочие римляне, грабившие бесхозные древности и продававшие любителям старины колонны и мраморные изваяния. Ежедневно бесчисленный мрамор пережигался на известь.
Грек Хризолорас писал: «Статуи лежат разбитые во прахе или обжигаются на известь или же обращаются на кирпич; счастливее еще такие изваяния, которые употребляются в виде подножки при влезании на лошадь, в виде цоколя для стен и сенных ясель». Хризолорас утешал себя мыслью, что многие статуи еще лежат скрытые кустарником или мусором. Считается, что из всех бронзовых статуй к тому времени уцелела лишь конная статуя Марка Аврелия.
В еще худшем положении оказались архитектурные монументы. Петрарка вопрошал: «Где Термы Диоклетиана и Антониновы, Кимвр Мария, Септизоний и бани Севера? Где Форум Августа и храм Марса, где храмы Юпитера на Капитолии и Аполлона на Палатине? Где его портик и греческая и латинская библиотеки? Где другой портик и базилика Гая и Люция, и третий портик Ливии и театр Марцелла? Где храм Геркулеса и Муз Марция Филиппа, Дианы Люция Корнефиция, вольных искусств Азиния Полли, Сатурна Мунация Планка, театр Бальба, амфитеатр Сатилия Тавра? Где бесчисленные произведения Агриппы? Где многочисленные роскошные дворцы монархов? В книгах находишь ты имена их. Но стань разыскивать по городу, и не разыщешь ничего или ничтожные лишь остатки от них». Из этих строк видно, что уже в 14 веке античный Рим сократился до тех остатков, что мы имеем и сейчас.
Жаль, что Петрарка не описал город своего собственного времени. Лишь благодаря сочинению Браччолини Поджио у нас есть возможность определить ряд уцелевших в начале 15 века главнейших монументов Рима. Это храм Templum Pads (базилика Максенция) на Форуме, в то время уже руина из трех арок с колонной, перенесенной Павлом V к Санта Мария Маджоре. Это храм Ромула или его остатки в базилике Санти Косма и Дамиана; остатки колонн храма Антонина и Фаустины, служащие притвором Сан Лоренцо ин Миранда; остатки храма Венеры и Ромы у Санта Франческа Романа; храм Весты у Тибра и храм Юпитера Статора. Это храм Аполлона в Ватикане (в то время — Святой Петрониллы) и перестроенный Пантеон.
На глазах у Поджио были разрушены для выжигания извести большие остатки портика храма Минервы. Такая же судьба постигла храм с восемью колоннами на Капитолии. О храме Конкордии Поджио умалчивает, а от храма Сатурна он видел те три колонны, которые сохранились и сейчас, но принял их за остатки моста Калигулы. Что касается Табулария, подземелья сенаторского дворца и тогдашнего соляного склада, едва ли Поджио видел более того, что видно сейчас. Видел он театр Марцелла, в то время уже осколок; остатки театра Помпея, застроенные домами; амфитеатр Кастренсе, заключенный в городскую стену, и Колизей, «в большей части разрушенный римлянами, по простоте, на выжигание извести».
В 14 и 15 веках Колизей был окружен домами и церквями, построенными из его материала. По направлению к улице Сан Клементе стояла Сан Джакопо дель Колизео. Другие церкви — это Сальватор де Рота Колизеи, Сальватор де Инсула эт Колизео и Санта Квадрагинта Колизеи. По направлению к арке Тита стоял дворец Франджипани со зданиями, смежными с амфитеатром.
После низвержения аристократии в авиньонскую эпоху Колизей перешел в собственность римского народа, а в 1381 году сенат подарил его треть часовне Sancta Sanctorum. Влиятельные магнаты без труда получали разрешение сената на пользование античными монументами. Камни растаскивались на строительный материал, и жалоба Поджио на умышленное разрушение Колизея, несомненно, является обоснованной.
Из цирков Поджио называет только Максимус, утонувший в болоте и сохранивший несколько обломков, и цирк Максенция (названный им ипподромом на Аппиевой дороге) с обелиском, развалившимся на четыре куска. Римский Форум зарос мусором и растениями. Между арками Тита и Септимия Севера стоял ряд домов. Кругом бродили коровы и свиньи. Правда от Комиция еще оставалась стена со статуями.
От терм Константина еще оставался фундамент, от терм Александра Севера — внушительные обломки. Термы Домициана едва ли были видны. Из водопроводов работал только Аква Вирго. Триумфальные арки Септимия Севера, Тита и Константина стояли почти неповрежденные. Поджио упоминает также арку у Сан Лоренцо ин Лючина, арку Клавдия на Пьяцца Сейарра, арку Галлиена и арку Лентула на Авентине.
В целости сохранялись колонны Траяна и Антонина. Пирамида в Борго (Meta Romuli), хоть и лишенная украшений, еще стояла. Упоминалась, конечно, и пирамида Цестия. Мавзолей Августа был засажен репой. Мавзолей Цецилии Метеллы был разрушен на глазах Поджио для выжигания извести. Из мостов в рабочем состоянии оставались мост у замка Святого Ангела, оба моста тибрского острова и сенаторский.
Поджио обошел стены Рима, «ветхую заплатанную хламиду из кусков мрамора, камней, осколков и кирпичей», и нашел, что в окружности они составляли около 10 миль, не считая Леонину. Он насчитал 379 башен и 13 ворот. Холмы были заброшены и пустынны. На них возвышались одинокие монастыри и церкви. Капитолий, несмотря на дом сената, представлял собой груду обломков с виноградниками и мусором. Палатин был так опустошен, что «не имел более лица».
Фантазия бессильна нарисовать то, что видели Петрарка с терм Диоклетиана и Поджио с Капитолия, этот необъятный мир с холмами, увенчанными одинокими церквями, с пустынными полями и массами развалин старого и нового Рима, объединенный лишь стенами Аврелиана. Город в то время состоял из 13 кварталов, официальные названия которых впервые появляются как раз в конце 14 века: I. Aegio Montium; II. Tritii; III. Cohminae; IV. Carapi raartis; V. Pontis; VI. Parionis; VII. Aureulae; VIII. S.Eustachii; IX. Pinea; X. Campitelli; XI. S.Angeli; XII. Ripae; XIII. Transtiberis. Наиболее населенными в 14 веке были Понте, Парионе, Пинеа и Трастевере.
Каждый квартал охватывал множество улиц (contrata, via, vicus) и площадей (platea, piazza, иногда, при большом размере, campus). Мостовые были только те, что остались с античных времен. Часть улиц шла по еще старым направлениям, а их названия указывали на какие-либо местные достопримечательности. Улицы прерывались мусором, болотами и пашнями.
Дома этого времени состояли, в основном, из кирпичей, осколков Рима. Балконы, лоджии и портики еще более сужали тесные переулки. Подъезды знатных домов сооружались из арок, уложенных на колонны, которые брались из античных монументов и обрезались под нужный размер. Рим был одним из самых богатых колоннами городов. Еще и сейчас можно увидеть их встроенными в стены домов.
19 января 1343 года умер король Роберт Неаполитанский, не оставивший наследников мужского пола, и трон перешел к его внучке Иоанне. Эта смерть дала себя почувствовать и в Риме, поскольку Орсини, Колонна и Гаэтани были вассалами неаполитанской короны. Совсем незадолго до этого в городе вспыхнули очередные беспорядки, приведшие к очередной революции. Снова был свергнут сенат и установлено правление Тринадцати. Правители поспешили оправдаться перед папой, и в январе 1343 года в Авиньон депутатом от народа направился юный нотариус из простолюдинов Кола ди Риенци. Молодой человек давно был врагом аристократов, убивших одного из его братьев, и замышлял избавить город от их тирании, а заодно и приобрести славу самому.
Будучи искусным оратором, Кола успешно выполнил свою миссию, выступив перед папой и кардиналами. Климент VI без придирок принял вновь предложенную ему народом власть, пообещал посетить город и издал буллу о праздновании Юбилея в 1350 году. Речи Колы произвели на папу столь приятное впечатление, что ему, несмотря на плебейское происхождение, было позволено находиться при папском дворе, где он мог видеться с Петраркой и обмениваться с ним фантастическими идеями о восстановлении Рима.
Смелое поведение Колы в Авиньоне стало известно в Риме и навлекло на него ненависть городских магнатов, так что новые сенаторы Матфей Орсини и Павел Конти выступили против него с процессами, отмененными, правда, папой. В Коле Климент увидел человека, который мог быть полезен ему в Риме. Бедный плебей попросил у папы должность нотариуса городской казны с ежемесячным содержанием в пять флоринов золотом и получил ее в сопровождении самого лестного признания своих доблестей и познаний. Это было 13 апреля 1344 года. А после Пасхи новоутвержденный нотариус вернулся в Рим, где началась его головокружительная карьера.
Явившись в Рим любимцем папы и отмеченный ненавистью магнатов, Кола сразу приобрел влияние у горожан. Захваченный идеей о возрождении величия Древнего Рима и убежденный в своем призвании стать освободителем города, он начал тайно собирать единомышленников и готовить революцию.
Городские усобицы к этому времени приобрели такой размах, что назначаемые папой сенаторы отказывались вступать в должность. Лишь защищенный благосклонностью понтифика Кола будоражил фантазию народа аллегорическими картинами, появляющимися на стенах зданий, и страстными речами, в которых переплетались прошлое и настоящее города.
Бароны, поначалу, видели в странном нотариусе лишь неопасного энтузиаста. Иоанн Колонна даже пригласил его для произнесения речей к себе на банкет. Знатные синьоры разразились смехом, когда он однажды сказал: «Когда я сделаюсь властелином или императором, то этого барона велю повесить, а тому отрубить голову», и пальцем указал на гостей. В Риме он слыл за дурака, и никто не предчувствовал, что дурак этот вскоре будет обладать страшной властью сносить с плеч головы римских аристократов.
На стенах появлялись новые аллегории, и пока Рим был занят рассуждениями о этих предзнаменованиях, Кола составлял заговор, в котором принимали участие как граждане среднего достатка, так и богатые купцы. Их тайные собрания происходили на Авентине. Здесь и был составлен и скреплен клятвой практический план низвержения баронов.
Ко времени осуществления этого плана страдания народа стали невыносимыми. Власти не существовало. Повсюду происходили схватки. Грабили и душили даже паломников. Духовенство ничем не уступало знати в разбое. Право принадлежало только мечу, а защита состояла лишь в самообороне с родственниками и друзьями. В мае 1347 года начальник римской милиции Стефан Колонна отбыл под Корнето для сбора урожая пшеницы, и Кола де Риенци поспешил воспользоваться отсутствием в городе этого могущественного барона. В свой замысел он посвятил духовного викария папы, орвиетского епископа Раймунда, и получил не только одобрение последнего, но и его участие.
19 мая герольды разъезжали по городу и приглашали народ явиться без оружия на Капитолий, как только сигнал к этому будет дан колоколом. Около полуночи Кола отстоял троицкую обедню в Сант Анджело ин Пескериа, где собрались заговорщики, а утром вышел из церкви, весь в латах, лишь с обнаженной головой. Перед ним несли три большие хоругви: красно-золотое знамя свободы с изображением Рима, белое знамя правосудия с меченосцем Святым Павлом и знамя мира со Святым Петром. Четвертую хоругвь, Святого Георгия, из-за ее ветхости несли в ящике на копье.
Открылась революция процессией к Капитолию. Рядом с Колой шествовал папский викарий, и оба они поднялись в капитолийский дворец. Кола взошел на ораторскую кафедру, откуда увлекательно говорил о рабстве и освобождении Рима и свидетельствовал о своей готовности пожертвовать жизнью из любви к папе и ради спасения народа.
Один из заговорщиков, из рода Манчини, прочел ряд декретов: о том, что каждый убийца будет наказываться смертью, каждый ложный истец — карой ответчика; о повинности каждого городского квартала выставлять 100 человек пеших, 25 конных, из которых каждый будет получать от государства щит и жалованье; об уплате пенсии оставшимся после павших за отечество; о поддержке со стороны государства вдов и сирот, монастырей и благотворительных учреждений; об охране купцов сторожевым судном на римском побережье; об употреблении публичных пошлин на благо народа; об охране всех замков, мостов и ворот ректором народа; о не владении ни одним аристократом крепостями; об обязании баронов держать безопасными улицы, не укрывать бандитов и доставлять в Рим пшеницу; о заведении в каждом квартале хлебного магазина.
Эти прекрасные законы были приняты парламентом с бурным одобрением. Он признал за Колой полную синьорию над городом, неограниченную власть заключать войну и мир, карать, назначать на должности и издавать законы. Новый диктатор тут же благоразумно потребовал назначения себе в товарищи викария папы, чем обеспечил народному правительству санкцию понтифика. Пораженные сенаторы бежали, многие магнаты покинули город, и при этом не была пролита ни единая капля крови.
На другом парламенте Кола, человек из народа, принял титул трибуна, желая восстановить этим славу старого трибуната. Случайно над собравшимся народом пролетела белая голубица, и Кола заявил, что ее появление было знаком соизволения свыше на возведение его в трибуны. Идея трибуната была освящена древностью и понятна всем, поэтому Кола мог взять этот титул, не порождая вспышек возмущения. Однако он расширил традицию и назвал себя «Николай, властью всемилостивейшего Господа Нашего Иисуса Христа, Строгий и Милостивый, трибун свободы, мира и правосудия и светлейший освободитель священной римской республики».
Аристократы оказались застигнутыми врасплох. Стефан Колонна поспешил из Корнето в город, но уже не мог сделать ничего. Трибун послал ему приказание покинуть Рим. Стефан разорвал бумагу и воскликнул: «Если этот дурак разозлит меня еще сильнее, то я прикажу выбросить его из окон Капитолия». Колокол забил набат, разозленный народ нахлынул с оружием, и Стефан бежал из своего дворца в Палестрину в сопровождении одного лишь слуги.
Трибун заточил всех магнатов в их имениях, занял все замки и мосты города и строжайшим правосудием навел ужас на аристократию. Удостоверившись в полном обладании властью, он потребовал знать на поклон в Капитолий. Как некогда по приказу Иакова Арлотти, робко явились магнаты, в числе которых был даже сам младший Стефан Колонна с сыновьями, Райнальд и Иордан Орсини, Савелли Анибальди и Конти. Они присягнули законам республики и поступили ей на службу. Явились на поклон к трибуну и коллегии судей, нотариусы и цеха. Таким образом, последовало признание его правительства всеми сословиями.
После этого Кола письмами оповестил все общины Италии, императора Людовика и французского короля о своем вступлении в правление Римом, чего не происходило ни при одном предыдущем перевороте. Он призывал города Италии свергнуть тиранов и заключить национальное братство, а к 1 августа прислать в Рим депутатов на национальный парламент. Так впервые был высказан великий план образовать из Италии конфедерацию во главе с Римом.
Все учреждения и должности в городе, за исключением сенаторов, были сохранены. Для себя Кола «потребовал» лишь трехмесячного нахождения в должности, но римляне тут же поклялись скорее погибнуть, чем расстаться с его правлением. Для защиты власти была сформирована вооруженная сила из 390 всадников, кавалеротти, и 13 подразделений пешей милиции, по 100 человек в каждом. Для личной охраны Колы было набрано и вооружено копьями 100 юношей из его квартала Регола. Эта стража всюду предшествовала проезжавшему по Риму в белой шелковой, с золотой опушкой, одежде, на белом коне, с развевающейся над головой королевской хоругвью сыну тибрского трактирщика.
Карал Кола без лицеприятия. На Капитолии был даже повешен бывший сенатор Мартин Стефанески, племянник двух кардиналов, преступление которого состояло в ограблении потерпевшего крушение корабля. Эта казнь навела смертельный ужас на знать, дворцы которой перестали быть убежищем для преступников. Неправедные судьи с высокими колпаками, на которых были прописаны их беззакония, выставлялись у позорного столба.
Было запрещено употребление титулов дон и доминус, в отношении знати. Отныне господином должен был именоваться лишь папа. Запрещалось выставление на стенах домов баронских гербов. Загороди, которыми знать окружила свои дома, подлежали сносу, а использованное в них дерево направлялось на реставрацию сенатского дворца. Более того, каждый бывший сенатор должен был внести на эти работы по 100 гульденов золотом.
Строгие налоговые сборы наполнили городскую казну. Ставшие безопасными дороги оживились торговлей. Землепашцы снова могли заниматься своим трудом без оружия, а паломники свободно лицезреть святыни Рима. Народ увидел в своем трибуне, а по факту — диктаторе, богоизбранного человека, и никто пока не осуждал его помпезные проезды по городу в окружении многочисленной свиты.
Папа сначала был напуган переворотом, но скоро успокоился. Вернувшийся из Авиньона посол даже привез Коле подарок — инкрустированный серебром ларец, на крышке которого были изображены гербы Рима, трибуна и папы. Благосклонность Климента VI укрепила радостные настроения в городе. Стали прибывать и приглашенные на национальный парламент депутаты от итальянских городов. Капитолий, казалось, превращался в политический центр Италии, а Рим начинал преисполняться самомнения.
Лукка и Флоренция, Сиена, Ареццо, Тоди, Терни, Пистоя и Фолиихио, Ассизи, Сполето, Риэти и Амелия называли трибуна пресветлым государем и отцом и высказывали надежду, что реформа в Риме послужит благу Италии. Все города Кампаньи и Маритимы, Сабины и римской Тусции воздали честь Капитолию торжественными посольствами. Враждующие партии являлись с самых отдаленных окраин перед судейским креслом трибуна, ища его суда и своего права. Всюду поверили в возможность воскрешения римской республики в ее прежнем блеске.
Петрарка из Авиньона восторженно приветствовал трибуна и римский народ. В своем новом стихотворении он провозглашал славу Колы, называл его новым Камиллом, Брутом и Ромулом, а самих римлян — лишь отныне истинными гражданами и увещевал их считать своего освободителя послом Божиим. Восторженное сочувствие чествуемого во всем мире гения воспалило фантазию Колы и утвердило его во всех его мечтаниях. Он приказал прочесть письмо Петрарки в парламенте, где оно произвело глубокое впечатление. Это была счастливейшая пора Колы, когда он блистательно царил перед лицом всего света на Капитолии.
Трибун подчинил себе всех непокорных магнатов. Часть людей из дома Орсини даже поступила на службу республике. Не покорился лишь префект города и тиран Тусции Иоанн де Вико, ставший в 1338 году через братоубийство еще и тираном Витербо. Кола объявил его вне закона, лишил префектуры, парламентским постановлением назначил префектом себя и стал готовиться к войне. Иоанн де Вико полагался на свое могущество и на ломбардские наемные войска. Трибун же обратился за помощью к Флоренции.
Союзная помощь от Флоренции и Сиены прибыла слишком поздно, но Перуджия, Тоди и Нарни усилили римскую милицию до 1000 всадников и 6000 пехотинцев. Этим войском командовал Николай Орсини из замка Сант Анджело, и оно с конца июня опустошало край Витербо. Префект пал духом, 16 июля прибыл в Рим, смиренно повергся перед Колой, присягнул законам республики и получил от нее префектуру как вассал. Так эта знаменитая должность, сначала жалуемая императором, а затем папой, теперь стала леном народа.
Зрелище могущественного тирана Тусции в публичном парламенте у своих ног внушило Коле чувство королевской власти. Он как император воздал хвалу триумфально вступившему на Капитолий войску. Достигнутые успехи были действительно велики, поскольку распространили власть республики на всю римскую Тусцию, и под их влиянием Кола начал издавать ряд смелых декретов для возвращения городу Риму его прежних прав. Причем декреты эти оказались направленными не только против знати, но и против церкви и империи.
Все истинные и поддельные привилегии Святого престола, начиная с дара Константина, равно как и все титулы и права императорской власти, были тем самым признаны недействительными, и лишь один римский народ объявлен источником власти. Не столько, конечно, вследствие этих декретов, сколько под впечатлением покорности префекта часть замков римского герцогства немедленно сдалась трибуну и признала себя вассалами римского народа. Мечты превращались в реальную силу.
Приближалось 1 августа, дата, назначенная Колой для национального парламента, и в Рим уже прибыли посольства из 25 городов. Идея объединения Италии была достойна великого государственного деятеля и вполне могла осуществиться на практике, если бы Кола действительно оказался таким деятелем. Дело в том, что для объединения в то время сложились весьма благоприятные обстоятельства. Папа и император находились далеко, империя практически прекратила свое существование, Неаполь после смерти Роберта пребывал в анархии, а римская знать подавлена. При этом воодушевление свободой, подъем самосознания нации и престиж Рима распространились на самые отдаленные районы.
Кола ди Риенци, однако, не был великим государственником. Он был логичен в своих теориях, но весьма непрактичен при столкновении с реальной жизнью. Его программа оказалась слишком смелой для него самого. Кроме того, рассудком Колы завладело тщеславие. В результате целью созыва парламента было объявлено коронование трибуна и возведение его в рыцари.
Вечером 1 августа трибун со своей свитой вступил в крестильную часовню Латеранской базилики и там погрузился в античную ванну, в которой, по легенде, крестился император Константин. После омовения он, в белых одеждах, возлег на приготовленное ложе и предался сну. Утром, переодевшись в парчу, Кола занял юбилейную ложу базилики. Здесь синдик от народа и представители магнатов опоясали его мечом и поясом и надели на него золотые шпоры. Отныне Кола стал именоваться кандидатом Святого Духа, рыцарем Николаем, строгим и милостивым освободителем города, ревнителем Италии, доброхотом земного шара, трибуном Августом.
После краткого обращения к народу трибун приказал нотариусу Капитолия прочесть с ложи заранее приготовленный декрет — изумительную фантазию гениального безумия. Декрет гласил, что Кола, приняв омовение в ванне достославного императора Константина во славу Бога Отца, Сына и Святого Духа, князя-апостола и Святого Иоанна, в честь церкви и папы, на благо Рима, святой Италии и мира, движимый желанием излить дар Святого Духа на город и на Италию и подражать великодушию прежних императоров, объявляет следующее:
— народ римский, согласно уже объявленному судейскому постановлению, оказывается в полном еще обладании юрисдикцией над земным шаром, как и в древности, а все, произведенные в ущерб этого авторитета привилегии уже отменены;
— в силу дарованной ему диктатуры провозглашает он, чтобы не утаивать дар милости Духа Святого, город Рим столицей мира и основанием христианства и вместе с тем дарует всем городам Италии свободу и права римского гражданства;
— имперская монархия и избрание императора принадлежат городу Риму и итальянскому народу; согласно сему он вызывает всех прелатов, избранных императоров, курфюрстов, королей, герцогов, принцев, графов, маркграфов, народы и города, изъявлявших какие-либо притязания на вышеуказанное избрание, впредь до наступающего Троицына дня, явиться в святом Латеране перед ним и перед уполномоченным папы и римского народа с доказательством их прав, иначе он поступит против них по пути права и наития Святого Духа.
Римляне, привыкшие к любым зрелищам, преподносившимся им императорами, папами и магистратами, не способные уже отличить высокое от смешного и проникнутые догматом вечного мирового владычества Рима, не находили ничего смешного ни в этом эдикте, ни в фигуре больного трибуна. Напротив, они неистовым ревом выражали ему свое одобрение. Лишь викарий папы был поражен. Прослушав эдикт, озадаченный епископ стоял, по выражению наивного биографа Колы, как деревянный столб. Он приказал от имени папы выставить протест, но грохот литавр заглушил голос протестовавшего нотариуса.
Дневные торжества закончились роскошным банкетом в Латеране, где епископ Раймунд, пируя возле того самого трибуна, против безрассудства которого только что протестовал, осквернил тем мраморный стол папы. Чужеземные посланники, магнаты и граждане пировали за другими столами, а народ ликовал перед Латераном. Народные зрелища и турниры продолжались и на следующий день, и Рим с давних времен не переживал подобного празднества. Послы привезли трибуну драгоценные дары и даже бароны и римские граждане поднесли ему подарки.
2 августа Кола отпраздновал день единения Италии на Капитолии. Послам городов, в знак обручения их с Римом, были надеты на палец золотые кольца и розданы знамена с эмблемами. Приняты эти символы были лишь под условием сохранения прав республик. После этого были отправлены гонцы к папе, королям и германским князьям. Все эти символические, почти театральные, сцены заменили собой отсутствие каких-либо практических результатов парламента.
Еще некоторое время после своего стремительного взлета Кола ди Риенци, не совершивший ни великих деяний, ни военных подвигов, продолжал пользоваться непреодолимым престижем имени Рима и принимать посольства от итальянских республик и европейских королей. Один лишь страх удерживал его от провозглашения себя римским императором. Но изобретательность подсказала ему другую идею — короноваться шестью коронами, как, по его мнению, короновались народные трибуны древнего Рима. Причем часть предназначенных для этой церемонии венков он приказал сплести из кустов, росших на триумфальной арке Константина.
Приор Латерана подал ему первую корону из дубовых листьев и сказал: «Возьми этот дубовый венок, поскольку ты освободил от смерти граждан». Приор Святого Петра дал ему корону из плюща и сказал: «Возьми плющ, поскольку ты любишь религию». Миртовую корону подал декан Святого Павла со словами: «Прими мирт, поскольку ты уважал службу и науку и презирал скупость». С подобными же словами возложил на него корону из лавра аббат Святого Лаврентия. Пятую корону, из оливковых ветвей, подал Коле приор Санта Мария Маджоре и сказал: «Сын смирения, прими оливковый венец, поскольку ты кротостью преодолел гордыню». Шестая корона была серебряная. Ее и скипетр поднес трибуну приор Святого Духа со словами: «Светлейший трибун, получи дары Святого Духа вместе с короной и скипетром и прими также и духовную корону».
Тщеславие лишило Колу рассудка. Он стал казаться себе великим как античный герой и не стеснялся уподоблять себя Христу поскольку, подобно ему, на 33-м году жизни совершил свои подвиги и освободил Рим от тиранов. Один праведный монах, услышав святотатственное хвастовство человека, которого до того сам чтил, как посланника неба, скорбно посмотрел на него из-за угла церкви и горько заплакал.
Трибун возвестил о новых законах, воспрещающим императорам и князьям вооруженный доступ в страну без дозволения папы и римского народа и отменяющих употребление ненавистных названий партий гвельфов и гибеллинов. Вот только как он мог добиться их исполнения? Не имея ни малейшего таланта полководца, он был вынужден обращаться к аристократии, которой совершенно не доверял.
Трибун знал, что аристократия составила против него заговор и пришел к мысли одним ударом покончить со знатнейшими ее представителями. 14 сентября они явились на банкет в Капитолии по приглашению Колы. Здесь эти гости, пять Орсини и двое Колонн, были закованы и отведены в темницу. Наутро монахи из Санта Мария ин Арачели начали готовить кающихся узников к смерти. Волнующийся народ ожидал казни знатнейших аристократов города, но благоразумные граждане удержали Колу от крайностей.
Мечтатель, от мановения руки которого зависели жизнь и смерть Колонн и Орсини, взошел на кафедру и объявил собравшемуся народу, что милует раскаивающихся баронов, после чего они присягнули законам республики. 17 сентября они разъехались по своим замкам, убитые смертельным страхом и стыдом и полные желания отомстить плебею, сыгравшему с ними столь унизительную шутку. Трибун не запятнал себя бесполезным пролитием крови, но в глазах одних заслужил себе ненависть, а других — презрение.
Теперь против Колы решил выступить и папа. Титул трибуна, посвящение плебея в рыцари, приглашение городов на торжество коронования, взимаемая с папских патримоний дань, идеи единства и братства Италии и величества римского народа вывели из себя Климента VI. Все кардиналы, особенно родственники Орсини и Колонн, при авиньонском дворе требовали процесса против Колы ди Риенци, совершенно вытеснившего папского викария Раймунда.
Уже 7 октября легату Бертран де Дё, находившийся в то время в Неаполе, получил полномочия сместить Колу и назначить новых сенаторов. Римлянам же он должен был дать срок для отречения от Колы под страхом интердикта. Более 70 римских аристократов получили письма, приглашавшие их во всем повиноваться уполномоченному легату.
Услышав о враждебном настроении в Авиньоне, Кола отправил Клименту VI послание, в котором перечислял все свои заслуги, оправдывал свои действия и жаловался на намерение папы наградить его добрые дела уголовными процессами, когда было достаточно одного гонца, чтобы побудить его к сложению своей должности.
Первыми за оружие взялись жаждущие мести бароны. Оба Орсини, Ринальдо и Иордан, перебрались в замок Марино и назначили его сборным пунктом противников Колы. Трибун объявил их вне закона и велел нарисовать на Капитолии вниз головами как изменников. Орсини ответили набегами до ворот Рима. Тогда в октябре Кола с 800 всадниками и 20 000 пехотинцев выступил на Марино и подверг окружающую замок местность жестокому опустошению.
В это время легат Бертран прибыл в Рим и потребовал явки к нему Колы. Трибун утопил в местной реке обоих Орсини, снял осаду замка и направился в город. Здесь он приказал снести дворец Орсини у Сан Цельсо и вместе со своими всадниками въехал в Ватикан. С головы до ног закованный в латы, с серебряной короной трибуна на голове, он появился перед Бертраном и спросил, чем может служить? Легат ответил, что имеет от папы некоторые поручения. Повысив голос, Кола поинтересовался, в чем заключаются эти поручения, и легат замолчал. Тогда трибун презрительно повернулся к папскому посланнику спиной, вскочил на коня и снова отправился к Марино.
К своему несчастью, замок он взять не смог. Народ снова был истощен нуждой и военными потерями, а часть кавалеротти, не получая жалованья и недовольная Колой, уже вела тайные переговоры с аристократией. Стефан Колонна со своей семьей и друзьями при содействии папского легата собрали 600 всадников и 4000 пехотинцев. Коле 300 всадников прислал Людовик Венгерский.
Битва разгорелась утром 20 ноября 1347 года у ворот Святого Лаврентия. Прорвавшиеся было в город бароны получили жестокий отпор. Более 80 великих и знаменитых сеньоров, среди них и Стефан Колонна, не пережили это утро. Власть великих родов, долго управлявших республикой, была сломлена навсегда. Трибун, испытавший жуткий страх при виде первого блеска оружия, теперь с триумфом провел свои дружины на Капитолий. Он сочинил фантастические известия о победе, и гонцы понесли их по городам Италии.
И вот теперь, вместо того чтобы вслед за победой быстро появиться перед Марино, Кола начал устраивать зрелища и триумфы. На следующий день после битвы он привел своего сына Лоренцо на место, где пал Стефан Колонна, и в кровавой луже посвятил его в рыцари. Этот поступок вызвал презрение окружающих. Рыцари отказались служить трибуну, а знать покинула его двор. Выходец из народа превратился в распутного тирана. Он начал вымогать деньги и расточать их. Народ роптал, и Кола больше не решался созывать его.
Во главе аристократии теперь встали Лука Савелли и Счиаретта Колонна. Их поддержал легат Бертран, призывавший на помощь города Умбрии и Тосканы. Когда же легат пригрозил Коле отлучением и процессом за ересь, трибун окончательно утратил мужество. Он снова принял папского викария в сотоварищи и объявил о своей покорности папе, отменив все свои декреты о римском величии и вызов имперских князей.
Однако римляне уже не хотели подчиняться папскому правлению. Увидевший себя в опасности викарий удалился из города 11 декабря, и Кола снова оказался единодержавным регентом. Вопрос решился приближавшимся юбилейным годом. Папа мог лишить римлян этого праздника, и им пришлось делать выбор между жертвенной свободой и изобильной покорностью. Больное воображение теряющего рассудок Колы уже видело восставший город.
Он сложил знаки своего трибуната, серебряный венок и стальной скипетр, на алтарь Санта Мария ин Арачели и простился с друзьями. Никто не удерживал бывшего трибуна. С вооруженным конвоем он спустился с Капитолия и заперся в замке Святого Ангела. Весь Рим был глубоко поражен. Неожиданный и бесшумный конец семимесячного правления Колы состоялся 15 декабря 1347 года. Среди глубокой заброшенности народный трибун устроил римлянам классический карнавальный спектакль и в блестящем триумфальном кортеже нарисовал перед ними величие античного мира. Спектакль закончился, и пришло время возвращения жаждущей мести аристократии.
Однако отъезд Колы с Капитолия стал для баронов настолько неожиданным, что они просто усомнились в нем и решились вступить в город только три дня спустя. Следует отдать им должное — они не стали преследовать родственников бывшего трибуна и осаждать укрывший его замок. После них в город въехал Бертран де Дё, вступивший в обладание Римом от имени папы. Он отменил все декреты трибуна, восстановил прежний образ правления и поставил сенаторами Бертольда Орсини и Луку Савелли.
Организовав городское управление, легат отбыл в Монтефиасконе, объявил Колу вне закона, как еретика и мятежника, и вызвал его на свой трибунал. Тем не менее, друзья Колы были еще многочисленны, а знать не успела оправиться от потерь, и трибуну долгое время удавалось скрывать свое местонахождение, то исчезая из замка, то снова появляясь в нем. В начале марта 1348 года он и вовсе покинул Рим, направившись в Неполь, куда в январе вступили войска венгерского короля, бывшего союзником Колы. Далее след беглеца на некоторое время совершенно потерялся.
В 13 веке знание, наконец, начало брать верх над варварством. И хотя сам Рим в этом процессе не находился в первых рядах, из 18 пап, правивших с 1198 по 1303 годы, большинство были людьми учеными. Прогрессивный век требовал, чтобы папский престол занимали не святые, а люди науки, в особенности науки права. Поскольку в Вечном Городе к этому времени еще не было ни одного высшего учебного заведения, благородные римляне посылали своих сыновей в Париж и Болонью, где они изучали схоластику и получали академическую степень магистра. С 1222 года стала блистать своей высшей школой Падуя, а с 1224 года — Неаполь.
Отсутствие университета в Риме можно объяснить лишь тем, что сами папы противились его учреждению. По всей вероятности им казалось опасным как возрастание образованности вообще, так и возбуждение умов вследствие скопления в городе многочисленной молодежи.
Однако, учение в чужих краях было для римлян дорого и затруднительно, а потребность в ученых-законоведах для курии и городских трибуналов неуклонно росла. Появилась и настоятельная потребность собрать и привести в порядок законы, изданные папами. Это побудило Иннокентия IV (вероятно, он сам был профессором в Болонье) издать указ об учреждении общественного училища правоведения, состоящего в связи с папским дворцовым училищем.
В 1261 году по приглашению Урбана IV в Рим прибыл Фома Аквинский. Великий схоластик преподавал в дворцовой школе философию и мораль до 1269 года. Фома скоро убедился, что схоластика здесь не имела под собой никакой почвы. Рим никогда не был отечеством философии — отвлеченное мышление оставалось чуждым людям права и практической деятельности. Даже талантливые римляне не находили в Риме места для своей деятельности и предпочитали преподавать в иностранных университетах. Напротив, при папском дворе находились ученые-иностранцы, которые занимались философией, астрономией, математикой и медициной и переводили на латинский язык греческие и арабские сочинения.
Помимо правоведения большое развитие в Италии получила историография. И снова мы замечаем, что и в этой области Рим все еще находился на последних ролях, а лучшие сведения о римской городской истории можно почерпнуть лишь из английских (!) хроник. Римским сенаторам даже не пришла мысль поручить какому-нибудь писцу ведение летописи, и ни один римлянин не вздумал написать историю своего родного города. Не существует никакой городской хроники 13 века, и ее отсутствие не может быть восполнено документами городского архива, потому что и их нет. Лишь в небольшой части история Рима может быть дополнена из «Liber Pontificalis (жизнеописаний пап)».
Начавшая проникать в Италию поэзия также не нашла отклика в римлянах. Старинная рукопись, хранящаяся в Ватикане и заключающая в себе поэтические произведения первых веков народного творчества, не называет ни одного римского имени, кроме дона Энрико, римского сенатора и инфанта Кастилии. Народный язык Италии, употреблявшийся в поэзии, не нашел для себя культуры в Риме. Римляне относились к нему с явным пренебрежением. Данте же, напротив, с обидным презрением называл их городское наречие «жалким языком римлян», грубым и неприятным, как и их нравы.
Однако мы все же имеем латинские стихи римлянина времен Бонифация VIII, кардинала Иакова из старинного транстеверинского рода Стефанески. Он с чувством удовлетворения рассказывает, что в Париже изучал свободные науки, в Болонье — право, а сам для себя — Лукана и Вергилия, чтобы воспользоваться ими как образцами. Иаков Стефанески воспел в трех стихотворениях бесславную жизнь Целестина V и вступление на престол Бонифация VIII, которому он был обязан кардинальским званием и память которого мужественно защищал.
Церковная архитектура Рима 13 века ограничилась реставрацией старых базилик. Особой щедростью здесь отличился папа Иннокентий III (1198-1216). В длинном списке его даров не забыта почти ни одна римская церковь. В базилике Святого Петра он украсил трибуны мозаикой и восстановил притвор, разоренный Фридрихом Барбароссой. Эту реставрацию довершили Гонорий III (1216-1227) и Григорий IX (1227-1241). Последний украсил фасад собора мозаичной картиной, изображавшей Христа между Богоматерью и Святым Петром, четырех евангелистов и его самого у ног Спасителя.
В Ватиканском дворце Иннокентий III продолжил начатое его предшественниками, воздвигнув более обширное здание и обнеся его стенами с башенными воротами. Беспорядки в Риме, где Латеран был ареной свирепой междоусобной войны, сделали необходимым для пап иметь укрепленное место жительства около базилики Святого Петра. Николай III (1277-1280) освободил от построек подступы к Ватикану и положил начало его садам, которые тоже обнес стенами с башнями. В первый раз после многих столетий Рим увидел создание парка.
Николай III отреставрировал также Латеранскую базилику и Латеранский дворец. Грациозная новая постройка Николая III, Sancta Sanctorum, или домовая часовня пап, обложенная внутри мрамором, украшенная витыми колоннами под готическим фронтоном, мозаикой и живописью, представляет собой единственный сохранившийся до сих пор остаток старинного Латеранского дворца.
Деятельность пап не обошла стороной благотворительные учреждения. Иннокентий III основал больницу и воспитательный дом Сан Спирито, к чему его побудили насмешки римлян, осуждавших его за построение в честолюбивых целях своего дома гигантской башни Конти. Это заведение было расширено последующими папами.
Несколькими годами ранее возник госпиталь Святого Фомы на Целии, около арки Долабеллы, получивший название ин Формис от проходившего рядом водопровода. Иннокентий III передал его уроженцу Ниццы Иоанну де Мата, основавшему орден тринитариев с целью выкупа христианских невольников. Маленькая церковь в измененном виде существует до сих пор, но от госпиталя сохранился лишь остаток древнего портала при входе на виллу Маттеи. Третью больницу основал в 1216 году в Латеране кардинал Иоанн Колонна, четвертую, Сан Антонио Аббате при базилике Санта Мария Маджоре, учредил кардинал Петр Капоччи.
С середины 13 века в Рим проникает готический стиль, который мы впервые встречаем в часовне Sancta Sanctorum. Он был принесен нищенствующими монахами из Северной Франции и приспособлен к итальянскому пониманию искусства. Однако сама по себе готическая архитектура не получила развития в классическом Риме, за исключением церкви Санта Мария сопра Минерва, постройка которой была начата по распоряжению Николая III в 1280 году. Эта наполовину готическая церковь в течение долгих столетий оставалась единственной сколько-нибудь значительной новой постройкой в столице христианского мира.
Только в реликвариях над алтарями и в надгробных памятниках преобладала в Риме в конце этого столетия готическая форма, соединенная с римскими мозаичными украшениями. Многие из этих произведений искусства, принадлежащие к наиболее интересным памятникам Средневековья, до сих пор сохранились в римских церквях.
Поскольку Рим был усыпан драгоценными мраморными обломками, здесь возникло специальное искусство мозаики из кусков мрамора. Отламывали мраморные плиты от античных зданий, распиливали великолепные колонны, чтобы получить материал для декоративных украшений, особенно для полов в церквях, которые искусно выкладывались кусками порфира, серпентина, джиалло, белого и черного мрамора. Мозаикой украшались реликварии, амвоны, алтари, надгробные памятники, епископские престолы, пасхальные канделябры, колонны, арки и фризы в монастырских дворах.
Все эти работы, особенно полы в церквях, свидетельствуют о постоянном разграблении великолепия античного Рима. Изобилием мрамора пользовались ежедневно, но так и не могли его истощить. Мраморщики грабили для своих надобностей и катакомбы, вследствие чего погибло множество надписей.
Из среды таких римских каменщиков в конце 12 века выделился замечательный род Космато, имевший большое значение для местного искусства. Эта семья, деятельность которой наполняет целое столетие, происходила от некоего мастера Лаврентия, который вместе со своим сыном Иаковом впервые появляется около 1180 года. Семья процветала в их детях и внуках в течение многих поколений, носивших имена Козьмы, Иоанна, Луки, Деодата. И хотя имя Козьмы встречается в этой семье лишь один раз, она вся, по какой-то причине, была названа по этому имени.
Работа Космато возвысила Рим, дав ему оригинальный художественный стиль под названием Косматеско, и наполнила Лациум, Тусцию и даже Умбрию произведениями, которые по своей природе соединяли в себе архитектуру, скульптуру и мозаичную живопись. Род и школа Космато угасли в Риме в то самое время когда папство, которое начало покровительствовать искусству, удалилось из Рима во Францию. Их самих и их деятельность поглотила тьма римского запустения, последовавшего за Авиньонским пленением.
Еще с 8 века умерших пап и кардиналов стали хоронить в церквях. Долгое время место погребения обозначалось только плитой в полу с именем, датой смерти и словами: «Да покоится в мире душа его». Позднее рядом с надписью стали вырезать на камне изображение свечи. Теперь же, начиная с 13 века, на надгробии стали изображать самого умершего или рельефно, или в виде очертания, покоящегося на подушке, со сложенными крестообразно на груди руками, с фамильными гербами по бокам головы и латинской надписью по краю плиты.
Изобразительное искусство того времени развивалось только в церкви и состояло на ее службе. Существовало лишь одно единственное исключение — сооружение в Капитолии по постановлению сената статуи, изображающей Карла Анжуйского в натуральную величину. В древнем Капитолии, где римляне когда-то воздвигли в честь своих героев и тиранов столько статуй, что их разбитые части еще валялись кругом в пыли, позднейшие потомки поставили грубо и безискусно сделанное мраморное изображение галльского завоевателя, их сенатора.
Образцом для статуи Карла Анжуйского могла быть сходная с ней статуя великого Фридриха, однако и сам король Карл служил моделью для своей статуи, так что она есть настоящий портрет с натуры. Статуя является неоценимым памятником средневекового Рима, отделенным веками варварства от мраморных статуй античности. Она полна энергии и выразительна в своей грубой реальности. Резец несовершенного художника 13 века передал натуру Карла, не идеализировав ее.
Большее значение, чем скульптура, получила в Риме живопись, имевшая свои зачатки в древних базиликах. Наиболее старые из сохранившихся картин 13 века находятся в базилике Сан Лоренцо и относятся ко времени Гонория III. По его приказанию притвор и интерьер церкви были расписаны фресками. В них виден грубый, но живой характер неразвитого искусства, и они свидетельствуют о применении фресковой живописи на больших поверхностях стен уже в начале 13 века.
Во второй половине 13 века наступило время Чимабуэ и Джотто. Как памятник пребывания Чимабуэ в Риме можно рассматривать изображения римских монументов и план города, находящийся в церкви Святого Франциска в Ассизи. Джотто писал в Риме между 1298 и 1300 годами. Его фрески в базилике Святого Петра и в Латеранской юбилейной ложе Бонифация VIII, к несчастью, погибли. Только обломок фрески работы Джотто, изображающий Бонифация VIII с портретно правильными чертами, объявляющего из ложи о наступлении юбилейного года, можно видеть и теперь под стеклом в Латеране.
Мозаичная живопись, римское национальное искусство, пришла в упадок после 6 века и стала вновь пробуждаться в 12 веке. В 13 веке тосканское влияние поспособствовало ее мощному развитию, не изменив при этом ее римско-христианского идеала. В конце 13 века в Риме процветала школа мозаистов, во главе которой навеки прославился Джакопо делла Туррита со своим товарищем Иаковом де Камерино. Полагают, что оба они были монахами ордена миноритов.
Туррита исполнил скульптурную работу Латеранской трибуны при Николае IV (1288-1292) в виде ряда изображений святых и символов с таким богатством живописи, какого Рим не видел уже несколько столетий. Центральным пунктом всей композиции является сверкающий драгоценными камнями крест под более древним поясным изображением Спасителя. Оба новых святых, Франциск и Антонии, помещены здесь точно под апостолами, но в качестве вновь принятых — в самом скромном виде.
Лучшее произведение Туррита было создано им в базилике Санта Мария Маджоре, где Николай IV и кардинал Иаков Колонна поручили художнику покрыть мозаикой трибуну. Главное место здесь занимает группа коронования девы Марии Спасителем — большая картина на лазурно-голубом фоне. Сонм ангелов парит кругом. Заказчики Николай IV и кардинал изображены коленопреклоненными в уменьшенном масштабе. Напротив, оба новых героя церкви, Франциск и Антоний, изображены во весь рост, в таком же виде, как и апостолы.
Перед этой же базиликой в ее большой внешней лоджии видна мозаика, выполненная в конце столетия Филиппом Риссути по заказу кардиналов Иакова и Петра Колонна. Это Христос на троне между святыми, а также сцены, относящиеся к легенде о постройке базилики.
Работал с мозаикой и Джотто. Кардинал Иаков Стефанески поручил ему исполнение знаменитой мозаики, известной под названием «Навичелла», украшавшей ранее преддверие базилики Святого Петра, а теперь вделанной в стену над входом в притвор. К сожалению, это произведение потеряло свою первоначальную прелесть вследствие позднейшей реставрации. Мозаика изображает церковь в виде плывущего в бурю по морю корабля Святого Петра, в то время как верховный апостол идет ко Христу по волнам Галилейского моря.
Миролюбивому Гонорию III наследовал человек сильного характера и железной воли. Собственно за эти качества и был избран уставшими от терпеливости Гонория кардиналами родственник Иннокентия III, остийский епископ Гуголин. Его провозглашение папой под именем Григория IX произошло 19 марта 1227 года в церкви Святого Григория у Септизониума. Посвящение в базилике Святого Петра состоялось 21 марта, о чем император, вместе с напоминанием о крестовом походе, был уведомлен через 2 дня.
Фридрих II заявил, что готов к выступлению, а многие крестоносцы уже собрались в Бриндизи, ожидая посадки на корабли и страдая от эпидемии, унесшей жизни тысячи человек. Когда 8 сентября император действительно отплыл из Бриндизи, во всех церквях раздался Te Deum. Однако через несколько дней прошел слух, вскоре подтвердившийся, что Фридрих вернулся и отложил крестовый поход, сославшись на болезнь. Папу обуял неистовый гнев. Он не хотел слышать никаких объяснений и обещаний. 29 сентября в соборе в Ананьи Григорий IX объявил об отлучении императора на основании заключенного ранее договора.
В своем послании к епископам Григорий изобразил Фридриха самыми черными красками, что возмутило императора и побудило его к ответным действиям в виде манифеста к королям. В этом манифесте был впервые изложен протест светской власти против папства версии Иннокентия III с угрожающим абсолютизмом Рима. Пороки церкви выставлялись на обсуждение всего света, а император фактически подтверждал мнение еретиков о противоапостольском образе действий церкви. После прочтения этого документа в Капитолии в Риме тотчас образовалась императорская партия. В ответ Григорий IX велел сломать возле Латерана ряд башен, принадлежавших римской знати.
Фридрих уговорил семью Франджипани продать ему их имущество, в том числе городские укрепления, полученные ими в качестве ленов от пап, а потом вновь получить их от него, признав себя, таким образом, императорскими вассалами. Фридриху было важно создать себе партию в самом Риме, возбудить в нем врагов против папы и иметь в своей власти Колизей. Результатом этих мероприятий было восстание.
В великий четверг 1228 года Григорий IX еще раз провозгласил отлучение императора. После этого, во время обедни, в понедельник на Пасху в базилике Святого Петра он был прерван яростными криками и прогнан от алтаря. Город восстал с оружием в руках, и папа был вынужден бежать в Витербо, а оттуда — в Риети и далее, в Перуджию. Римляне выместили свою злобу на Витербо варварским опустошением его полей, а Григорий провозгласил отлучение своих преследователей.
Тем временем император действительно собрался в крестовый поход, поставив папу в весьма затруднительное положение. Это стало мастерским дипломатическим ходом Фридриха. Он отправлялся на совершение самого святого дела церкви, находясь под отлучением, и когда 28 июня 1228 года его корабли вышли в море из Бриндизи, церковь сопровождала его гневными словами, утверждая, что император отправляется в Иерусалим как пират, а не как крестоносец. Вместо благословения за ним следовало ее проклятие. Если бы Григорий IX освободил от отлучения своего врага, когда тот действительно отправился в Иерусалим, он одержал бы победу и над собой и над ним и явился бы миру в блестящем величии. Такое резкое противоречие ослабляло веру в искренность рвения пап к освобождению Иерусалима и уничтожало мечту двух столетий.
Оставшийся наместником императора Рейнальд тут же напал на Сполето, а Григорий, в свою очередь, попытался подчинить власти церкви Апулию. Народы услышали проповедь крестового похода против императора, который сам под знаменем креста отправился воевать с неверными. Они увидели войска, от имени папы занимавшие земли отсутствующего Фридриха, имущество которого, как крестоносца, и по международному, и по церковному праву считалось неприкосновенным. Римляне не пострадали от этой войны: папа, имевший в виду только Апулию, ни разу не сделал попытки посредством своих крестоносцев принудить Рим к повиновению. Он спешил завоевать Сицилийское королевство, города которого, обремененные налогами, он соблазнял к отпадению, давая им льготные грамоты.
Ввиду этих событий император внезапно вернулся с Востока. 18 марта 1229 года в Иерусалиме он собственноручно надел на себя корону и возвратил христианам святой город, заключив договор с султанами. Прибыв 10 июня в Бриндизи, он неожиданно выразил желание примириться с папой, но посольство с мирными предложениями не возымело успеха. Тогда Фридрих II почти без сопротивления выгнал папские войска из своих владений. К всеобщему удивлению, под Христовым знаменем сражались и сарацины. В Аквино императора приветствовали посланники от римского сената. В октябре он подошел к границе церковной области, и только после уничтожения Соры папа отнесся с вниманием к его мирным предложениям. Пробыв еще зиму в Перуджии, Григорий IX отправился в Рим лишь уступая необходимости и ввиду примирения с императором.
1 февраля 1230 года Тибр вышел из берегов. Леонина и Марсово поле были покрыты водой. Сенаторский мост (нынешний Ponte Rotto) был снесен, а наводнение вызвало голод и повальные болезни. Римляне, успевшие уже забыть про существование папы, под влиянием суеверного страха вспомнили, что святой отец есть властитель их области, и в Перуджию спешно направились посланники. 24 февраля Григорий, встреченный радостными кликами римлян, был введен в Латеран и мог с презрением взглянуть на народ, в течение более ста лет привыкший изгонять своих пап и снова возвращать их со славословиями.
Григорий нашел Рим в состоянии глубокой нищеты, совершенного одичания и наполненным еретическим духом, который впитала даже часть духовенства. Мир с императором был заключен 23 июля 1230 года после долгих переговоров и на столь выгодных для папы условиях, что становилось ясно, насколько Фридрих ценил силу своего противника. 28 августа с императора было снято отлучение. Стараясь привлечь к себе римлян, Григорий IX велел восстановить сенаторский мост, очистить клоаки, построить богадельню в Латеране и обеспечить бесперебойный подвоз хлеба. Это привлекло к нему массы и облегчило подготовку главного удара, направленного на еретиков, заполонивших город и церковную область.
Впервые в Риме состоялся массовый суд над еретиками и публично запылали костры. Трибунал инквизиции разместился перед дверями базилики Санта Мария Маджоре. Кардиналы, сенатор и судьи занимали места на трибунах, а зевающий народ окружал этот страшный театр, произносивший приговоры несчастным. Многие уличенные в ереси духовные лица были лишены их священнических одежд и присуждены к ссылке на покаяние в дальние монастыри, если они раскаивались. Других еретиков сжигали на дровяных кострах, иногда на площади возле самой церкви. Это было ужасное время, в которое выслеживание еретиков становилось высшей обязанностью гражданина. Каждый публичный или частный разговор о каком-либо догмате наказывался отлучением, как реальное преступление.
Вслед за духовенством свое усердие стали проявлять князья и правители республик. Обремененные долгами короли практически перестали дарить церкви имения. Вместо этого они нашли более удобным для спасения своей души сжигать еретиков и конфисковать их имущество. Даже Фридрих II, возвышавшийся над своим веком образованием и свободомыслием, издал в 1220 и 1232 годах самые жестокие законы, ничем не отличавшиеся от папских эдиктов и резко противоречившие мудрому законодательству, данному им в 1231 году королевству Сицилии.
Впрочем, все эти события никак не повлияли на римлян, и уже 1 июня 1231 года они принудили Григория в очередной раз удалиться в Риети, где он оставался до лета 1232 года. В городе вспыхнули беспорядки, вызванные войной с Витербо, поддерживаемом папой. В Средние века этот город был для Рима тем же, что и Вейи в глубокой древности. Они ненавидели его с яростью, переходившей в безумие, и хотели окончательно превратить в римское имущество.
Помимо этого римским народом завладела новая идея. Как во времена Камилла и Кориолана он вознамерился завоевать Тусцию и Лациум. На полях сражений снова появились римские знамена с древней аббревиатурой S.P.Q.R.на красном с золотым фоне и римское национальное войско под предводительством сенаторов. Летом 1232 года они дощли до Мантефортино в земле вольсков и даже угрожали самому папе под стенами его родной Ананьи.
Наконец римляне вернулись в свой город, а оставшийся в Ананьи Григорий IX стал искать посредничества императора, чтобы заключить мир с Витербо и самому примириться с римлянами. Римляне уступили требованиям императора, и в марте 1233 года сенатор Иоанн Поли прибыл в Ананьи просить папу возвратиться. 21 марта Григорий вошел в город, где был принят с почетом. В реальности народ примирился с ним за деньги, и впоследствии Фридрих жаловался на вероломство папы, заключившего мир с городом Римом без его ведома.
Однако, уже в 1234 году римляне возобновили борьбу против светской власти папы. Они все еще не имели той свободы, которая давно была достигнута другими городами, объединенными в два больших союза и процветавшими. Главной их целью было создание в границах бывшего римского герцогства могущественного вольного государства, подобного Милану, Флоренции или Пизе, пример которых и вдохновлял и пристыжал их. Теперь Рим объявил, что папские провинции Тусция, Сабина и Кампанья составляют его городскую область. Но требования Капитолия были направлены не только против папы, но и против вольных городов, таких как Витербо, Корнето, Тиволи, Веллетри, Террачина и Ананьи.
Если бы Риму удалось образовать в пределах этой области свободное государство, он достиг бы примерно тех размеров, которые имел до пунических войн. Примечательно, что во время этого восстания римляне вспомнили свои древние обычаи, поставив пограничные камни, termini, снабженные надписями S.P.Q.R., обозначавшими юрисдикцию города Рима. Они потребовали от папы свободного избрания сената, права чеканки монеты и передачи им различных податей. Другим требованием была неприемлемость отлучения римских граждан, поскольку великий город должен пользоваться привилегией быть свободным от церковных наказаний, как в древности к римскому гражданину было неприменимо бичевание.
Сенатором в 1234 году стал Лука Савелли, родственник Гонория III, очень могущественный человек и родоначальник знаменитой фамилии. Его указ объявлял, что Тусция и Кампанья составляют собственность римского народа. Лука отправил в обе эти области сенаторских судей, чтобы они, добровольно или насильственно, приняли от городов присягу на подданство. Римская милиция заняла Монтальто в Маритиме, где, как символ господства Рима, было выстроено большое укрепление.
В конце мая папа снова убежал в Риети вместе со всеми кардиналами. Какая судьба постигла бы папство, если бы городу Риму удалось стать такой же политической силой, как Милан или Пиза? Противодействовать такому развитию событий стало задачей церкви, и обуздание Капитолия превратилось в одну из главных забот пап. Бегство Григория, отлучение, направленное им на сенатора и совет общины, привели римлян в такую ярость, что они разграбили Латеранский дворец и дома кардиналов. Они собрали войска и, пылая жаждой мести, выступили в поход против Витербо.
Однако и папа не остался без союзников. Многие бароны и города Лациума присоединились к нему и оказали сопротивление римлянам для защиты собственной свободы. Папы постоянно призывали чужую помощь для усмирения их непокорной страны, и христианский мир никогда не отказывал им в денежной или военной поддержке. На этот раз даже Фридрих, безо всякой просьбы, поспешил послать Григорию IX войска во главе со своим вторым сыном Конрадом. Несмотря на взаимную ненависть, Григорий и Фридрих нуждались друг в друге, и римлянам пришлось вести войну одновременно и с папой, и с императором.
Результатом военных действий стал переход Сабины и Тусции под власть папы. И хотя римляне продолжили войну и объявили Григория навсегда изгнанным из Рима, если он не вознаградит их за понесенный ущерб, их силы были истощены, а финансы, даже несмотря на принудительно полученные с церкви налоги, исчерпаны. Когда весной 1235 года Лука Савелли вышел в отставку, трем кардиналам-легатам удалось уговорить Рим на заключение мира. В середине мая, так и не добившись своей цели, город снова признал над собой верховную власть папы.
Еще два года Григорий IX оставался вне Рима, поскольку не чувствовал в нем спокойствия. Причин для ненависти и раздора было достаточно, а Фридрих еще увеличивал их число, чтобы отторгнуть папу от ломбардского союза. В июне 1236 года император, находившийся на вершине своего могущества, повел войско в Италию для наказания ломбардов. «Италия есть моя наследственная земля, и это хорошо известно всему свету» —писал он папе. Фридрих хотел весь полуостров превратить в свою монархию.
Если бы Фридрих II подчинил себе Ломбардию, он соединил бы Италию под своей короной. Именно поэтому папы были естественными сторонниками ломбардского союза, в котором со времени потери норманнской поддержки в Сицилии они видели защиту для церкви. Такую же защиту папы нашли в тусцийском и умбрийском городских союзах, где постоянная противница итальянского объединения Флоренция, а также Витербо, Орвието, Ассизи и Перуджия, служившие постоянным убежищем для пап, оказывали им неоценимые услуги.
Всякий раз, когда императоры нуждались в Риме, они льстили ему, вспоминая о его древнем высоком положении. Фридрих ссылался даже на Lex Regia, выводя из него всеобщую судебную власть, которая была ему передана римским народом, тогда как папа выводил свое право на Рим, Италию и Западную Европу из баснословного дара Константина, а свою верховную власть судьи над императором и королями основывал на полноте власти Христа. Летом 1236 года император вызвал представителей всех городов в Пьяченцу. Римляне не явились, за что были обозваны выродками.
Как раз в это время римская знать прибавила к своим титулам еще один — античный. Знатные римляне на полном серьезе стали называть себя «проконсулами римлян», когда они занимали высокую должность в городе или в провинции и заседали в городском совете какой-нибудь республики или управляли каким-нибудь округом папских владений. Хотя старинный титул Consul Romanorum, который аристократы носили, когда они составляли политическое объединение, противопоставленное общине, еще оставался в употреблении, он потерял свое важное значение с тех пор, как исчезли городские правящие консулы и консулами стали называться старшины цехов. Возможно, что наиболее выдающиеся представители аристократии начали употреблять этот титул еще и для обозначения их действительного отличия в сенате, где они образовали нечто вроде палаты пэров. Это новое титулование было официально признано в первой трети 13 века как папами, так и императором.
Императорская партия нашла себе главу в лице Петра Франджипане, а папская имела сильную опору в сенаторе. Возникшие беспорядки снова приняли характер городской войны. Замок Петра у арки Тита был взят приступом и разрушен, а сам Петр был вынужден бежать. В марте 1237 года восстановилось спокойствие, но уже в мае, на выборах в сенат, беспорядки вспыхнули с новой силой. Партии сражались в городе до тех пор, пока осажденный в башне Конти ставленник сторонников папы, Иоанн Поли, не согласился на то, чтобы сенатором стал его соперник Иоанн Цинтий. Последний старался помешать возвращению папы, и лишь нападение на Капитолий заставило и его пойти на уступки и отправить в Витербо своего посланника с приглашением Григорию IX вернуться в Рим.
Папа прибыл в город в октябре 1237 года. Народ встретил его с шумной радостью, а сам сенатор торжественно вышел навстречу. Корабли доставили голодному городу хлеб и вино, распределение которых производилось через священников. Всего же возвращение и примирение с Римом стоило Григорию более 10 000 фунтов золота наличными деньгами. В то время в Риме существовало многочисленное обедневшее и задолжавшее дворянство, главный элемент революций. Возможно и в самом деле осчастливленные Григорием римляне издали эдикт, по которому никакой папа впредь не мог оставлять города.
Тем временем Фридрих II вел победоносную войну с ломбардцами. 1 ноября 1236 года он взял приступом Виченцу, но был вынужден вернуться в Германию, где его сын Конрад был избран римским королем. В августе 1237 года император снова собрал войско для похода на Италию. Еще в начале года его наместником была занята Падуя. 1 октября Фридриху сдалась Мантуя, а 27 ноября были разбиты войска Милана. Император вступил в Кремону вместе с захваченными миланскими знаменами, а миланский градоначальник был выставлен напоказ, прикованный цепями к мачте колеснице, которую вез белый слон. Свидетелями этого триумфа были римские послы, известившие Фридриха о возвращении папы.
Полный сознания значения своей победы, император послал римскому народу остатки миланской колесницы и множество захваченных знамен для хранения их в Капитолии. Папа с неудовольствием смотрел на ввоз этих трофеев, но ничем не мог помешать их торжественной встрече. В Капитолии для их экспозиции были поспешно установлены античные колонны.
Императорская партия снова взяла верх в июле 1238 года, когда папа отправился в Ананьи. С этих пор в Риме иногда было по два сенатора, а впоследствии это даже сделалось правилом. В октябре вернувшемуся Григорию удалось усмирить своих противников. Башни сторонников императора были сломаны, но вместе с ними пропало и множество древних памятников. Вероятно была разрушена и часть дворца цезарей.
Победа императора над ломбардцами не получила ожидаемых последствий. Миланцы и другие горожане согласились признать свою вассальную зависимость, но Фридрих потребовал от них полного подчинения, и тогда города приняли решение защищать свою свободу до последнего человека. Это снова спасло папство, а стараниями Григория IX был еще и заключен союз Генуи и Венеции. В самом же Риме снова господствовала папская партия.
Все это побудило Григория вторично начать борьбу со своим могущественным противником и открыто встать на сторону ломбардцев. 20 марта 1239 года он отлучил Фридриха от церкви без каких-либо фактических оснований и освободил от присяги подданных императора. Фридрих, в свою очередь, направил римлянам послание с призывом восстать и защитить императора под страхом его немилости в противном случае.
Булла об отлучении Фридриха была беспрепятственно обнародована во Франции и даже в Англии, но Григорий так и не нашел ни одного князя, согласившегося бы служить ему в качестве антикороля против великого монарха. Фридриху тоже не пришло на ум выставить антипапу. Исход борьбы фактически зависел теперь от ломбардского союза. На стороне папы стояли Генуя, Венеция, Равенна, большая часть умбрийских и тусцийских городов. Фридриха поддержали Падуя, Виченца, Верона, Феррара, Мантуя, Реджио и Парма.
В июле 1239 года оба противника начали войну. Фридрих смотрел теперь на церковь как на враждебную ему политическую силу и задумал совершенно разрушить ее организацию внутри государства. Сопротивление епископов в сицилийском королевстве каралось беспощадным преследованием, а нищенствующие монахи были поставлены вне закона. Церковное имущество либо конфисковывалось, либо облагалось налогом. Сам император решил перенести войну на территорию папы и уничтожить своего врага в Риме, который приобретал исключительную важность.
В феврале 1240 года Фридрих II вступил в церковную область, открыто заявив о своем намерении снова включить ее в состав империи. После этого многие города Тусции, Умбрии и Сабины открыли ему свои ворота, и даже Витербо, вернейший союзник папы, из ненависти к Риму отпал от церкви. В нем Фридрих и организовал свою ставку. В напыщенных выражениях он писал римлянам послания с обещанием возрождения их древней славы и приглашением прислать к его двору своих проконсулов. Два дневных перехода отделяли императора от Рима, но папская партия в городе все еще имела перевес, поскольку семьи Конти, Орсини и Колонна единодушно стояли на стороне Григория.
Такое стойкое поведение римлян имело свою причину. Если бы Фридрих овладел городом, устав Капитолия был бы тут же уничтожен, а сенатор превращен в императорского управляющего. Господство императора, последовательного врага всякой городской автономии, оказалось бы куда жестче господства папы. Патриоты встали на сторону Григория IX, в силу обстоятельств превратившегося в защитника национальной самостоятельности Рима.
Однако, когда Фридрих подошел к воротам Рима, его сторонники подняли головы и стали кричать, что сдадут ему город. В этой ситуации 22 февраля папа устроил торжественную процессию с переносом реликвии Святого Креста и голов апостолов Петра и Павла из Латерана в базилику Святого Петра. Положив их на главный алтарь, Григорий возложил на них свою тиару и воскликнул: «Вы, святые, защитите Рим, который римляне хотят предать». Это произвело на толпу ожидаемый эффект, и римляне взяли из рук папы крест, чтобы идти с ним против императора как язычника.
Фридрих, войско которого было недостаточным для успешной атаки Рима, понял, что его надежды не сбылись и 16 марта ушел в Апулию. Летом он согласился на перемирие с папой, но исключил из него ломбардцев. Однако Григорий неожиданно получил большие денежные средства и прекратил начавшиеся было переговоры. Кардинал Иоанн Колонна, бывший на этих переговорах посредником, счел себя оскорбленным, и с этого момента его дом сделал решительный поворот в сторону имперской партии.
9 августа 1240 года Григорий IX созвал в Риме собор на ближайшую Пасху. Не желавший допустить этого Фридрих разослал духовенству оповещения с запретом ехать на этот собор, подкрепленным отказом в гарантии безопасности путешествия. Множество прелатов Испании, Франции и Верхней Италии не вняли запрету императора и, собравшись в Генуе, отправились в путь на кораблях. 2 мая 1241 года эти корабли были атакованы пизанским и сицилийским флотом. После того как генуэзские галеры были рассеяны и вместе с войсками и прелатами отчасти были потоплены, отчасти взяты в плен, императорский адмирал со своей добычей, торжествуя, направился в Неаполитанский залив. Собор не состоялся. Захват духовных лиц обратил на себя общее внимание и наделал много шума, ацерковь никогда не простила императору этого поступка.
В это же время татарские орды опустошили Русь, Польшу и дунайские страны, возродив на латинском западе страх, посеянный некогда гуннами. Христианский мир умолял папу и императора о спасении, но слышал от папы лишь проповедь крестового похода против императора, а от императора — необходимость в первую очередь принуждения папы к миру. В июне 1241 года Фридрих написал Римскому сенату о наступлении татар, ввиду которого город должен восстать и помочь ему покончить с итальянской смутой.
Своей неуступчивостью Рим был обязан исключительно Матеусу Рубеусу, главе папской партии из дома Орсини, сумевшему со своими дружинами нейтрализовать отпавших от Григория членов семьи Колонна. Однако, подошедшего в августе к городу Фридриха встретили не только запертые ворота, но и гонцы с вестью о смерти папы. Григорий IX умер 21 августа 1241 года в возрасте 96 лет, и церковь возложила вину за его смерть на императора. Фридрих же, имея намерение показать миру, что вел борьбу не с церковью, а исключительно с Григорием IX, тотчас прекратил военные действия против Рима и в сентябре вернулся в Апулию.
8 января 1198 года в портике Септизониумапапой был единогласно избран принадлежавший к графскому роду Конти кардинал Лотарь, принявший имя Иннокентия III. Сразу же после избрания римский народ начал требовать с Иннокентия денег, и новый папа не поскупился, чем сразу приобрел благосклонность народных масс. 22 февраля в базилике Святого Петра состоялось его посвящение с последующим торжественным шествием в Латеран в сопровождении префекта города, сенатора, дворянства и консулов.
В наследство от предшественников Иннокентию III достались развалины и отсутствие реальной власти над городом. Отдаленные провинции Церковной области оказались во владении немецких графов, а местность вокруг Рима — в подчинении дворянству и сенату. Исправление такого положения стало первой задачей папы, а смерть Генриха VI поспособствовала ее скорому решению.
Городской префект Петрус был ставленником Генриха и, оказавшись беспомощным, ради признания своей должности подчинился Иннокентию, принеся папе вассальную присягу. Подкупленный же денежными подарками народ отказался от своего права избрания сенаторов, и Иннокентий III назначил выборщика, который, в свою очередь, назначил нового, угодного папе, сенатора. До нас дошла формула произнесенной им присяги:
«Я, сенатор города, отныне и всегда буду верен тебе, господину моему, папе Иннокентию. Ни делом, ни помышлением я не буду способствовать тому, чтобы ты потерял жизнь или здоровье или коварным образом был захвачен в плен. Все, что ты мне лично доверишь, я никому не открою к твоему вреду. Я буду предотвращать твой ущерб, если о нем узнаю, если же не буду иметь к тому возможности, то уведомлю тебя лично, или письмом, или через верных посланных. По мере сил и разумения я буду тебе помогать в охранении римского папства и прав Святого Петра, которыми ты обладаешь, и в возврате тех, которых ты не имеешь, и возвращенное буду защищать против всего света: Святого Петра, город Рим, Леонину, Транстеверин, Остров, замок Кресцентия, Святую Марию Ротонда, сенат, монеты, почет и достоинства города, гавань Остию, Тускулумские имения и вообще все права и преимущества как в городе, так и вне его. Кардиналам и состоящим при твоем и при их дворе, когда они будут приходить в церковь, оставаться там и возвращаться назад, я ручаюсь за полную их безопасность. Клянусь добросовестно и верно исполнять все сказанное; так да поможет мне Бог и Его святые Евангелия».
Из этой формулы вытекает интересный факт. Город Рим того времени был отделен от Леонины, Острова и Трастевере. Трастеверинцы вообще считались иностранцами и не могли избираться в сенат.
Итогом первого месяца правления Иннокентия III стало признание его своим верховным властителем как городом Римом, так и ленами Кампаньи, Сабины и Тусции. Однако папа желал приобрести и другие провинции, которые при Каролингах были включены в Церковную область, а при Генрихе VI оказались преобразованы в новые немецкие государства. Умный Иннокентий тот час же выступил как освободитель Италии от господства немцев. Воодушевлялся он, правда, не патриотизмом (род Конти как раз имел немецкие корни), а сознанием того, что временное ослабление империи — хороший шанс на воссоздание прочного церковного государства.
Многие города тогда примкнули к папству из ненависти к чужестранцам, стремясь изгнать немецких феодалов. Самым могущественным из последних был Марквальд, отказавшийся от своего владения — Равенны — лишь после долгого сопротивления восставшим городам и папским войскам. Равенну и другие части бывшего экзархата Иннокентий III присвоить не мог, но все же список его приобретений оказался довольно впечатляющим. Присягу папе принесли Перуджия, Сполето, Ассизи, Риети, Фолиньо, Норция, Губбио, Тоди, Чита ди Кастелло и ряд других местностей.
Еще 11 ноября 1197 года Флоренция, Сиена, Лукка, Вольтера, Ареццо, Прато и еще несколько городов создали тусцийское товарищество по образцу ломбардского союза. Они приняли на себя обязательство защищать церковь и ее владения и никогда не признавать в своих областях без согласия папы ни императора, ни его наместника. Этот союз, к которому отказалась присоединиться лишь Пиза, тоже пытался подчинить себе Иннокентий. Однако, общины так и не признали за церковью никаких политических прав.
Первые шаги нового папы указывали на него как на человека, рожденного быть монархом. Всего лишь за два года пребывания на святом престоле он довел церковное государство от руин до размеров пипинова дарения. И в то же самое время, отняв у империи часть ее земель, он был третейским судьей в споре Филиппа Швабского и Вельва Оттона за имперский трон. Тем не менее и ему не удалось достичь спокойного пользования своей светской властью.
Город Рим быстро показал, что народное возбуждение представляет собой силу, которую папы так и не научились преодолевать, хотя иногда и господствовали над ней. Демократы, люди конституции 1188 года, не могли перенести того, что папа завладел сенатом и отнял у Капитолия всю его юрисдикцию в пределах города.
Вождями этой партии были два демагога из знатных римских фамилий, бывшие сенаторы Иоанн Капоччи и Иоанн Пьерлеоне Райнерий. Оба будоражили общину, объясняя ей, что папа похищает всю ее власть над городом и «ощипывает ее, как ястреб курицу». Неудовольствие римлян искало лишь случая для своего проявления, и такой случай давал им Витербо, как ранее Тиволи и Тускулум.
Витербо, богатый торговый город, был свободной общиной под главенством папы, но находился в состоянии войны с Римом, не желая признавать над собой судебную власть последнего. Граждане Витербо обратились за помощью к тусцийскому союзу, предусмотрительно вступив в него ранее, и помощь была им обещана. Таким образом тусцийский союз нарушил свой договор с церковью, принял участие в войне и даже угрожал Риму, резиденции папы.
Вмешательство союза в войну принудило римских вождей обратиться за помощью к папе, и если бы он отказал городской общине в поддержке, немедленно бы последовало народное восстание, чего Иннокентий III должен был всячески избегать. После напрасного обращения к Витербо подчиниться его решению, папа наложил на этот город интердикт (отлучение). Тусцийский союз отозвал свои войска, и 6 января 1200 года римляне нанесли противнику сокрушительное поражение.
Иннокентий получил надежду на спокойствие в Риме, но борьба за власть в дворянской среде продолжала держать город в постоянном возбуждении. Господствовавшие в предыдущем столетии фамилии Пьерлеоне и Франджипани отошли на второй план, уступив свое место семьям Колонна, Анибальди, Конти, Савелли, Орсини и др. Ряд этих семей выдвинулся вперед исключительно благодаря принадлежности к ним некоторых пап. Так благополучие рода Орсини было связано с предшественником Иннокентия III, Целестином III (Джачинто Бобоне Орсини). Происхождение их темно. Само имя Орсини имеет корни в латинском Ursinusили Ursus, т.е. медведь, и, возможно, восходит к воину, обладавшему грубой силой. Его личность неизвестна, но имя Ursusупоминалось уже в эпоху Оттонов.
В начале 13 века многочисленные Орсини приобрели могущество и жили во дворцах, построенных на античных монументах квартала Парионе. Они находились в наследственной вражде с двумя ветвями Конти и, пока Иннокентий осенью 1202 года был в Веллетри, выгнали эти роды из их жилищ. Вернувшийся папа приказал им помириться, но ненависть Орсини к родственникам Иннокентия перекинулась и на него самого. В результате умелого подстрекательства в городе в очередной раз вспыхнули беспорядки, и в начале мая 1203 года папа был вынужден бежать в Палестрину.
В то время, когда латинские крестоносцы взяли Константинополь, папа не имел возможности находиться в Риме! Такое противоречие между его формальным могуществом и реальным положением не могло не приводить Иннокентия в глубокое уныние. Осенью, находясь в Ананьи, папа заболел так тяжело, что даже ожидали его смерти. Между тем приближалось время выборов в римский сенат. Дикая война раздирала город, и народ, вконец измученный аристократами, стал упрашивать папу вернуться. Иннокентий сначала отказывался, но в марте 1204 года все же приехал в Рим, твердо решив устроить сенат по своей воле.
Принятый в городе со всеми почестями, папа быстро успокоил восстание. Он назначил выборщиком человека, уважаемого всеми партиями, Иоанна Пьерлеоне. Выбор последнего пал на Григория Райнерия, благородного человека, отличавшегося не силой, а справедливостью. Но противоборствующая (демократическая) партия и слышать не хотела о мире. Она объявила договор 1198 года отмененным и выбрала свой сенат, назвав его «добрыми людьми общины». Городская война вспыхнула с новой силой.
Сражения шли по всему городу от Колизея до Латерана и Квиринала. За одну ночь на развалинах храмов, бань и водопроводов вырастали кирпичные и деревянные башни, откуда в противника летели камни. Узкие улицы перегораживались цепями, а вокруг церквей рылись окопы. Под звон оружия и грохот камней Иннокентий III оставался заключенным в Латеране, квартале дружественных ему Анибальди. Наконец, утомленный народ снова потребовал мира. Иннокентий согласился на то, чтобы четверо третейских судей решили спор между сенатом и антисенатом, а сам он подчинился бы их решению на один год.
Папа победил. Третейские судьи присудили ему право избрания сената, а римская община потеряла значительную часть своего политического могущества. Не найдя ни одного человека, который в качестве сенатора устроил бы обе партии, благоразумный Иннокентий III согласился на избрание 56 сенаторов. Это коллективное правление уже через шесть месяцев было благополучно отменено навсегда, после чего новый сенатор добился спокойствия в городе.
Окончательно мир между городом Римом и Иннокентием был заключен в 1205 году. С этого времени исполнительная власть сосредотачивалась в руках одного человека, которого назначал сам папа. Таким образом, римский народ последовательно отказывался от всех своих великих исторических прав: выбора папы, выбора императора, а теперь и выбора сената. Для пап же началась более спокойная эпоха.
Налаживались дела и на Сицилии. Констанца, вдова Генриха VI, оказалась беззащитна перед бурными волнениями, поднявшимися в этом королевстве после смерти императора. 17 мая 1197 года она короновала в Палермо своего трехлетнего сына Фридриха, но сицилийцы восстали против немцев, казавшихся им лишь угнетателями отечества. Тогда Констанца обратилась за помощью к папе, имя которого уже гремело по всей Италии. В результате долгих переговоров Иннокентий III добился от императрицы отказа от древней церковной свободы норманнских королей, а сам был назначен опекуном юного Фридриха. Покровительство папы сохранило Фридриху корону Рожера, но Сицилия стала церковным леном.
Дальнейшей заботой Иннокентия стало подчинение немецких графов Генриха VI, владевших землями Апулии и притеснявшими сопротивляющееся им местное население. Папа набрал войска из церковной области и Тусцийского союза (воевавшие с Витербо римляне отказали ему в поддержке). В это же время к нему на службу поступил один из лучших полководцев, авантюрист из Франции, Вальтер, граф де Бриенн. Кампания, начавшаяся в 1201 году, счастливо закончилась в 1208-м. В голодной и измученной войной Южной Италии постепенно восстанавливалось спокойствие.
15 мая 1208 года Иннокентий III выехал из Рима для установления оснований папской правительственной власти во вновь приобретенных провинциях церковной области, а также для утверждения тамошних вассалов и городов в верности церкви. Заодно он щедро наделил имениями и почетными званиями свою родню, видимо, в качестве награды за оказанные ими услуги. Можно ли было упрекать римлян за их обвинения папы в непотизме? 12 ноября 1208 года Иннокентий вернулся в Латеран и был встречен с большими почестями. Город в это время был на удивление спокоен.
4 октября 1209 года в соборе Святого Петра Иннокентий III короновал императором Оттона Вельфа, сына Генриха Льва и английской принцессы Матильды. Часть германских войск оставалась в палатках на Нероновом поле, а часть расположилась на одном из тибрских мостов, чтобы не допустить традиционного возмущения римлян после коронации. Они так и пустили германцев в город, и Оттон со своей свитой могли лицезреть великий Рим лишь со стен Леонины. Иннокентий же, со своей стороны, потребовал от императора покинуть пределы города на следующий день после церемонии, что явно было унижением для последнего.
Едва завладев императорской короной, Оттон IV решил вернуть империи все владения, которые Иннокентий присоединил к церкви. Он возобновил привилегии Генриха VI иначал привлекать к себе его сторонников, раздавая итальянские земли и пытаясь восстановить уничтоженные папой немецкие ленные княжества. Папа оказался в отчаянном положении и для защиты Средней Италии стал искать помощи у тусцийских и умбрийских городов.
В августе 2010 года Оттон вошел в Тусцию и занял там все земли, относившиеся к наследству Матильды. Однако, если новый император хотел прочной будущности своей династии, ему следовало обезвредить юного Фридриха, наследника Барбароссы, и Оттон решил вторгнуться в Апулию, королевство, принадлежавшее Фридриху наравне с Сицилией. 18 ноября, всего через год после коронования, Иннокентий III отлучил императора от церкви, но это не спасло Италию от завоевания.
В следующем году Оттону IV сдались почти все южные города, включая Неаполь и Тарент, а пизанские корабли стояли наготове для перевозки германских войск на Сицилию. Рим был окружен так плотно, что в него не могли попасть ни послы, ни пилигримы. В городе начали звучать обвинения папы в том, что он стал зачинщиком раскола в империи. Спасение пришло из Германии, в которой трон Оттона заколебался.
Как только там стало известно об отлучении, против императора составилась сильная партия. В Нюренберге часть немецких князей объявила Оттона низложенным и призвала на престол Фридриха сицилийского. Это заставило Оттона в ноябре 1211 года покинуть Апулию и направиться на север Италии, где большинство городов сразу перестало признавать его. Весной 1212 года император вернулся в Германию.
Иннокентий III ухватился за предоставившуюся ему возможность устранить от власти Оттона, и это стало его роковой ошибкой. Считал ли папа возможным предотвратить соединение Сицилии, королем которой был последний из Гогенштауфенов, противников абсолютной власти церкви, и Германии? Тот момент, когда он предложил сицилийскому королю взять римскую корону, был одним из самых роковых в истории папства. Следствием его стала борьба, разрушительная и для церкви, и для империи, а затем и господство Анжуйского дома, Сицилийская вечерня и Авиньонский плен.
Осенью 1211 года в Палермо с предложением немецкой короны прибыли швабские послы. Королева и парламент выступили против этого предприятия — слишком велика была неприязнь сицилийцев ко всему, связанному с Германией. Сам Фридрих поначалу тоже колебался, но молодость взяла верх. На тот момент королю было всего 18 лет. Он короновал королем Сицилии родившегося у него недавно сына Генриха, сел на корабль в Мессине и прибыл в Рим, где в апреле 1212 года папа приветствовал его как избранного римского короля.
Внук Барбароссы явился перед Иннокентием не тем беспомощным юношей, которым папа видел его в первый раз, но как избранный по праву император. Проницательный взор понтифика увидел в нем прирожденную силу и искушенный ум. И тем не менее, папа своими руками продолжал создавать своего противника. Снова, как и в случае с Оттоном, были определены условия занятия императорского трона, одним из которых было обязательство не присоединять Сицилию к Германии.
Папа простился с Фридрихом и даже снабдил его деньгами, и 5 декабря 1212 года во Франкфурте тот был избран королем Германии. После победоносных действий против Оттона IV 25 июля 1215 года в Аахене Фридрих II был коронован папским легатом Зигфридом, архиепископом Майнским, и еще раз торжественно подтвердил папское владычество над Апулией и Сицилией. Помимо того, после коронования он дал обет совершить крестовый поход в Святую Землю.
Спор за германский престол был окончательно решен на Четвертом Латеранском соборе, созванном Иннокентием в ноябре 1215 года. Адвокаты Оттона и представители Фридриха выслушали решение, которым первый был отвергнут, а последний признан. Более 1500 прелатов из всех христианских стран вместе с князьями и посланниками королей и республик преклонили колена перед могущественнейшим из пап, который сидел на Всемирном престоле как повелитель всей Европы.
Умер Иннокентий III 16 июня 1216 года в Перуджии, куда он отправился, чтобы примирить Пизу и Геную и получить содействие этих морских держав для крестового похода, бывшего главным предметом прошедшего собора. Его преемником стал Ченчиус Савелли, кардинал церкви святых Иоанна и Павла. Он вступил на папский престол в Перуджии 24 июля 1216 года под именем Гонория III.
9 апреля 1217 года Гонорий короновал в Константинопольские императоры французского графа Петра де Куртенэ. Это был первый и последний случай получения короны греческим императором в Риме из рук папы. Правда церемония прошла не в базилике Святого Петра, а в церкви Сан Лоренцо фуори ле Мура, что низводило ее до королевского уровня. Можно добавить, что до Константинополя этот бессильный ставленник Запада так и не добрался, умерев в албанской тюрьме.
Одной из важнейших целей своего понтификата Гонорий III считал организацию задуманного Иннокентием крестового похода, однако Фридрих II медлил с исполнением своего обета, чему были веские причины. Прежние рыцарские чувства уже потеряли в Европе практическое значение, амир, видевший, как крестовый поход франкских князей разделалсяс христианскимКонстантинополем, вскоре после того со смехом взирал на удивительный крестовый поход нескольких тысяч детей, указывавший на болезненное вырождение этого предприятия.
Религиозные стремления превратились в политические задачи, направленные не на обладание Гробом Господним, а на Египет, ключ к Востоку, и на торговые пути в Индию. Исполнение своего обета не позволило бы Фридриху исполнять свои обязанности правителя и увлекло бы в Сирию, где нашел себе бесполезную смерть его дед. Напротив, ближайшей целью Фридриха было устройство своих сицилийских владений, достижение императорской короны и укрепление престолонаследия в Империи.
19 мая 1218 года умер Оттон IV, и теперь Фридрих был повсеместно признан римским королем. В 1220 году он повторил Гонорию обещание, данное еще Иннокентию III, не присоединять Сицилию к землям германской короны, но потребовал утверждения за собой пожизненного владения ею. С этого момента личная связь Сицилии с домом Гогенштауфенов уже не прерывалась. Гонорий III должен был предвидеть будущее соединение обеих корон, но был слишком слаб, чтобы предотвратить его.
Папа еще в 1219 году удалился из снова становившегося беспокойным Рима в Витербо. Не чувствуя на себе сильной руки, городская община стала добиваться возвращения утраченных ей прав. Здесь Фридрих нашел возможным оказать Гонорию услугу. Он уведомил римлян о своем скором прибытии и убедил их повиноваться папе. В октябре Гонорий смог вернуться в город.
Сам Фридрих прибыл в Рим в ноябре 1220 года и 22 числа был коронован Гонорием в базилике Святого Петра при полном, еще неслыханном до сих пор, спокойствии в городе. Римляне, впервые после долгого времени допущенные до торжественного участия в церемонии, гостеприимно открыли свои двери. Блеск и важность торжеству придавало присутствие многих князей и посланников от городов. Для принесения присяги на верность явились даже сицилийские бароны.
Коронование Фридриха II досталось ему дорогой ценой. Конституции, данные в пользу церкви, были провозглашены в базилике как законы, которые должны были действовать по всей империи. Церкви давалась полная свобода, а все изданные князьями или городами статуты против духовенства и его имущества были объявлены еретическими. Была признана свобода духовенства от податей, паломникам обещана безопасность, потерпевшим кораблекрушение — охрана их имущества, крестьянину — мирный труд. Императорская власть в городе была бессильна и бесправна. Победа церкви была полная. Когда же Фридрих II в день коронования взял крест и дал обещание в следующем августе сесть на корабли для отправления в Сирию, Гонорий III был полностью удовлетворен.
Подтверждая договорами существование церковного государства, Фридрих действительно предполагал оставить его неприкосновенным, на что указывает ряд его актов. Однако, идея всемирного владычества Римской империи находилась в постоянном противоречии с идеей всемирного владычества церкви, а естественным объектом этого конфликта являлась Италия, вызывавшая у Фридриха желание снова покорить эту страну, заключавшую в себе корни империи.
Гонорий совсем недолго оставался довольным. В Риме снова начались волнения, вынудившие папу покинуть город. Отношения же между ним и императором начали портиться уже в 1221 году. Фридрих занимался реформами в Сицилии и всячески затягивал начало крестового похода. В апреле 1222 года они договорились о созыве конгресса в Вероне, который, однако, не состоялся. На следующем собрании в Ферентино, весной 1223 года, это предприятие было отложено до 1225 года.
Наставший 1225 год не принес исполнения желания папы, поскольку в содействии походу отказали западноевропейские короли. Посланники Фридриха потребовали от Гонория очередной отсрочки, с чем он, поневоле, согласился. Наконец, 25 июля, император дал клятву перед папским легатом, что в августе 1227 года он выступит в крестовый поход под страхом отлучения от церкви в случае неисполнения обещания.
Папа провел зиму в Риети. О его возвращении в Рим велись переговоры, посредником в которых снова выступил Фридрих. Осенью между церковью и городом был заключен мир, и в феврале 1226 года Гонорий III смог вернуться в Латеран. Тем не менее, его отношения с императором только ухудшались, поскольку реформы последнего превращали Сицилию в самостоятельную монархию, что совершенно не соответствовало интересам римской курии.
Весь 12 век духовная жизнь Рима ничем не отличалась от предыдущего столетия и носила такой же полуварварский характер, объясняемый непрерывной борьбой всех против всех — церкви, народа, знати, императоров. Святой престол в это время занимали выдающиеся люди, но лишь четверо из них, не самых замечательных, были римлянами по происхождению. А образование свое большинство пап получали во Франции, с которой у Рима установилась близкая связь, и начало которой положил клюнийский орден.
Уже с первой половины 12 века многие знатные фамилии отправляли своих сыновей учиться в Париж. В самом же Риме науки отнюдь не процветали, и этому не способствовала даже образованность пап. Лишь в 1179 году Александр III издал указ, предписывающий учредить при каждой кафедральной церкви бесплатную школу для духовенства и бедноты, но эта мера не увенчалась успехом. В 12 веке Рим не дал ни одного таланта, имевшего культурное значение, и не открыл ни одной известной школы.
Некоторым исключением являлась лишь юриспруденция. Законы Юстиниана, несмотря на вторжение германского начала, никогда не предавались забвению и не теряли своей силы в Италии, и в 12 веке право стало предметом усердного изучения. Однако, опять же, выдающейся школы права в Риме не существовало. Такую славу приобрел состоявший под покровительством Фридриха Барбароссы университет в Болонье. И даже изучение канонического (церковного) права по преимуществу происходило в той же Болонье.
Продолжалось составление Liber Pontificalis, Книги Пап. К сожалению, жизнеописания понтификов носят в ней формальный характер, а история города не отражена совершенно. Лишь биографии Пасхалия II, Геласия II, Адриана IV и Александра III, составленные их современниками и участниками знаменательных событий отступают от традиционной формы каталога. Этим, в отличие от других итальянских городов, и ограничилась римская историография 12 века.
Замечательно, что в этот период нашлись люди, составившие описания некоторых церквей. С течением времени появились даже особые историографы древних базилик, и наибольший интерес, конечно, представляли базилика Святого Петра и Латеран. Для Святого Петра таким человеком стал каноник базилики Петр Маллий, посвятивший свой труд Александру III. Маллий начинает с постройки базилики при Константине и уделяет много места Карлу Великому и пожалованной им в дар церковной области. И хотя главной задачей Маллия являлось обоснование прав Святого Петра, его труд содержит перечисление построек, ритуалы и описания папских гробниц с надписями на них. Аналогично и описание Латеранской базилики, выполненное ее каноником Иоанном.
12 век оказался благоприятным для возникновения римской археологии. Мечтая о восстановлении республики, сенаторы, устроившиеся на Капитолии, просто обязаны были вспомнить о величественных сооружениях античного Рима. Несмотря на безжалостное разорение, которому Рим подвергался все последние столетия, город все-таки оставался самым древним из западных поселений. Свою окончательную форму текст Mirabilia Urbis Romae (Чудеса города Рима) приобрел именно во время восстановления сената и в нем видно явное предпочтение языческому Риму.
В этом замечательном произведении нарисована картина Рима 12 века, когда его развалины еще не стояли огороженными и расчищенными с научной и музейной целью, а представляли собой или неприступные замки буйной знати, или мирные живописные жилища. Многие из них, ныне уже не существующие, в 12 веке были еще почти нетронутыми. Нельзя не удивляться и тому, что даже после пожара, последовавшего за вторжением в Рим норманнов, в городе все еще сохранялось большое число древних зданий.
Вот что говорит сам автор: «По мере наших сил мы приложили старание дать на память потомству возможно ясное описание этих и многих других храмов и дворцов, существовавших в золотом городе в языческие времена и принадлежавших императорам, консулам, сенаторам и префектам, и все эти здания, блиставшие своими украшениями из золота, серебра и бронзы, из слоновой кости и драгоценных камней, мы описали так, как читали о них в древних хрониках, видели собственными глазами и слышали в преданиях».
Несколько выдержек из Mirabilia:
«Здесь (около Форума) находится храм Весты, в котором, по преданию, спал Дракон; об этом можно прочесть в житии Святого Сильвестра; а там — храм Паллады, и форум Цезаря, и храм Януса, который, как утверждает Овидий, предвидел все совершающееся в году от его начала и до конца; ныне этот храм называется башней Ченчия Франджипане».
О развалинах на Палатине упоминается вкратце: «Внутри Palatium находится храм Юлия; напротив Palatium – храм Солнца; на том же самом Palatium помещается храм Юпитера, называемый Casa major».
О Большом Цирке: «Цирк Приска Тарквиния, изумительно красивый, с сиденьями, расположенными настолько большими уступами, что зрители совсем не загораживали друг другу зрелища; Наверху находились аркады, украшенные сплошь стеклом и желтым золотом; выше помещались дома Palatium, и здесь 14 мая женщины садились кругом и смотрели на происходившие игры; в середине стояли два обелиска, один поменьше, имел 87 футов высоты; другой, более высокий, 122 фута. Наверху триумфальной арки, стоявшей у входа, поставлен был вызолоченный, бронзовый конь, который, казалось, готов был умчаться, унося на своей спине воина; на арке, находившейся на противоположном конце, стоял другой конь, так же бронзовый и вызолоченный. На высоте Palatium, откуда можно было видеть игры, находились места, назначенные для императора и королевы».
«На Марсовом поле стоял храм Марса; здесь 1 июля выбирались консулы, которые сохраняли свои полномочия до 1 января; если избранный консулом оказывался невиновным ни в каких преступлениях, то он утверждался в этом сане. В этом храме римские победители выставляли ростры кораблей, служившие предметом зрелища для всех народов».
«Вверху над фасадом Пантеона были поставлены два бронзовых, вызолоченных тельца. Против дворца Александра находились два храма Флоры и Фебы. Позади дворца, где теперь помещается раковина-чаша, стоял храм Беллоны, на котором была надпись: Я был древним Римом, но теперь я буду называться новым Римом. Восстановленный из праха, я возношусь к небесам».
В ряде случаев есть возможность проверить эти сведения, сличая их с записями в церковных книгах того времени о папских процессиях. В некоторые торжественные дни папы совершали свое шествие пешком и, будучи людьми престарелыми, останавливались для отдыха в определенных местах на заранее приготовленных ложах. В других случаях они, окруженные всей пышностью своего двора, ехали на белом коне с серебряной уздечкой и пурпурным покрывалом. В Ordo, написанном в 1143 году каноником Бенедиктом, дается такое описание пути процессии:
«Папа выходит через (Латеранское) поле у церкви Святого Григория на Мартио, проходит под аркой волопровода, подымается на большую дорогу, минует находящуюся справа церковь Святого Климента и поворачивает налево к Колизею. Затем он проходит через Золотую Арку (ведущую к форуму Нервы) перед форумом Траяна (Нервы), идет до церкви Святого Василия, подымается в гору около Милитае Тиберия (Torre delle Milizie), спускается мимо Сант Аббакирус, минует церковь Святых Апостолов, направляется влево к Виа Лата, сворачивает вдоль Виа Квириналис к Санта Мария ин Аквиро, достигает арки делла Пьета, затем идет к Марсову полю мимо церкви Святого Трифона и доходит до моста Адриана. Пройдя мост, он выходит через Порта Коллина возле храма и замка Адриана, минует обелиск Нерона, проходит через портик возле гробницы Ромула и затем поднимается в Ватикан, в базилику апостола Петра».
«По окончании обедни перед базиликой совершается коронование папы, после чего он садится на лошадь и уже коронованный направляется в процессии обратно следующим «священным путем»: через портик и вышеназванный мост папа проходит под триумфальными арками императоров Феодосия, Валентиниана и Грациана, приближается ко дворцу Хроматиус, где евреи приветствуют процессию гимнами, затем следует через Парионе между цирком Александра и театром Помпея вниз через портик Агриппины (около Пантеона) и вверх через Пириэя; затем, миновав церковь Святого Марка, проходит под аркой Манус Карнеае, по Кливус Аргентариус, между базиликой Аргентария и Капитолием; спускается к Мамертинской тюрьме, проходит под триумфальной аркой (Севера), между Темпулум Фатале и храмом Конкордии, затем между форумом Траяна (Нервы) и форумом Цезаря; далее под аркой Нервии, между храмом этой богини и храмом Януса; далее вверх по вымощенной дороге, где пал Симон волхв (древняя Виа Сакра) около храма Ромула; затем идет под триумфальной аркой Тита и Веспасиана, спускается к Мета Суданс и к триумфальной арке Константина, сворачивает налево перед амфитеатром и, следуя по священному пути возле Колизея, возвращается в Латеран».
Таким образом, для торжественных христианских процессий в Риме была создана новая Виа Сакра, последний участок которой, от Колизея до Латерана, получил название Санкта Виа. На пути этих процессий встречались как языческие, так и христианские памятники, и тем не менее даже в книгах ритуалов того времени предпочтение отдавалось языческим памятникам, а папы старались пройти подо всеми триумфальными арками империи.
Интересен тот момент, что в Мирабилии практически отсутствуют какие-либо легенды, а те, что есть, относятся к римским статуям. Когда ваяние находилось в полном упадке, эти произведения искусства, уцелевшие в Риме, должны были вызывать всеобщее изумление. Народ, забывший древнюю поэзию, чувствовал в статуях воплощение идеалов классического мира живее, чем во всех остальных памятников древности. Сами греческие боги взирали глазами этих изваяний на низведенное до варварского состояния человечество.
Весь 12 век в Риме господствовала война, и нетрудно представить себе, как много в это время погибло древних зданий. Когда же устанавливалось относительное спокойствие, древние руины использовались для восстановления города. О сохранении памятников совершенно не заботилась никакая власть, и для получения извести, так же как и прежде, в дело шел благородный мрамор. А на великолепные колонны заброшенных зданий с жадностью смотрели иноземные князья и епископы.
Однако, публичные сооружения принадлежали государству, и из сохранившихся документов того времени видно, что папы жаловали памятники церквям и частным лицам, что и спасло их от окончательной гибели. Примером может служить триумфальная арка Септимия Севера. В 1199 году Иннокентий III передал часть этой арки церкви святых Сергия и Вакха: «Мы утверждаем половину всей триумфальной арки, состоящей из трех отдельных арок, именно одну из двух арок меньшей величины (над которой воздвигнута башня), стоящую ближе к вашей церкви, и половину всей средней и с камерами, примыкающими к меньшей арке». Далее говорится, что другой половиной арки владеют наследники некоего Цимина. Выходит, что эта арка принадлежала двум различным владельцам, была перестроена в укрепление и имела наверху башню.
Когда римляне добились независимости, собственником общественных сооружений, еще не обращенных в частные владения, объявил себя город, а сенат признал за собой обязанность заботиться о целости городских стен и обязал папу ежегодно выделять на эти цели определенную сумму. В 1157 году сенат восстановил часть стены у Порта Метробия, о чем говорит памятная доска на башне делла Марана. На доске приведены имена действовавших тогда сенаторов, но имя папы не упомянуто.
На одном из Тибрских мостов, мосту Цестия, тоже есть надпись, гласящая: «Бенедикт, светлейший сенатор великого города, восстановил этот, почти совсем разрушенный мост». По всей видимомти, этим сенатором был Бенедиктус Карусомо. 27 марта 1162 года римский сенат постановил принять меры по сохранению колонны Траяна, «дабы она никогда не могла быть разрушена или повреждена и, оставаясь в ее настоящем виде, служила бы всегда к славе римского народа, пока существует мир. Тот, кто дерзнет нанести ей ущерб, будет предан смерти, а имущество его будет конфисковано».
Колонна Траяна принадлежала в то время женскому монастырю Святого Кириака. А колонна Марка Аврелия находилась в собственности мужского монастыря Святого Сильвестра. Надпись в атриуме монастыря гласила: «Так как колонна Антонина принадлежала монастырю Святого Сильвестра, и стоящая возле нее церковь Святого Андрея с дарственными приношениями пилигримов в верхнем и нижнем алтарях уже с давних пор арендными договорами передавалась в сторонние руки, то мы, желая, чтобы это отчуждение никогда более не повторялось, властью святого апостола Петра и святых Стефана, Дионисия и Сильвестра проклинаем и предаем анафеме аббата и монахов, если они осмелятся сдать в аренду колонну и церковь или уступить их в виде бенефиции. И если кто-нибудь вздумает отнять у нашего монастыря эту колонну силой, тот да будет проклят, как грабитель церкви, и навеки предан анафеме. Да будет так! Это постановлено властью епископов и кардиналов в присутствии многих священнослужителей и мирян. Составил и скрепил Петр, милостью Бога смиренный аббат этого монастыря, совместно с братией, в лето от Рождества Христова 1119, в XII индиктион».
По мере достижения независимости у нобилей так же появилось желание прославиться возведением построек. Именно с такой целью была возведена башня на мосту сенаторов (понте Ротто), больше похожая на дворец, в позднее средневековье получившая название Монцоне, а теперь известная как дом Кресцентия. Карнизами и небольшими ложами башня делилась на несколько этажей; вход в нее с улицы имел свод; на верхние этажи вела каменная лестница. Снаружи башня была украшена древними изваяниями. Варварский стиль этого баронского дворца, от которого уцелела лишь ничтожная часть, выступает особенно резко из-за находящихся по-соседству двух хорошо сохранившихся римских храмов — Портуна и Геркулеса (см. Бычий Форум).
Не сохранившиеся до нашего времени дворцы Пьерлеоне и Франджипане, вероятно, были столь же причудливыми постройками. Башни из кирпича, где отдельно стоящие, а где пристроенные к древним памятникам, возводились в эту эпоху по всему городу. Не оставалось ни одной триумфальной арки, не увенчанной башней. Даже в Большом Цирке Франджипане возвели их несколько штук. Вообще, страсть к возведению башен господствовала тогда во всех итальянских городах. Эти сооружения, обычно, не отличались прочностью, тем не менее, часть их дожила до наших дней. Все они сложены из обожженного кирпича, имеют четырехугольную форму, не сужаются кверху и не разделены на ярусы.
По сведениям из Мирабилии на городских стенах возвышалась 361 башня. Добавим к ним множество церковных колоколен и башен фамильных замков на фоне древних развалин и увидим, насколько средневековый Рим отличался от современного. Этот лес мрачных и грозных башен придавал городу неприступный и воинственный вид, производя впечатление даже на могущественных государей.
Правда, внутри стен взгляду представала картина запустения и одичания. Холмы все более пустели и покрывались пышной растительностью. Городские кварталы превращались в поля, а низменности — в болота. Отсутствие чистой питьевой воды в разрушенных акведуках вынуждало население перемещаться в низины, к Тибру и Марсову полю. Здесь, в хаотичном лабиринте улиц, среди груд развалин храмов и памятников, и обитал невежественный римский народ, немногочисленный, но сумевший изгнать из города пап и противостоять императорам.
В отсутствие денег разоренный город не мог позволить себе возведение великолепных соборов нового стиля, как это происходило с северных итальянских республиках, и довольствовался реставрацией и отделкой того, что в изобилии сохранилось от прошлых времен. Однако, чувство прекрасного брало свое, о чем можно судить, например, по базилике Санта Мария ин Космедин. Эта небольшая церковь была отреставрирована при Каликсте II и отделана его камерарием Альфаном. В ней до сих пор сохранилось немало памятников того времени. Это и наивная скульптура, в которой, впервые среди господства сурового варварства, в робких чертах стал проступать пленительный облик музы, и пестрая мозаика каменного пола, и отделанные мрамором амвоны, и многое другое.
При том же Каликсте II в базилике Святого Петра и Латеране появились картины с изображениями одержанных церковью побед. Примеру Каликста последовали и его преемники. Настоящим памятником понтификата Иннокентия II стала церковь Санта Мария ин Трастевере. Сам Иннокентий II был транстеверинец по происхождению, и его фамильный дворец находился в районе прихода этой церкви. С ее 24 колоннами из темного гранита, с античными потолочными балками и мозаикой, эта церковь до сих пор несет в себе древнехристианский дух средневекового Рима. Большая мозаика в наружной нише, изображающая Богоматерь и десять дев, принадлежит середине 12 века и свидетельствует о том, что искусство снова начинало делать успехи.
Живописцы, служившие церкви своим искусством, по-видимому, уже пользовались почетом и становились состоятельными льдьми. Около 1180 года на сцену выходит семья знаменитых художников Космати, создавших свой стиль каменной инкрустации, получивший название косматеско. Началом новейшей скульптуры стала Opus Alexandrinum, мозаичная отделка церквей кусочками цветного мрамора. Так украшались гробницы, трибуны, канделябры для пасхальных свечей и реликварии. С середины 12 века римские мастера стали получать все больше заказов, поскольку уже все без исключения папы стали заботиться о реставрации и украшении церквей.
Люций II заново отстроил церковь Сан Криче, Евгений II возобновил базилику Санта Мария Маджоре и украсил ее портиком. Анастасий IV воздвиг дворец около Пантеона, а Евгений III – дворец в Сеньи и ряд построек в Ватикане. Существует предположение, что Евгений III и Целестин III положили основание Ватиканскому дворцу. Они же расширили Латеран. Климент III так же построил монастырский дворик в церкви Сан Лоренцо, являющийся самой древней постройкой такого рода в Риме и по своему стилю приближающийся уже к следующему веку.
Таким образом, несмотря на общую отсталость и тяжелую, связанную с постоянными войнами и мятежами, жизнь, в 12 веке в Риме, как и во всей Италии, начинается пробуждение интереса к искусству. Хотя именно в Риме искусство так и не получило национального значения.
После падения династии Каролингов начавшееся было восстановление образования, науки и искусства прервалось вторжением в Италию сарацинов, норманнов и венгров, вернувшим страну в глубокое варварство. Невежество духовенства, распространенное по всей Италии, казалось особенно поразительным в Риме.
Очень примечательны здесь слова Льва Простого, аббата монастыря Святого Бонифация: «Наместники и ученики Петра не желают иметь своими наставниками ни Платона, ни Вергилия, ни Теренция и никого другого из всей скотской породы философов, которые то, как птицы в воздухе, подымаются в горнем полете мысли, то, как рыбы в море, погружаются вглубь вещей, то движутся шаг за шагом как овцы, опустошающие пастбища… Петр ничего этого не знал и все-таки был поставлен при вратах, ведущих в небо… И от начала мира Бог делает своими провозвестниками не философов и ораторов, а людей неученых и простых».
Вместе с монастырями, в которых бенедиктинцы некоторое время занимались наукой, пришли в упадок и школы. Рукописи в библиотеках истлевали, а все классическое образование свелось к изучению грамматики. С тех пор, как Египет попал под власть арабов, недостаток в писчем материале (папирусе) стал ощущаться по всей Италии. Повсюду начали пользоваться пергаментными рукописями, стирая с них первоначальный текст. Невежественный монах сводил тексты книг Ливия, Цицерона или Аристотеля и на ставшие чистыми листы этих книг заносил жизнеописания святых.
Продолжала, правда, существовать школа римского права. Римскому судье торжественно вручалась книга законов Юстиниана и предписывалось судить по этим законам Рим и весь мир, но нет ни одного упоминания ни о докторах права, ни о схоластах.
В каком-то виде сохранялся театр, несмотря на давнее осуждение его церковью как дьявольское порождение. Уже с 9 века появились сцены, изображающие страсти Христовы и другие библейские события. Возможно, актеры, певцы и танцовщики выступали не только в церквях и дворцах, но и среди древних развалин.
Понимание римлянами классической литературы, в отличие от других европейцев, облегчалось тем, что эта литература, во-первых, составляла их историческое достояние, а во-вторых, была написана языком, на котором они еще как-то говорили, хотя вникание в смысл этих произведений уже могло представлять определенные трудности.
Документы того времени свидетельствуют о том, что народная речь сделала большой шаг в создании итальянского языка. Здесь впервые встречаются упоминания о лингва вольгаре, как живом народном языке, существующим наряду с латынью. Латынь же стала выходить из употребления, сохраняясь только в богослужении, литературе и судопроизводстве.
Тем не менее, римлянам не пошло на пользу то, что они говорили на языке, родственном классическому. Образованность римского общества осталась далеко позади немецкого и французского. В то самое время, когда германец Оттон III жил мечтой о восстановлении империи философа Марка Аврелия, сами римляне были уверены, что конная статуя этого императора изображает крестьянина, застигшего врасплох и взявшего в плен какого-то короля.
Однако, свет человеческого познания погасить невозможно. Ни падение римской империи, ни опустошения, принесенные варварами, ни фанатизм первых времен христианства не смогли потушить огонь, однажды зажженный на греческой земле. Когда на смену культуры Каролингов пришло варварство, наука стала развиваться в Германии и во Франции. Принесенная же из Франции в Италию монастырская реформа поспособствовала и восстановлению науки, которой теперь ведала церковь.
Мрак, окутывавший Рим, начал рассеиваться в последней трети 10 века. Ряд невежественных римских пап закончился немцем и французом. Вполне возможно, что вид Сильвестра II, рассматривающего звезды в своей обсерватории, чертящего геометрические фигуры и мастерящего своими руками солнечные часы, приводил римлян к мысли, что папа заключил сделку с дьяволом. Начали появляться и исторические труды, благодаря которым нам хоть что-то известно о состоянии Рима того времени. Возобновилась и Книга Пап, прерванная на жизнеописании Стефана V.
Естественно, особый интерес для нас представляют заметки о памятниках Рима и его священных местах, составившие первые путеводители по Вечному Городу для пилигримов. К этим перечням добавлялись истории о святых и церквях, устанавливающие связь между Римом языческим и Римом христианским, и описания папских и императорских дворцов. Так постепенно создавалась MirabiliaUrbis Romae (Чудеса Города Рима), без которой не было бы никакой возможности описания средневекового города.
В 10 веке все еще сохранялось и оставалось ясным деление Рима на гражданские округа, тогда как 7 церковных не совсем понятны. Это деление менялось в различные эпохи и уже не совпадало со временем Августа. Каждый округ находился в ведении капитана, или начальника милиции, одного из влиятельных вождей римского народа.
Первый округ включал в себя Авентин и, простираясь через Marmorata и Ripa Graeca (Греческая Набережная), доходил до реки. Поскольку здесь располагались зернохранилища, этот округ также назывался Horrea(Житницы).
Второй округ занимал Целий и часть Палатина. Здесь находились 4 Coronati, Forma Claudia, Circus Maximus, Septizonium и Porta Metrovia. К третьему округу относились Porta Maggiore, Santa Croce, Merulana, монастырь Святых Вита и Лючии и Arcus Pietatis.
Четвертый округ, по всей видимости, охватывал Квиринал и Виминал, и в нем находился Campus S.Agathae. К пятому округу принадлежали часть Марсова Поля с Мавзолеем Августа, колонна Антонина, виа Лата, церковь Сан Сильвестро ин Капите и, вероятно, холм Пинчо и ворота Святого Валентина (дель Пополо).
К шестому округу отнесена церковь Санта Мария ин Синикео. В седьмом располагались S.Agatha super Suburram, колонна Траяна и примыкавшее к ней Campus Kaloleonis. Восьмой округ назывался Sub Capitolio и заключал в себе древний Римский Форум.
В девятом округе, называвшемся ad Scorticlarios (квартал кожевников) находились S.Eustachio, Пьяцца Навона, Пантеон, темы Александра и S.Lorenzo in Lucina. Этот округ, фактически, соответствовал Марсову Полю. О десятом и одиннадцатом округах ничего не известно, поскольку они совершенно не упоминаются в документах того времени. Двенадцатый же округ назывался древним именем Piscina publica и, следовательно, совпадал с античным.
Часть древних названий улиц, таких как via Lata, еще сохранялись, но большинство уже стало называться по имени стоявших на них церквей или обращавших на себя внимание памятников. Их вид среди развалин и куч щебня должен был придавать городу довольно мрачный вид. Узкие и, зачастую, случайно направленные, с опустевшими жилищами, они производили отталкивающее впечатление.
Дома нередко имели наружные каменные лестницы, а двери и окна заканчивались арками. Стены возводились из обожженного кирпича, но не штукатурились. Карнизы зданий окаймлялись черепицей. Широкое распространение получили портики из простых столбов или античных колонн. Нет ни одного подлинного описания какого-либо богатого римского дома этого времени, но некоторое представление можно составить из описания дворца герцогов сполетских.
Этот дворец состоял из множества помещений: proaulium, salutatorium и consistorium – здесь собирались, направляясь к столу, и мыли руки; trichorus – столовой; zetas hyemalis – отапливаемой зимней комнаты; zetas estivalis — прохладной летней комнаты; epidicasterium – зала для занятий; триклиниев с диванами; терм; gymnasium – места для игр; кухни; columbum – хранилища воды для кухни; ипподрома и arcus deambulatorii – портиков, к которым примыкало казнохранилище.
В это время еще могли сохраниться некоторые из древних дворцов, сложенные из каменных плит, но, вследствие переделок, изменившиеся до неузнаваемости. Новые же дворцы, сложенные из кирпича и разукрашенные древними фризами, похожие по своей архитектуре на замки, строились на фундаментах древних зданий. Образец такого дворца еще можно наблюдать в Casa di Crescenzio, самом древнем частном здании, сохранившемся в Риме и построенном в Средние века.
Украшением церквей и дворцов служили античные памятники. Статуй к тому времени уже практически не осталось, зато имелось множество колонн. И сейчас в старых городских кварталах можно увидеть эти колонны вделанными в стены самых простейших домишек; сколько же их было в 10 веке! Об убранстве комнат тяжеловесной мебелью, еще напоминавшей древние времена, бронзовыми канделябрами и шкафами, в которых не было книг, но стояли золотые кубки, серебряные кратеры и раковины для питья, можно судить по мозаикам и миниатюрам того времени.
Большая часть триумфальных арок, театров, терм и античных храмов стояла в виде впечатляющих развалин и говорила современному поколению о величии прошлого и ничтожестве настоящего. Со времени Тотилы Рим больше не подвергался опустошению захватчиками, но и памятники его теперь не охранялись ни императорами, ни папами. Еще Карл Великий перевез отсюда в Ахен множество колонн и скульптур, а у пап уже не было ни времени, ни средств заниматься охраной памятников.
Город был отдан на разграбление собственным гражданам, видевшим во всем только строительный материал. Папы похищали колонны и мраморные плиты для постройки церквей, знать возводила замки на руинах памятников, горожане устраивали свои мастерские в термах и цирках. Мрамор превращался в известь. Античные саркофаги стали емкостями для воды или корытами для стирки и корма свиней.
Существует описание некоторых мест Рима времен Оттона III. Императорские дворцы на Палатине существовали в виде колоссальных развалин и все еще были полны забытыми произведениями искусства. В некоторых из их комнат сохранилась даже драгоценная отделка стен. Палатин не был густо заселен, и церквей на нем было построено мало. Это Санта Мария ин Паллара на месте древнего palladium и Санта Лючия ин Септа Солис возле древнего Septizonium.
Септизониум, великолепное сооружение Септимия Севера, было подарено монастырю Святого Григория и превращено в крепость. Этому же монастырю принадлежала и триумфальная арка Константина, из которой сделали башню. В каком состоянии находились Большой Цирк и Колизей, неизвестно. Оба обелиска Цирка лежали разбитыми, но триумфальные арки на его концах еще сохранялись, так же как и стены, и ряды скамей.
Сильно поврежденный храм Венеры и Ромы уже назывался Templum Concordiat et Pietatis. Его исполинские монолитные колонны из голубого гранита оставались нетронутыми и представляли величественное зрелище. Проходя по via Sacra, путешественник вступал через арку Семи Светильников (арку Тита) на Форум, полный развалин храмов, портиков и базилик, еще не скрытый под огромным количеством мусора и не превращенный в пастбище для скота.
Здесь, среди древних руин, уже было выстроено несколько христианских церквей, таких как S.Martina, S.Adriano, S.Lorenzo in Miranda и S.Sergius, колокольней которой служила арка Септимия Севера. В развалинах базилики Юлия стояла церковь S.Maria Liberatrice. Вымощенная широкими тяжелыми камнями via Sacra и ее продолжение Clivus Capitolinus вели мимо храмов Сатурна и Веспасиана к Капитолию, представлявшему собой трагическое зрелище. Кроме нахождения на нем монастыря S.Maria in Capitolio, об этом священном для древних римлян месте больше ничего не известно.
Состояние императорских форумов, кроме форума Траяна, покрыто глубоким мраком. Известно, что форум Августа был настолько загроможден развалинами и зарос деревьями, что народ называл его hortus mirabilis, волшебным садом. Улица, ведшая от Квиринала к форуму Траяна, называлась тогда Magnanapoli. С другой стороны находилось campus Caloleonis, нынешнее Carleone, названное по имени дворца одного из римских аристократов времен Альберика. Над развалинами ульпийской библиотеки возвышалась неповрежденная колонна Траяна, рядом с которой стояла церковь S.Nicolai sub columpnam Trajanam, материал для постройки которой брался тут же, на форуме.
Колонна Траяна принадлежала базилике S.Apostoli, тогда как другая колонна, императора Марка Аврелия, была принесена в дар монастырю S.Silvester in Capite. Такая принадлежность и дала возможность уцелеть этим двум замечательным памятникам искусства, а установленные на них статуи апостолов Петра и Павла стали символом второго всемирного господства Рима. Поднимаясь по внутренним витым лестницам, паломники взбирались на колонны, чтобы насладиться видом на Рим.
Марсово поле, носившее название Campo Marzo, представляло собой развалины мраморного города. В значительной степени сохранялись базилики и храмы времени Антонинов. На пространстве от Пантеона до Мавзолея Августа лежали развалины примыкавших друг к другу терм Агриппы и Александра, стадиона Домициана и Одеума. От via Lata и Porta Flaminia (современные Porta del Popolo) до моста Адриана тянулось бесчисленное множество полуразрушенных портиков. Здесь, под сводами развалившихся зданий, ютился бедный люд, а над грудами мусора выращивались капуста и виноград.
На развалинах древних зданий из их же обломков строились церкви, а кним понемногу прокладывались новые улицы, получавшие названия по именам этих церквей. Появлялись и башни римских аристократов, также выраставшие из развалин.
Мавзолей Августа в это время еще не был превращен в крепость.Он покрылся землей, зарос деревьями и стал походить на холм, за который его и принимали. Рядом с мавзолеем тогда стояла церковь S.Maria in Augusta, позднее превращенная в госпиталь S.Giacomo degli Incurabili. Вокруг лежали принадлежавшие этой церкви поля и виноградники. Обвалившаяся, с разрушенными башнями, городская стена еще тянулась от Porta Flaminia к реке и мосту Адриана, прерываемая в ряде мест речными воротами.
Неподалеку от Porta Flaminia находился древний памятник, называвшийся Trullus, вероятно надгробие, поставленное, по народному поверью, на могиле Нерона. За воротами, по обеим сторонам via Flaminia, также еще находилось множество разрушившихся надгробий. На месте нынешней Piazza del Popolo были поля и сады. Приблизительно там, где сейчас стоит церковь S.Maria dei Miracoli, находился древний памятник, имевший форму пирамиды и называвшийся Meta.
Практически на всем Марсовом поле были разбиты виноградники и огороды. Стадион Домициана, известный в 10 веке под названием Circus Agonalis, лежал в развалинах и служил источником материала для постройки близлежащих церквей — Святой Агнессы и Святого Аполлинария. Рядом со стадионом должны были находиться термы Нерона, расширенные Александром Севером. На их развалинах возник новейший квартал с церквями Святого Евстахия и Святого Луиджи, а также с дворцами Мадама и Джустиани.
По другую сторону Пантеона, на развалинах храма Минервы Халкидской, стояла церковь S.Maria in Minervium, а неподалеку от нее — арка, считавшаяся аркой Камилла, откуда произошло название местности Gamigliano. Находившаяся здесь древняя улица ad duos amantes дала свое имя монастырю Святого Сальватора. Возле монастыря стояли развалины Iseum, храма Исиды, с прекрасными группами Нила и Тибра, хранящимися сейчас в Ватикане.
Ничего неизвестно о состоянии театра Помпея, кроме того, что его развалины еще существовали. Вскользь упоминается цирк Фламиния. Театр Марцелла получил в народе название Antonini. На берегу Тибра, перед церковью Санта Мария ин Космедин, находился порт Рипа Грека.
Во времена принципата (27год до н.э. — 284 год н.э.) население Рима составляло около миллиона человек. В городе было множество больших общественных и культовых зданий и сооружений — базилик, храмов, цирков, театров и терм. Помимо этого, обширные пространства были заняты императорскими садами и свободной землей, которую нельзя было застраивать, чтобы не прогневать богов. Поэтому большинству жителей приходилось делить друг с другом многоквартирные дома, инсулы, доходившие высотой до шести этажей.
Обычно весь нижний этаж инсулы с просторными помещениями занимал один съемщик. Квартиры же, расположенные выше, были маленькими и тесными. Снаружи такие дома могли выглядеть вполне привлекательно — их фасады декорировались мозаиками и горшечными цветами, внутри же это были темные и неуютные квартиры, дававшие, разве что, лишь защиту от дождя и палящего солнца. Обогревались такие квартиры переносными жаровнями, а еда готовилась на открытом огне. Помимо необходимости дышать гарью это приводило и к постоянной угрозе пожаров.
Восемь акведуков ежедневно приносили в город около миллиона кубометров воды, но пользоваться этим благом в полной мере могли лишь жители первых этажей. На верхние этажи вода доставлялась в бадьях грубыми и не очень расторопными водоносами. Та же ситуация сложилась и с канализацией. Заложенная семь столетий назад, она постоянно расширялась, но верхние этажи инсул не были к ней подсоединены. Соответственно, обитателям этих этажей приходилось либо спускать отходы в специальных емкостях и нести их до выгребных ям, либо выбрасывать через окна прямо на улицы.
Улицы Рима, несмотря на проведенную Нероном после пожара 64 года перепланировку, оставались узкими, извилистыми и темными (из-за высоких, стоящих вплотную домов). Самые широкие из них едва достигали шести метров. Лишь малая их часть была замощена. О пешеходных дорожках по краям речи практически не шло.
На нижних этажах многих инсул располагались торговые лавки, таверны и склады. Естественно, торговцы предпочитали, когда позволяла погода, выносить свои товары на улицу для привлечения покупателей. Здесь же, под открытым небом, трудились цирюльники. На улицах работали и ремесленники. Жонглеры, акробаты, заклинатели змей собирали толпы зрителей, затрудняя движение. Нищие выставляли свои жестяные коробки.
Проезд по улицам телег и вьючных животных в дневное время был запрещен еще Юлием Цезарем, но этот запрет не распространялся на всадников, строителей и переноску рабами паланкинов. В дни же игр, устраиваемых в Риме достаточно часто, по улицам грохотали колесницы, а во время религиозных празднеств — кареты со жрецами и весталками. В результате всего этого днем на улицах царило беспорядочное столпотворение, а ночная тишина нарушалась криками возчиков, перегонщиков скота и ночных сторожей. «Большая часть больных умирает здесь от бессониц» — писал в конце первого века в одной из своих сатир Ювенал.
Совсем по другому протекала жизнь состоятельных римлян. Их отдельные дома были обставлены мебелью превосходного качества. В смежных покоях, обрамлявших внутренние дворы, хранились собранные хозяевами во время службы в отдаленных провинциях оригинальные и ценные вещицы. Во дворах, затененных зеленью деревьев и украшенных статуями, работали фонтаны и водяные часы.
Владелец дома вставал, обычно, на рассвете. На одевание не уходило много времени — днем он носил то же исподнее, в котором спал ночью. Поверх набедренной повязки надевалась льняная или шерстяная туника, а в холодную погоду — две или три. Затем он подпоясывался и облачался в синфесис — утонченную верхнюю одежду светлой расцветки. По торжественным случаям синфесис заменялся белой тогой. Обувью служили сандалии или сапоги из мягкой кожи, доходившие до середины икр.
Жена его одевалась так же быстро. Поверх нижней рубашки, которую она тоже не меняла с ночи, одевалась стола — женская туника с короткими рукавами и множеством складок — и накидывалась палла, или шаль. Куда больше времени занимала укладка волос, которую делала рабыня, или подгонка парика, обычно белокурого. Косметическими процедурами были беление лба, подкрашивание губ в красный цвет, подводка глаз сурьмой и чернение бровей влажной золой. Для ухода за кожей использовалась мазь, описанная Овидием — смесь ячменя, пшеничной муки, молотых бобов и оленьих рогов, взбитых яиц, луковиц нарциссов, камеди и меда. Дополнив туалет украшениями в волосах, серьгами, ожерельем, кольцами и браслетами и надев яркий цветной плащ, знатная римлянка была готова к выходу на улицу в сопровождении раба с зонтиком.
В прежние времена римлянки полностью находились во власти своих мужей, которых им выбирали родители. Закон пятой из Двенадцати Таблиц 449 года до н.э. гласил, что «даже совершеннолетние женщины вследствие присущего им легкомыслия должны состоять под опекою». Но постепенно римлянки отвоевали себе свободу и стали влиять на дела, считавшиеся прежде исключительно мужской прерогативой. Такие перемены приводили консерваторов в ужас. Они осуждали «новых жен» за употребление снадобий для «убийства во чреве», за освоение наук и желание участвовать в мужских играх и состязаниях, а так же за то, что во время приема пищи они не сидели кротко у ног своих мужей, а «возлежали бесстыдно на ложах, распивая вино и встревая в мужскую беседу».
В большинстве семей главный прием пищи приходился на вечер. До этого момента ели немного, в основном закуски. Расставленные вокруг низких столов триклинии (ложа), покрывались подушками. Стол накрывался скатертью и сервировался ножами, ложками и зубочистками. Вилок римляне не знали — любая еда, которую было неудобно зачерпнуть ложкой, бралась руками. Рядом всегда стояли рабы, державшие чаши с теплой водой и салфетки. Детей сажали на табуреты.
Званые застолья изобиловали деликатесами. Вино перед тем, как разлить по кубкам, охлаждалось с помощью снега или, наоборот, смешивалось с теплой водой. Во время неспешной трапезы с переменой из семи блюд гостей развлекали музыканты, танцовщицы и акробаты. Гости набивали животы и, время от времени, почувствовав приступы тошноты, отправлялись в комнату, предназначенную для облегчения желудков. Правда, во времена императора Траяна аппетиты гостей были куда умеренней, а поведение приличней. Но плевать на пол не считалось непристойным, а отрыжка указывала на наслаждение трапезой.
Перед приемом пищи римляне, обычно, мылись. Богатые граждане устраивали купальни прямо в своих домах, где рабы скоблили, омывали и массировали хозяев. Большинство же горожан посещали общественные бани, или термы. Эти термы, построенные консулами и императорами для народа во всех кварталах города, служили не только для мытья, но и были местами встреч и обмена последними новостями.
Большинство терм содержало стандартный набор помещений — аподитерий, где посетители раздевались, судаторий, где они потели, кальдарий, где было уже не так жарко и можно было почистить кожу скребками и облиться водой из кадок, тепидарий, позволявший немного охладиться, и фригидарий, холодная купальня. В большинстве бань устанавливались определенные часы для купания мужчин и женщин или имелись отдельные помещения. Хотя были и заведения, где все мылись вместе.
Во многих банях имелись обустроенные места для прогулок, украшенные произведениями искусства, библиотеки, выставочные залы и гимнасии (места для физических упражнений). Здесь играли во все традиционные игры с мячом и занимались всеми видами спорта, самым популярным из которых как у мужчин, так и у женщин, была борьба. В женских банях были и комнаты для косметических процедур. Входы в термы были окружены тавернами и небольшими лавками.
Закрывались бани на закате, но и после этого римлянам всегда было где провести время. Даже если не давали представлений в цирке или амфитеатре, гостям были рады в лупанариях — публичных домах с сидевшими перед входом проститутками. Большинство из них были иностранками, главным образом египтянками и сирийками. Они носили яркую одежду, короткие туники и обвешивали лодыжки браслетами. Исправно платя налоги римским властям, они свободно гуляли по улицам столицы.
Если часы работы лупанариев регулировались властями, то многочисленные питейные заведения таких ограничений не имели. Напитки были доступны в любое время суток. Это же касалось и азартных игр. Несмотря на регулярно налагаемые запреты, эти игры оставались традиционным развлечением большинства римских граждан. Римляне играли в нарды, шашки и шахматы, а также в более простые шарики, кости и бабки и всегда заключали пари. Ставки делались высокие и страсти быстро накалялись. Не склонные же рисковать состоянием и не подверженные азарту предпочитали играм прогулки за городом или среди храмов и портиков, в тени кипарисов и олив Марсова поля.
Начиная с момента вступления на престол Нервы в 96 году и заканчивая смертью Марка Аврелия в 180 году империя пережила 84-летний период мира под властью справедливого правительства. И хотя в это время шли войны с парфянами, даками и британцами, шли они далеко от Рима и, в большинстве случаев, на территории противника. Восстания и мятежи в провинциях так же благополучно подавлялись и на фоне общего спокойствия не представлялись чем-то серьезным. Хоть императоры этого периода и не были связаны родственными узами, их принято объединять в одну династию — династию Антонинов.
В эти 84 года на территории Средиземноморья в материальном плане жилось легче, чем когда-либо за минувшие столетия непрерывных межгосударственных и гражданских войн. Более того, это утверждение справедливо и для последующих столетий с новыми гражданскими войнами, нашествиями варваров и делением империи на множество мелких соперничающих государств.
Тем не менее, именно в это время наступило истощение империи. Когда она, казалось бы, такая сильная, столкнулась с действительно большими потрясениями, у нее просто не оставалось сил, чтобы устоять. Последней каплей, погубившей в гражданах остатки воли к жизни, стала эпидемия оспы 166 года. И даже после ее окончания уровень рождаемости продолжал падать.
Финансовые дела государства пришли в упадок, а попытки императоров превратить жизнь Рима в один большой праздник, чтобы поднять настроение граждан, еще больше подрывали экономику. Каждый третий день отмечался представлениями, гонками на колесницах или гладиаторскими боями. Все это стоило безумных денег. Дополнительным бременем на казну ложилась и бесплатная раздача еды сотням тысяч граждан.
Упадок коснулся не только финансовой, но и других сторон жизни империи. Видимо, во все времена сытая жизнь не способствует развитию искусства, а мирная — развитию науки. Единственной значимой фигурой в литературе этого периода стал Луций Апулей, автор «Золотого осла», родившийся в Нумидии около 124 года. В науке можно упомянуть лишь два имени — Птолемея (или Птоломея) и Галена.
Птолемей, грек (или египтянин) по происхождению, жил в Египте во время правления Адриана и Антонина Пия. Его «вклад» в науку заключался в кратком изложении работ греческих астрономов, оформленном в одну энциклопедическую книгу. Книга сохранилась до средних веков, тогда как источники, на которые он ссылался, были утеряны. 15 веков эта книга оставалась единственным источником сведений по астрономии. Описанная в ней картина мира с Землей в центре получила название системы Птолемея.
Гален был греческим медиком, родившимся в Малой Азии около 130 года. В 164 году он переселился в Рим и некоторое время служил придворным врачом Марка Аврелия. Он написал множество трудов по медицине, так же сохранявшихся в течение средних веков.
Однако, была сторона жизни, которая не только не ощутила упадка, но, напротив, получила существенное развитие. Все большее значение в умах людей стало приобретать посмертное существование, вызывая дискуссии о природе загробного мира. Причем дискуссии эти шли не только между иудеями и христианами, но и внутри самих христианских общин, приводя к появлению различных соперничающих группировок. Те, кто одерживал верх, становились ортодоксами (греч. оrthodoxos – правильное учение), тогда как остальные — еретиками (греч. hairetikos – тот, кто выбирает сам).
Так, например, гностицизм, возникший раньше христианства и содержавший элементы персидской религии, воспринял элементы нового учения, но полагал ветхозаветного Иегову, создавшего мир, воплощением злого начала. Иисус же, по их мнению, пришел на землю для того, чтобы спасти людей от этого злого Бога. Конечно, гностики были ярыми антисемитами. Такое мировоззрение приводило в ужас тех, кто сейчас считается ортодоксальными христианами.
Этот конфликт стал первым на почве теологии, повернувшим христиан против своих же братьев, с которыми они начали сражаться даже более жестоко, чем с язычниками. Так зарождались религиозные противоборства, достигшие своего пика в средневековье. Древний мир не знал религиозных войн. Они возникли из нетерпимости иудеев и развились с приходом христианства.
Постепенно все большее количество людей стало тратить свою энергию на споры о загробном мире вместо занятий по обустройству существующего, который они стали считать в лучшем случае никчемным, а в худшем — просто злым. Начало упадка Римской империи совпало с появлением религии, заставлявшей думать не о повседневных делах, а о том, что ждет человека после его смерти.